Социальные и культурные неравенства

/

ВВЕДЕНИЕ

Современные многомерные общества уже не поддаются аналитическому осмыслению в терминах социальной стратификации в том виде, в каком они были сформулированы в середине двадцатого века. Актуализируются новые, многочисленные системы координат, по которым происходит расслоение общества. Важнейшую роль среди них приобретают многообразные культурные измерения социальных неравенств.

Усиливающееся многообразие социальных и культурных форм гипердифференцирует социальное пространство и производит в нем смещение, в котором культурные и символические факторы становятся все более значимыми в определении социальных возможностей. Но «где на шкале богатства можно провести деления, соответствующие различиям между классами, каким образом общественное сознание проводит это деление? Основание деления на классы можно найти где угодно, только не в богатстве». Именно этот вопрос является основным при изучении любых стратификационных проблем.

Общецивилизационные тенденции в данной сфере точно обозначены В.Л. Иноземцевым, утверждавшим, что в 1980-е годы стали общепризнанными исключительная роль информации и знания в современном производстве, превращение науки в непосредственную производительную силу и зависимость от научно-технического прогресса всех сфер общественной жизни; в то же время доминирующей тенденцией было быстрое становление интеллектуальной элиты в качестве нового привилегированного слоя общества, по отношению к которому и средний класс, и пролетариат выступают социальными группами, не способными претендовать на самостоятельную роль в производственном процессе. Согласен с ним и М. Кастельс: «В новом, информациональном способе развития источник производительности заключается в технологии генерирования знаний, обработки информации и символической коммуникации».

Характеризуя российскую ситуацию (а мы небезосновательно можем утверждать, что в данной сфере она типологически и симптоматически одинакова с украинской), д.с.н., замдиректора ИС РАН Д.Л. Константиновский пишет: «Система образования ведь не только даёт профессиональные знания, но и решает социальные проблемы... Современный мир таков, что рынок труда будет всё время меняться и каждые пять лет придётся переучиваться...». Однако в это же время, по мнению А. Баранова, «налицо острая социальная проблема, когда экономическое неблагополучие начинает формировать образовательное отставание одних социальных слоёв от других». А ведь «система образования является одним из институтов, которые принимают участие в процессах социальной структуризации и стратификации».

Усложняют анализ ситуации украинские реалии, описываемые украинскими социологами следующим образом: «... особенность ситуации в Украине состоит именно в том, что не только индивиды перемещаются между позициями, но и сами позиции пришли в движение относительно друг друга и никак не могут составить новые, сколько-нибудь стабильные конфигурации». Двойственная связь культуры и трансформационных процессов неоднократно описывалась исследователями как сложная и взаимозависимая: «В условиях любых политических режимов культурный потенциал граждан оказывается одним из важнейших факторов, определяющих темпы и характер социальной трансформации». Кроме того, в Украине «вместо того, чтобы стать средством социального перемещения и движения молодёжи, представляющей различные слои общества, вверх по социальной лестнице, образование становится источником социальной поляризации». Следует учитывать, что «вместе с ростом экономической значимости университетских практик в них накапливается и «навык» самой банальной подчинённости «большим деньгам». Мир университета отвыкает от своей изначальной обособленности от мира денег, преодолевает её. Образование, культура превращаются в атрибутивные характеристики «мобильных», «успевающих», в средство включения в экономическую элиту». В связи с этим мы приходим к выводу о проблематичности применения к украинской ситуации схемы бурдьевистского анализа без её существенной корректировки и адаптации в силу нерелевантности украинским реалиям сформулированного Пьером Бурдье понимания ансамбля капиталов и его роли. Разработка адекватного именно украинским условиям инструментария стало, вследствие этого, одной из важнейших задач данной работы.

Теоретической базой данного исследования, таким образом, стали концептуальные идеи Пьера Бурдье в области конструирования и функционирования социальных неравенств в области культуры (которые он называл культурными неравенствами) сквозь призму концепта «культурный капитал». Однако, как мы продемонстрировали выше, данная исследовательская стратегия оказывается проблематично применимой к украинским реалиям. Поэтому анализ со структурно-конструктивистской стратегией в нашем случае будет дополнен теоретическими достижениями феноменологии в сфере изучения повседневности (и тут мы будем опираться на наработки П. Бергера и Т. Лукмана) и личностного жизненного мира (где особо стоит упомянуть работы Хабермаса).

Обращение к анализу культурных различий и жизненных стилей проявилось уже в ранних социологических работах, интерпретирующих цивилизационные изменения в рамках оппозиционных концептов Gemeinschaft и Gesellschaft, как переход от обществ, в которых социальные связи были основаны на статусе, к обществам, в которых доминирующим фактором стал экономический контракт (Ф. Тённис, 1887; Т. Веблен, М. Вебер). Специальные эмпирические исследования, осуществленные П. Бурдье и Ж.-К. Пассероном с начала 1970-х годов, показали, что социальные позиции в процессе стратификации детерминируются двумя базовыми ресурсами: не только экономическим, но и культурным капиталом. Вопросы о сущности культурных неравенств и факторах их воспроизводства становятся важнейшими.

Нередко в целях эмпирической верификации предлагается понимать под культурными неравенствами различия в формах языка (концепция культурных кодов Б. Бернстайна), культурного опыта, систем ценностей (Г. Зиммель, Т. Парсонс, Р. Инглехарт, Н. Элиас), либо «культурные измерения потребления, стиля жизни и вкуса» (Х.-Х. Ноль)

В определении культурных неравенств мы предлагаем отталкиваться от ключевых идей структурно-конструктивистского подхода, согласно которым, во-первых, социальная действительность представляется структурированной как социальными отношениями, так и представлениями агентов об этих отношениях; и, во-вторых, социальные отношения, интериоризируясь в процессе осуществления практик, превращаются в практические схемы, по П. Бурдье, или в схемы производства практик неравенства. В таком контексте под культурными неравенствами предлагаем понимать неравенства социальных возможностей, или жизненных шансов, которые вытекают из различия в специфических и социально обусловленных ресурсах и практиках, а именно:

§ ресурсах знания, образования, квалификации, ценностей, языка, манер, вкусов, использования информационных технологий и

§ культурных практиках стилей жизни, речи, потребления, получения знания, творчества, проведения свободного времени и формирования предметной среды (жилища, рабочей обстановки, одежды, аксессуаров и т.п.).

Накопление культурного капитала является более сложным и длительным процессом по сравнению с приобретением материальных ресурсов. И происходит данный процесс, как отмечает П. Бурдье по результатам собственных исследований, в ходе передачи культурного капитала в семье, под влиянием образовательной системы, а также под влиянием социального капитала, опять-таки унаследованного и используемого в качестве дополнительной опоры. В результате, дети из семей среднего и высшего классов получают выгоду от культурного капитала, в то время как дети из семей рабочего класса могут ощущать культурный дефицит.

Наиболее удачным, с точки зрения исследователя, подходом к данной системе координат социальной стратификации, оптимальным образом операционализирующим феномен культурного неравенства (как одного из проявлений социального неравенства) и позволяющим построить индуктивную аналитическую модель, является концепт капитала. Как мы уже указывали выше, в данном случае в наиболее общем рассмотрении социокультурного неравенства мы опираемся на наработки Пьера Бурдье и его концепцию социального пространства и капитала как феномена, структурирующего это пространство.

При этом главный акцент в исследовании делается на фактор высшего образования и его роль в формировании культурного капитала личности. Позиционирование на рынке в современных условиях в огромной мере зависит от того, насколько способна личность конвертировать существующие у неё виды капиталов, и вообще обладает ли она каким-либо капиталом. В современном мире образование считается самым быстрым «лифтом» в структуре социальной мобильности, а социокультурный капитал, получаемый в процессе образования - одним из самых надёжных и конвертируемых капиталов.

В то же время получение высшего образования в условиях обостряющейся конкуренции есть само по себе привилегия, и, более того, предмет борьбы и конвертации в образовательный капитал других видов капитала. Поэтому плодотворным представляется рассмотрение влияния на формирование культурного капитала фактора личностной повседневности в условиях высшей школы, жизненного мира личности студента, которые детерминируют доступ к источникам капиталов.

Вследствие этого автор считает возможным реализовать цель и задачи исследования в случае ответа на следующие исследовательские вопросы:

1. Проанализировать влияние (в частности, получить высшее образование, а также распорядиться культурным капиталом высшего образования в последующей деятельности) различной повседневности, формирующей различные жизненные миры на жизненные шансы личности?

2. Исследовать роль культурного капитала как фактора дифференциации?

3. Изучить роль высшего образования как фактора социальной стратификации в современном мире.

4. Выявить, какую часть в структурно-функциональном рассмотрении культурного капитала занимает высшее образование.

Целью работы является формулировка недвусмысленной и аналитически приложимой концепции, позволяющей теоретически и эмпирически продемонстрировать связи между высшим образованием (как процессом и институтом), культурным капиталом и диадой «жизненный мир повседневность» в контексте культурных неравенств, тем самым реконструировав концепт культурного капитала как инструмент для анализа социокультурных неравенств не только на теоретико-методологическом, но и на эмпирическом уровне.

Её реализация предполагает решение следующих задач:

1. Определение (как определение, ограничение) понятия «культурный капитал» в его взаимосвязи и взаимозависимости с рядом других понятий; нахождение между ними общего и различий;

2. Выявление основных закономерностей функционирования феномена капитала в системе социальных неравенств, в частности - логики взаимоконвертации форм капитала и логики существования различных форм капитала в его различных состояниях (институционализированном, объективированном, инкорпорированном).

3. Исследование системы связей между культурным капиталом, культурными неравенствами, с одной стороны, и жизненным миром, повседневностью - с другой.

4. Операционализация понятия «культурный капитал» в контексте изучения социальных неравенств, в том числе связанных с уровнем образования в целом.

5. Создание исследовательски верифицированной схемы анализа культурных неравенств посредством концепта культурного капитала.

Исследование может быть реализовано в различных исследовательских стратегиях. В современном научном дискурсе является уже общепризнанным тот факт, что в выделяются три разных подхода к изучению социальной стратификации в эмпирической социологии:

1. Самооценочный или метод классовой идентификации, когда социолог предоставляет право респонденту отнести самого себя к определённой ступеньке классового состава населения

2. Метод оценки репутации, при котором опрашиваемым предлагают выступить в качестве экспертов, то есть оценить социальное положение друг друга или известных им социальных групп;

3. Объективный подход, когда исследователь оперирует определёнными объективными критериями социальной дифференциации. «Чаще всего исследование базируется на социально-классовой шкале, связанной с понятием социально-экономического статуса, который содержит три переменные - престиж профессии, уровень образования и уровень дохода» [41, с. 218]. При этом «возможными являются как минимум два вида соединения качественного и количественного подходов: параллельно и последовательно, на разных этапах социологического исследования». Это делается для того, чтобы, изучая проблемы микросоциумов и индивидов как качественными, так и количественными методами, выяснять при помощи первых субъективно-специфические факторы жизни микросоциумов, понимание тех смыслов, которыми люди руководствуются в своей деятельности, а при помощи вторых - объективные результаты взаимодействий людей, которые выражаются в функционировании и развитии социальных отношений и социальных институтов.

В свете вышесказанного становится понятным логика автора данной работы, выбравшего для исследования очерченной тематики сочетание количественной и качественной методологии, что стало предпосылкой к созданию возможности изучения культурного капитала в его полиморфизме и многомерности, а также к реализации задекларированной автором стратегии на объединение феноменологических построений (что соотносится более с качественной методологией) и бурдьевизма (способного при определённых допущениях быть реализованным в количественной методологии). Конкретными методами, применявшимися в данном исследовании, стал вторичный анализ количественных данных и серия фокусированных групповых интервью со студентами вузов города Харькова.

Соответственно, эмпирической базой исследования стало исследование «Высшая школа как субъект социокультурной трансформации» (2008 - 2010 гг.) (и соответствующий массив количественных данных по 1972 респондентам), протоколы фокусированных групповых интервью (май 2008 года), проведённых в ХНУ имени В.Н. Каразина (исторический и социологический факультеты), ХГУ «НУА» и ХНУРЭ, а также массив данных (44 анкеты) послефокусгруппового анкетирования, с помощью которого была осуществлена попытка замера культурного капитала участников фокусированных групповых интервью.

Ожидаемыми результатами исследования является аналитическая схема, согласно которой можно будет изучать любое социальное расслоение, во всяком случае в его культурном аспекте, уточнение и операционализация понятия «культурный капитал», а также согласование в теоретическом смысле бурдьевистской концепции и феноменологической парадигмы («капитализация» феноменологии или «возвращение жизненного мира» в конструктивистский структурализм).

Работа состоит из вступления, четырёх разделов, заключения, списка использованной литературы и приложений. Первый раздел посвящён концептуализации и дефинированию культурного капитала, определению его места в «капитальном анализе», роли в системе взаимоконвертаций капитала, а также теоретическому определению базовых для данной работы феноменологических понятий, содержание которых будет для нас важно при анализе культурных неравенств. Во втором разделе дан ретроспективный обзор понятий социальных неравенств, культурных неравенств, социальной стратификации, а также современные наиболее заметные и применимые теоретические наработки в этой сфере. Третий раздел, служащий переходом к современной украинской реальности «здесь и сейчас», освещает вопросы взаимодействия и взаимовлияния культурного капитала личности студента и института образования, причём данное рассмотрение основывается на системе «двойного анализа социальной реальности» по Пьеру Бурдье: со структуроцентрированной и с актороцентрированной точек зрения. Наконец, четвёртый раздел содержит в себе анализ эмпирического материала, представленного в приложениях, - количественных данных, основанных на исследовании украинского студенчества за последние годы количественными и качественными методами.

РАЗДЕЛ 1. КОНСТРУКЦИЯ КУЛЬТУРНОГО КАПИТАЛА И КОНСТРУИРОВАНИЕ СОЦИАЛЬНЫХ НЕРАВЕНСТВ.

1.1 Культурный капитал: проблема определения и смежных понятий

1.1.1 Культурный капитал в системе анализа культурных неравенств

Практическая деятельность агентов зависит от уровня развития социальной среды, в которой протекает его жизнедеятельность, то есть от системы диспозиций, порождающей и структурирующей деятельную практику агента и его представлений. Эту систему П. Бурдье называет габитусом. Габитус создает условия агенту тем или другим образом ориентироваться и реализовывать себя в социальном пространстве. Он создает определенным образом упорядоченную систему образования ценностных характеристик агента и их реализацию в процессе социального действия. Габитус определяет возможность становления, образования и воспитания в процессе социализации индивида, по усвоению и деятельной реализации совокупных принципов поведения агента в тех или иных жизненных ситуациях. Таким образом, как пишет сам Бурдье, габитус 'есть продукт характерологических структур определенного класса условий существования, т.е. экономической и социальной необходимости и семейных связей или, точнее, чисто семейных проявлений этой внешней необходимости (в форме разделения труда между полами, окружающих предметов, типа потребления, отношений между родителями, запретов, забот, моральных уроков, конфликтов, вкуса и т.п.)'. Габитус в то же время - «порождающий принцип классификации практической трансформации культурных способностей и возможностей агента в культурный капитал, а также принцип классификации практического использования потенциальных возможностей и способностей агентов в виде капитальной ценности». [17]

Именно эти вышеуказанные «характерологические структуры определённого класса условий существования», как мы покажем ниже, представляют собой конструктивистское переформулирование концепта повседневности, детерминирующей процессы интериоризации, экстериоризации и институционализации (выражаясь феноменологическим языком), то есть схемы восприятия и действия (вспоминая терминологию П. Бурдье). Они также предопределяют доступ к высоко- или низкокапитализированным структурам и секторам актуального социального мира, ибо представляют собой результат конструирования активным деятелем своего жизненного мира, его возможностей и шансов. Вышеозначенные же структуры, в свою очередь, предоставляют ту или иную форму капитала в том или ином его состоянии.

Капитал, в зависимости от области, в которой он функционирует..., может выступать в трёх основных обличиях: «экономического капитала, который непосредственно и напрямую конвертируется в деньги и институционализируется в форме прав собственности; культурного капитала, который при определённых условиях конвертируется в экономический капитал и может быть институционализирован в форме образовательных квалификаций; социального капитала, образованного социальными обязательствами («связями»)...» [16]

Все вышеуказанные формы капиталов пребывают в постоянной связи и чаще всего неразделимой ансамблированности. Фактически отделить социальный капитал от культурного можно только чисто аналитически, ибо «объём социального капитала, коим располагает данный агент, зависит от размера сети связей, которые он может эффективно мобилизовать, и от объёма капитала (экономического, культурного или символического), которым, в свою очередь, обладает каждый из тех, кто с ним связан». То есть социальный капитал «никогда не остаётся полностью независимым от экономического и культурного капиталов» [16]. Но ведь мобилизация сети связей есть, как самоочевидность, результат легитимизированных в данной сети практик, базированных на доверии, каковые практики могут быть актуализированными в любой момент (что и является непосредственной мобилизацией социального капитала), а само доверие возникает лишь к тому актору, который располагает схожей конфигурацией капиталов и взаимоинвестициями уже продемонстрировал участникам сети, что достоин доверия. То есть базовый для социального капитала (как, во всяком случае, утверждают исследователи на примере О. Демкива - см. [25, 26, 27]) конструкт - а именно конструкт доверия - оказывается на границе концептов социального капитала и культурного капитала, ибо становится зависимой величиной от их неразрывной ансамблированности.

Только в этом контексте становится понятной мисль, что «индивидуальный социальный капитал даже в условиях социальной стабильности выступает основным механизмом конвертации других видов капитала, в условиях же социального кризиса, или, выражаясь словами Р. Мертона, «ускоренной социальной динамики», значение индивидуального социального капитала значительно растёт, поскольку другие механизмы мобилизации ресурсов... оказываются неэффективными» [27, с. 168]. Известная в социологическом дискурсе метафора «смазки социальных отношений» трансформируется в метафору «хорошо конвертируемой валюты», или же «товарно-денежной биржи», с помощью которых конвертация существенно облегчается.

При этом не следует забывать, что «экономический капитал образует основу всех других типов капитала, что эти трансформированные, видоизменённые и никогда полностью к нему не сводимые типы экономического капитала оказывают собственное специфическое воздействие лишь в той степени, в какой они могут скрыть (в том числе и от своих обладателей) факт наличия в своей основе и в конечном счёте у истоков своего воздействия экономического капитала» [16]. Иначе говоря, социальный и культурный капитал становятся «маскировкой» для экономического капитала, истинной природы социального неравенства (недаром всё же многие исследователи констатируют факт высокой степени влияния на бурдьевистскую методологию марксизма).

При этом даже в стабильном обществе «несоразмерность различных типов капитала ведёт к высокой степени неопределённости разных типов трансакций между их владельцами» [16], а общество с нестабильной системой стратификации становится вообще обществом того самого ионинского «культурного разрыва», в котором происходит «утрата биографий» и «потеря социального пространства», вследствие чего оказывается невозможным точно определить не только роль культурного капитала в структурировании социального и культурного пространства, но даже саму его структуру.

Сам Бурдье в состав культурного капитала вводит важнейшие компоненты - образование, язык, бытовую культуру, символы, связи, механизмы посредством чего и может осуществляться доступ к профессиональной гегемонии одного агента над другими. Каждый социальный слой определяет себя через различие и дистанцирование в социальном пространстве по отношению к другому или другим социальным слоям [17]. Однако при этом он замечает: «... если лучшей мерой культурного капитала, несомненно, является количество времени, посвящённого его приобретению, то это происходит потому, что трансформация экономического капитала в культурный предполагает затраты времени, возможные благодаря обладанию экономическим капиталом. Точнее, это происходит потому, что культурный капитал, который эффективно передаётся в рамках семьи, сам зависит не только от его величины, но и от времени, которое можно использовать (в частности, в форме свободного времени матери) на его приобретение (при помощи экономического капитала, позволяющего покупать время других)» [16]. Впрочем, каким образом можно исследовательски операционализировать понятие «социального времени, посвящённого приобретению культурного капитала», уточнений ни в первоисточниках, ни в литературе не удалось найти, вследствие чего удачным исследовательским ходом, как нам кажется, была бы операционализация данного понятия через состояния культурного капитала и его эманации в вербальное поведение актора.

Ввиду того, что «культурный капитал, под которым понимается языковая и культурная компетенция (курсив мой - А.Г), которая складывается в результате чтения книг, посещения музеев, театров, концертов, освоения манеры речи и межличностного общения. Он стоит времени, которое должно быть вложено лично, причём накопление культурного капитала начинается с момента рождения. Поэтому большой объём культурного капитала накапливают те индивиды, которые рождаются в семьях, наделённых мощным культурным капиталом, социальное окружения которых также способствует его наращиванию» [55, с. 513], представляется возможным выделить, как мы это сделали в нашем исследовании, набор индикаторов, связанных с объёмом доступа к информации, с объёмом культурного капитала семьи и культурным капиталом в его разных состояниях.

Речь идёт о следующих трёх состояниях культурного капитала, выделяемых П. Бурдье:

1. Инкорпорированное состояние («в форме длительных диспозиций ума и тела»). В своём основном состоянии культурный капитал связан с телом и предполагает некоторое инкорпорирование. «Этот процесс... требует затрат времени - непосредственно самого инвестора», причём «возможности делегирования полномочий здесь не работают»; «наименее неточными измерениями культурного капитала являются те, которые в качестве стандарта избирают временную продолжительность приобретения искомых свойств - конечно, при условии, что последняя не сводится к продолжительности обучения в школе, а принимается во внимание также и более раннее домашнее образование». «Культурный капитал может быть приобретен... без какого бы то ни было его намеренного насаждения, то есть совершенно неосознанно... Его нельзя накопить независимо от способностей индивидуального агента к его приобретению...Ему удаётся сочетать престиж унаследованных качеств с благоприобретенными заслугами». «... накопление культурного капитала... начинается сразу же, без задержки и напрасной траты времени только у детей в семьях с уже имеющимся мощным культурным капиталом» (наиболее скрытая форма передачи капитала).

2. Объективированное состояние («в форме культурных товаров, являющих собой отпечаток или воплощение теорий или их критики, некоторого круга проблем и т.д.»). Может передаваться материально (в письменных документах, картинах, памятниках, инструментах и т.д.). «В своём объективированном состоянии культурный капитал демонстрирует все качества автономного, взаимосвязанного мира, который... имеет собственные законы, превосходящие волю отдельных индивидов, и, следовательно, остаётся несводимым к тому, что может присвоить любой агент или группа агентов».

3. Институционализированное состояние («то есть в форме объективации», которая, «как будет видно на примере образовательных квалификаций, наделяет культурный капитал совершенно оригинальными свойствами, которые тот сохраняет»). «Объективация культурного капитала в форме академических квалификаций» приводит к формированию культурного капитала, санкционированного академическими средствами при помощи юридически гарантированных квалификаций, формально независимых от личности их обладателя. По словам самого Бурдье, «культурный капитал институционализируется посредством коллективной магии». Институционализация делает возможной сравнение и даже замены квалификаций их владельцев, установить пропорции обмена между культурным и экономическим капиталами.

Все эти три состояния (кстати, весьма логично вписывающиеся в уже указанные нами выше три основных социальных процесса в понятийном аппарате феноменологической социологии - см. монографию П. Бергера и Т. Лукмана), несмотря на свои различия, обладают едиными для всего культурного капитала свойствами, которые предопределяют специфику культурных неравенств, в конструировании которых культурный капитал принимает участие.

Прежде всего, это тот факт, что культурный капитал уникален: он не может быть отчуждён, будучи основанным на индивидуальном и неповторимом опыте каждого индивида. Его нельзя купить, продать, передать по наследству, но, поскольку это всё-таки капитал, его можно конвертировать в другом пространстве [68]. Это свойство является связанным с тем, что «высокая степень скрытости в передаче культурного капитала имеет тот недостаток, что академическая квалификация - его институционализированная форма - может не передаваться (подобно аристократическому титулу) и не являться предметом договорённости (подобно акциям или паям)». И хотя многие исследователи говорят о возрождении сословных тенденций, часто указываются риски передачи культурного капитала (связанные с негарантированностью какими-либо правовыми/формальными институциями передачи культурного капитала, в отличие от экономического) и привязанность культурного капитала к биологичности и повседневности [16].

Ещё одним важным свойством оказывается его существенное влияние в современности на все прочие виды капиталов (и, как следствие, на виды активности в иных, кроме культурного, полях). Так, по Ф. Фукуяме, «существенным моментом в понимании социального капитала стало представление о том, что он базируется на принятых группой нормах и ценностях» [6, с. 67], каковые представляют собой не что иное, как культурно легитимированные конвенции. Эмпирические исследования же демонстрируют, что участие в гражданских/политических организациях «зависит от возраста и наличия компьютера» [11, с. 72]. Механизм зависимости между участием в гражданских организациях и наличия компьютера не раскрыт, однако эта зависимость, как утверждают исследователи, установлена математически. Наличие же компьютера, в свою очередь, оказывается не только доступом к высокотехнологическим коммуникациям (что становится одним из воплощений социального капитала), но и доступом к огромному пласту современной культуры и просто-таки неисчерпаемым источникам информации - иначе говоря, к капиталосодержащим секторам социальной реальности.

В итоге гипотеза о культурной укоренённости функционирования социального и даже экономического капиталов превращается в аксиому «капитального анализа».

Важно отметить, что зачастую культурный капитал по своим свойствам приближается к одному из аспектов властных отношений (не об этой ли «власти номинаций» говорил Бурдье?): по словам А. Кустарёва, «культуркапитал - это авторитет в сфере культуры, престиж, статус и, следовательно, власть. Это ближе к авторитету торговой марки (brand) и цены фирмы (goodwill)». Здесь, как видим, политические термины (власть) и экономические реалии (цена фирмы) ставятся в прямую зависимость через престиж, культурный статус и власть с культурным капиталом.

Наконец, эмпирически важным для нас оказывается то, что культурный капитал является одной из детерминант культурного потребления и предпочтений: «Среди факторов, определяющих культурные предпочтения, П. Бурдье выделяет семейное воспитание (накопленный семьёй культурный капитал) и образование, эффективность и продолжительность которого, в свою очередь, зависит от социального происхождения» [88, с. 116]. Это ведёт к возможности исследования культурного капитала в том числе и семьи через преференции, экспектации и консьюмеристское поведение индивида.

Таким образом, исследовательски важно отметить, что в научной литературе культурный капитал понимается сразу в нескольких аспектах, в том числе как

На наш взгляд, культурный капитал можно определить в нескольких основных аспектах как:

· предмет социальных отношений в социально-трудовой, информационно-образовательной, профессиональной, социально-политической и семейно-родственной сферах;

· результат социальных взаимодействий, рассмотренных как инвестиции в развитие человека;

· накопленный в процессе социальных взаимодействий уровень духовной и физической культуры человека (запас знаний, умений, навыков, способностей, мотиваций, связей, престижа), имеющий количественную и качественную характеристики;

· способности, знания, умения и навыки человека, которые в перспективе могут использоваться для достижения социально-одобряемых целей и статусов в сферах общественного воспроизводства или способны привести к росту дохода общества, фирмы или конкретного агента и поэтому определяются как потенциальный человеческий капитал;

· способности, знания, умения и навыки человека, которые на данный момент уже используется субъектом труда в сфере общественного воспроизводства и поэтому определяются как реально функционирующий человеческий капитал;

· способности, знания, умения и навыки человека которые выступают целью деятельности государства, отдельных фирм, семей, организаций и факторами, мотивирующими работника к эффективному труду;

· важнейший социетальный индикатор, на макроуровне выражающий уровень общественного благополучия и характеризующий статус государства на международной арене. [см, например, 17]

В современном мире, когда «нельзя исключать такой ситуации, когда способность, возможность, умение получения информации, её использование станет критерием и, что главное, условием самореализации человека, определения им своего положения в обществе» [60, с. 181], культурный капитал во всех указанных нами выше состояниях и ипостасях оказывается важнейшим условием дальнейшей социальной деятельности.

Не менее интересным является вопрос соотнесения культурного капитала с такими широко используемыми в социологическом и не только дискурсе понятиями, как интеллигенция, интеллектуальный потенциал, интеллектуальная культура, образовательный капитал. Все они, отражая реалии культурного неравенства, так или иначе затрагивают проблематику культурного капитала.

В попытках определить интеллигенцию современные исследователи приходят, в частности, к такому выводу: «Интеллигенция - это «классоподобная» социальная группа, включающая в себя людей, профессионально занятых интеллектуальным трудом, требующим высшего или среднего специального образования - независимо от фактического наличия такого образования у лиц, занятых интеллектуальным трудом, в состав интеллигенции входят и практики, не имеющие специального образования». Ключевыми тут оказывается «требуемость» определённого уровня образования и «статусность» определённого труда. Здесь речь идёт как о культурном капитале, которым обладает данная «классоподобная группа», так и о символическом капитале, заключённом в её статусе. При этом исследователи подтверждают нашу базовую гипотезу о том, что обладание культурным капиталом не может не трансформироваться в определённое вербальное и не только поведение, а эманации культурного капитала могут быть отслежены как в сфере культурного потребления, так и в сфере социальной активности: «Интеллигенция, по сравнению с другими классоподобными группами, в большей мере социально активна в плане потребления информации, участия в общественно-политических процессах, в данной группе также более выражены стратегии по расширению культурного капитала». Иначе говоря, под интеллигенцией, как это становится очевидным, современная социология чаще всего понимает специализированную социальную группу с (с точки зрения «капитального анализа») высококапитальной повседневностью, специализированной сферой деятельности, вхождение в которую требует уже обладания определённым ансамблем капиталов (с акцентом на культурный капитал), и активность в которой подразумевает наращивание культурного капитала и его деятельное применение.

Куда более сложной для теоретического анализа оказывается диада «интеллектуальный потенциал - интеллектуальная культура». При попытке операционализировать их в понятиях структурного конструктивизма мы увидим, что интеллектуальный потенциал неизбежно связывается с «наличием некоторых ресурсов, которые, как показывает анализ, чаще всего не могут приобретаться путём простого обмена, как это происходит с некоторыми другими типами ресурсов. Именно поэтому важным видится взгляд на интеллектуальный потенциал общества как на его интегральную характеристику, в которую включены как характеристики социальных субъектов - носителей интеллектуального потенциала, так и характеристики социальных институтов, непосредственно включённых в его формирование». Логичной выглядит наша гипотеза о том, что интеллектуальный потенциал общества может быть рассмотрен как «коллективный культурный капитал» (по аналогии с коллективным социальным капиталом - см. соответствующие исследования по социальному капиталу), тем более, что «базовыми институтами функционирования интеллектуального потенциала общества являются образование и наук - самые, пожалуй, культуркапитально насыщенные поля социального бытия.

При этом исследователями интеллектуальная культура общества непосредственно выделяется на основании особого вида деятельности. Интеллектуальная же культура личности «является одной из сторон личностной культуры как целостного и системного явления». Как показывают исследования, «интеллектуальную культуру не следует понимать узко, идентифицируя её с профессиональной информированностью. В интеллектуальную культуру, наряду с профессиональным блоком, входит и определенный уровень мировоззрения (мировоззренческая культура), высокий уровень развития творческих способностей личности (творческий потенциал), продуктивный тип мышления, практическая деятельность как сфера приложения интеллектуальных сил. То есть речь скорее идёт о хабитусе, точнее - том его аспекте, что оказывается связанным с и детерминированным культурным капиталом, а выделение интеллектуальной культуры на основании особого вида деятельности лишь соответствует положению о том, что поле активности предопределяет структуру и специфику хабитуализированных структур, в то время как последние активно участвуют в структурировании поля и его функционировании.

Наконец, предложенное Д. Логиновым [48] понятие образовательного уровня определяет уровень обще- и специально-образовательной подготовки человека. Использование этого ресурса в условиях переходного общества, безусловно, затруднено несоответствием профиля и направленности полученного населением образования требованиям складывающегося рынка труда (равно как вообще затруднена конвертация культурного капитала в экономический, к примеру), однако накопление значительного образовательного капитала увеличивает навыки обучаемости и расширяет возможности соответствия конкурентным требованиям. Здесь образовательный капитал оказывается существенным, но не единственным аспектом культурного капитала, его важной составляющей, характеризующей время, потраченное на конструирование и инкорпорирование определённого объёма капитала. Любопытно, что, изучая образовательный капитал при помощи шкалы образованности (от «ниже общего среднего» (1) через среднее специальное (3) к учёной степени (5), причём значение ниже 3-х баллов принималось как низкое (40% для российских реалий), 3 - среднее (34%), выше трёх - высокое), исследователь нашёл корреляцию с уровнем адаптации и с типом поселения (село, РЦ, облцентр) - то есть со структурой и кондициями личностной повседневности, конституирующей хабитуализированные структуры. Это подтверждает единство природы образовательного и культурного капиталов, схожесть механизмов их конструирования и функционирования.

1.2 Культурный капитал как формы капитала: вступление в «капитальный анализ»

Ввиду того, что, как признают многие исследователи, сама дефиниция культурного капитала оказывается экономической метафорой, со всеми гносеологическими недостатками метафоры, предлагаем несколько углубиться в экономические аспекты функционирования социального феномена капитала. Такой шаг поможет осветить некоторые свойства культурного капитала (необходимые для понимания природы и механизмов конвертации в контексте «капитального анализа»), а также вернуться к некоторым когнитивным корням данного концепта.

В процессе данной работы мы предлагаем обратиться к построениям известного экономсоциолога В.В. Радаева [66], специально занимавшегося данным вопросом.

В любом социальном взаимодействии, рассматриваемом с точки зрения «политэкономии интеракции» (вслед за «политэкономией знака» Бодрийяра и «политэкономией культуры» Бурдье), актор, помимо целей и мотивов, которые побуждают его к этому взаимодействию, располагает также совокупностью ресурсов, которые могут быть в нем задействованы. В результате заимствования политико-экономической терминологии эти ресурсы получили условное название капитала.

С точки зрения трудовой теории стоимости капитал включает в себя накопленный овеществленный и живой труд (точнее, способность к труду). В таком случае первое политэкономически значимое свойство капитала состоит в том, что он выступает как ограниченный ресурс. Другим свойством капитала выступает его способность к накоплению - это ресурс не только сохраняемый, но и пополняемый. Наконец, по третьому свойству это хозяйственный ресурс, обладающий определенной ликвидностью, то есть способностью, прямо или косвенно, независимо от своих предметных форм, превращаться в денежную форму (все три свойства важны в контексте системы конвертации капиталов в обществе).

Эта ликвидность обеспечивается благодаря наличию стоимости, под которой понимается количественно определенная способность к обмену на другие ресурсы . Далее, капитал не остается в пассивном состоянии, его накопление не означает простого складирования ресурсов и образования сокровищ, он включен в процесс кругооборота стоимости. Капитал, тем самым, предстает как динамический ресурс, и его четвертое свойство раскрывается в способности к конвертации - постоянной смене собственных форм. Более того, он воспроизводится именно благодаря смене своих форм, их взаимному превращению.

По определению К.Маркса, капитал - это самовоспроизводящаяся стоимость, которая включена в непрерывный процесс кругооборота: денежный капитал превращается в производственный, последний превращается в товарный, который вновь готов принять денежную форму. Именно с этой точки зрения оказывается понятым эвристический смысл «капитальной метафоры», ведь феномен, обозначаемый термином «культурного капитала», обладает данными свойствами вне зависимости от его реальной природы (с уже выше приведенными оговорками относительно специфики отчуждения культурного капитала и его наследования).

И, наконец, пятое свойство заключается в том, что капитал в процессе своего кругооборота не только воспроизводит свою стоимость, но и приносит некую добавочную (прибавочную) стоимость, или прибыль. Иными словами, как уже было отмечено, он выступает как самовозрастающая стоимость. Речь идет уже не просто о накоплении ресурса в его натуральном виде, но о стоимостном приращении, возникающем в результате конвертации форм капитала.

Таким образом, в исходном политико-экономическом определении капитал обладает пятью конституирующими свойствами. Он выглядит как:

* ограниченный хозяйственный ресурс;

* накапливаемый хозяйственный ресурс;

* обладание определенной ликвидностью;

* воспроизведение стоимости в процессе непрерывного кругооборота форм;

* принесение новой, добавочной стоимости.

То есть в контексте «политэкономии интеракций» под капиталом можно понимать накапливаемый ресурс, который включен в процессы воспроизводства и возрастания стоимости путем взаимной конвертации своих разнообразных форм.

Этими формами, которые релевантны для анализа социальной жизни с точки зрения «политэкономии интеракций», могут быть названы, выходя за рамки методологии Бурдье, следующие формы (как мы помним, сам Бурдье признавал только четыре формы капитала, причём символическая иногда становилась подформой культурного капитала):

* экономический;

* физический;

* культурный;

* человеческий;

* социальный;

* административный;

* политический;

* символический.

Краткие по возможности операционабельные определения перечисленным разновидностям капитала во всех трех их состояниях, могут быть даны лишь с определённым оговорками в силу недостаточной изученности данной проблематики (а сама данная работа посвящена лишь одной из вышеперечисленных форм). При этом каждому виду капитала соответствует также своя стратификационная система - особый тип социального расслоения и способ его воспроизводства.

Первичной, исходной формой, более того, таковой, что породила саму метафору капитальности, стал экономический капитал. В своем объективированном (вещном) состоянии он включает:

* денежный капитал (финансовые средства);

* производственный капитал (средства производства);

* товарный капитал (готовые продукты).

Тем не менее, допустимо более расширительное понимание, при котором экономический капитал может включать любые активы, используемые в хозяйственной деятельности и обладающие определенной ликвидностью. В этом случае он охватывает также ликвидную часть собственности домашних хозяйств - предметов длительного пользования, недвижимости, которые используются в домашнем труде.

Способность к производству добавленной стоимости в соединении с живым трудом образует главную диспозицию, инкорпорированную в средствах производства. Другая отличительная особенность диспозиций, инкорпорированных в экономическом капитале, связана с его максимальной ликвидностью, способностью непосредственно конвертироваться в деньги (напомним, что часть экономического капитала уже изначально существует в денежной форме).

Институциональное состояние экономического капитала наилучшим образом фиксируется в правах собственности, которые определяются как легитимные притязания на использование хозяйственных ресурсов и извлекаемых доходов. В стратификационной сфере с различиями мобилизованного экономического капитала связана система экономических классов, которые дифференцируются по характеру и размерам собственности, уровню и источникам получаемых доходов и имущественной обеспеченности.

Высокая степень овеществления и формализации делает экономический капитал ресурсом, наиболее простым для передачи - он легко отчуждается от своего обладателя. Чаще всего данный вид капитала передается посредством рыночного обмена, но он может также оставляться по наследству. Основным измерителем масштабов экономического капитала является денежная оценка накопленных активов. При отсутствии или неадекватности таковой он может измеряться в натуральных единицах - количеством используемых средств производства.

Уже названный нами выше В.В. Радаев считает целесообразным отделить от экономического капитала особую часть производительных сил - рабочую силу, благодаря которой и становится возможной производство добавочной стоимости. Она обладает рядом важнейших особенностей, которые не могут, на наш взгляд, быть раскрыты в рамках сугубо экономического капитала.

Для этого предлагается проанализировать природу физического капитала. Он связан с состоянием здоровья, уровнем работоспособности хозяйственных агентов, а также их внешними физическими данными, которые могут использоваться для мобилизации других видов ресурсов. Различия физического капитала определяются способностью к труду, инкорпорированной в теле потенциального или реального работника. Его объективированная форма (если можно говорить об объективированной форме изначально субъективного феномена) представлена физическими и психическими качествами, позволяющими рабочей силе реализовать свое предназначение в трудовом процессе.

Институциональное оформление физического капитала осуществляется путем выдачи медицинских заключений, подтверждающих формальный статус рабочей силы в виде вердиктов «практически здоров» или «нетрудоспособен». Данный вид капитала лежит в основе физико-генетической стратификационной системы. В данном случае неравенство утверждается воспроизводством различий в способности к труду.

Физический капитал - атрибут индивида, причем его значительная часть является продуктом генетических кодов, т.е. наследуется биологическим путем. Иными способами он не передается. Но этот вид капитала также воспроизводится и накапливается в процессе физического воспитания и ухода за собственным телом. Измеряется же уровень физического капитала через стандартные оценки уровня здоровья и трудоспособности.

Рабочая сила как способность к труду ни в коей мере не сводится к физическим и психическим качествам человека. В теле работника и его связях с прочими хозяйственными агентами инкорпорированы другие формы капитала, о которых и пойдет речь далее.

Особую роль играет здесь культурный капитал как предмет анализа в данной работе. В контексте «политэкономии интеракций» в инкорпорированном состоянии этот капитал воплощается в практическом знании, позволяющем человеку распознавать стратегии и принципы действия других хозяйственных агентов, его накопление связано с навыками социализации в определенной социальной среде - усвоением и частичной интернализацией институциональных ограничений, позволяющих действовать по правилам, принятым в рамках того или иного хозяйственного порядка (иначе говоря, эффективностью воздействия на хабитус той самой повседневности). Причем использование данного капитала позволяет следовать не только формально прописанным нормам, но также имплицитным конвенциональным соглашениям (являющихся «ключом» к получению доступа к социальному капиталу и капиталонасыщенным сетям).

В своем объективированном состоянии культурный капитал выступает в виде «культурных благ» [cultural goods], которые являются не просто физическими объектами, но заключают в своей вещной форме специфические знаки и символы, позволяющие распознавать смысл отношений и расшифровывать культурные коды. Накопление культурного капитала способствует различению индивидов и групп, среди которых как бы «автоматически» распознаются выходцы из благородных или обычных семей, земляки или чужаки, проводится деление на «мы» и «они». В итоге обладание такого рода капиталом позволяет вступать в успешную коммуникацию, встраиваться в отношения со знакомыми и незнакомыми людьми (хотя по большей части это характеристика социального капитала. Социабельность оказывается на границе культурного и социального капитала, едва ли не соединяя их воедино, в то время как телесность, биологичность оказывается на границе физического и социального капитала, прокладывая «мостик» к экономическому).

Этот тип капитала лежит в основе культурно-нормативной стратификационной системы. В ней дифференциация построена на различиях уважения и престижа, возникающих из сравнительных оценок стилей жизни и норм поведения, которым следует данный человек или группа. При этом по сравнению с экономическим капиталом, культурный капитал в сильной степени инкорпорирован и в слабой степени формализован. Он не отчуждаем от человека и передается ему не механически как вещь в результате разового акта обмена, а транслируется в относительно длительном процессе воспитания и социализации - семьей, школой, коллегами по работе, социальным окружением.

Вследствие этого измерение возможно здесь лишь по косвенным признакам - уровню уважения и престижа, которыми наделяется та или иная группа. В свою очередь, эти оценки связываются с характеристиками среды, в которой проходила социализация индивида или группы (например, место жительства в период обучения в школе, уровень образования родителей).

Логичным продолжением будет форма человеческого капитала, пришедшее из неоклассической экономической теории. В своем инкорпорированном состоянии человеческий капитал представляет собой совокупность накопленных профессиональных знаний, умений и навыков, получаемых в процессе образования и повышения квалификации, которые впоследствии могут приносить доход - в виде заработной платы, процента или прибыли (в нашем исследовании мы вносим это также в культурный капитал, однако не все исследователи с нами согласятся, поэтому мы и представляем альтернативную гносеологическую позицию). Как утверждает Радаев, в отличие от культурного капитала, значительная часть которого воплощена в нерефлексируемом практическом знании и телесных навыках, схватываемых общим понятием хабитуса, в случае с человеческим капиталом мы имеем дело с рефлексивным знанием, имеющим логическую структуру.

В вещной (объективированной) форме этот капитал существует в виде корпуса обучающих текстов и практик, призванных транслировать специфические знания и демонстрировать процедуры выработки новых навыков. А в институционализированном состоянии он подкрепляется системой формальных сертификатов, включающих дипломы, разряды, лицензии, патенты, свидетельствующие о получении искомых знаний и навыков.

Человеческий капитал непосредственно связан с социально-профессиональной стратификационной системой, в которой группы делятся по наличию образования и профессиональной квалификации, условиям и содержанию труда, образующими границы между профессиями и специальностями.

Подобно культурному капиталу, человеческий капитал не передается в одночасье, сертификаты не обмениваются и не передаются от одного человека к другому. Накопление человеческого капитала требует относительно длительного процесса образования. Хотя процесс передачи знаний от человека к человеку более упорядочен и стандартизован, нежели процесс культурного воспитания. Непосредственно измерять объемы профессиональных знаний и навыков, как правило, сложно в силу их качественной разнородности.

Одной из форм, которая наиболее активно обсуждается в социальных науках с 1990-х гг., является социальный капитал. Он связан с установлением и поддержанием связей с другими хозяйственными агентами. Социальный капитал - это совокупность отношений, порождающих действия. Эти отношения связаны с ожиданиями того, что другие агенты будут выполнять свои обязательства без применения санкций. Эта одновременная концентрация ожиданий и обязательств выражается обобщающим понятием доверия.

В отличие от культурного и человеческого капитала, социальный капитал не является атрибутом отдельного человека. Его объективированную структурную основу формируют сети социальных связей, которые используются для транслирования информации, экономии ресурсов, взаимного обучения правилам поведения, формирования репутаций. На основе социальных сетей, которые часто имеют тенденцию к относительной замкнутости, складывается институциональная основа социального капитала принадлежность к определенному социальному кругу, или членство в группе.

Благодаря неравномерному распределению социального капитала воспроизводятся стратификационные различия в рамках сетевой системы. Они связаны с неравным доступом к социальным сетям, которые могут быть мобилизованы индивидом или группой, а следовательно, к совокупности обязательств (главным образом, неформальных), сосредоточенных в этих сетях.

В своей вещной форме социальный капитал может воплощаться в таких «простых» вещах, как списки адресов и телефонов «нужных людей». Но степень формализации социального капитала относительно низкая. Передача социального капитала также невозможна непосредственно через транслирование знания, рассказы о сетях. В этом смысле социальный капитал не отчуждаем от людей, которые им обладают. Причем речь идет не об отдельном носителе знакомств, а о неком сообществе, переплетенном устойчивыми связями. И измеряться социальный капитал может только через степень включенности в те или иные сети, а также через характеристики самих этих сетей - их размер и плотность, силу и интенсивность сетевых связей.

В отличие от горизонтального построения социальных сетей, административный капитал мобилизует, скорее, вертикальные связи. В инкорпорированном состоянии он связан со способностью одних хозяйственных агентов регулировать доступ к ресурсам и видам деятельности других агентов, используя особые позиции власти и авторитета.

В объективированном состоянии данный вид капитала воплощается в организационных иерархических структурах. В институциональном состоянии он проявляется в структуре должностных позиций, каждой из которых вменен определенный круг прав и обязанностей.

Данный тип капитала связан с корпоративной стратификационной системой, где дифференциация между группами строится по их формальным позициям в организационных иерархиях. Эти позиции предоставляют различные возможности мобилизации и распределения ресурсов, а также регулирования доступа к ресурсам других агентов. Они также обеспечивают привилегии, или вознаграждения, привязанные к должностной позиции.

Носителем административного капитала является, таким образом, не отдельный человек, этот вид капитала, скорее, привязан к месту в корпорации и потому сравнительно легко отчуждается от человека. Измеряется объем административного ресурса должностным уровнем и масштабом самой корпорации.

Политический капитал означает инкорпорированную способность к мобилизации коллективных действий и участию в этих действиях. Он также предполагает способность человека репрезентировать интересы других агентов (индивидов и групп), которые делегируют ему права на представительство своих интересов.

В объективированном состоянии политический капитал представлен партиями и общественными движениями, готовыми к совершению коллективных действий. Его институциональной формой являются признанные лидерские структуры. Их авторитет, разумеется, может подкрепляться ресурсами административного капитала в виде должностей в формальной иерархии (и стремиться к такому подкреплению). Однако, в отличие от административного капитала, политический капитал инкорпорирован скорее в самих агентах, нежели в организационных структурах, в меньшей степени формализован и, следовательно, его отчуждение от одного человека в пользу другого объективно затруднено.

Этот тип капитала связан, соответственно, с политической стратификационной системой. Индивиды и группы различаются здесь своими способностями к мобилизации коллективного действия и репрезентации интересов других групп. Измерение же политического капитала возможно лишь косвенным путем - через выяснение включенности в мобилизованные коллективные действия и степень активности в инициации этих действий.

Символический капитал обозначает способность человека к производству мнений. В инкорпорированном состоянии он означает наличие легитимной компетенции - признаваемого права интерпретировать смысл происходящего; говорить, «что есть на самом деле» (например, какова «истинная ценность» того или иного капитала). Это также способность навязывать определенное понимание другим агентам. Важнейшую роль в его функционировании играет манипулирование разными способами оценок имеющихся и потенциальных ресурсов (символическое насилие). В этом отношении все прочие виды капитала зависят от символического капитала .

Данный вид капитала объективируется в разного рода программных, стратегических документах и идеологически нагруженных текстах, разъясняющих, как, например, проводить реформы и «какой дорогой идти к храму». В институционализированном состоянии символический капитал воплощается в структуре авторитетов, которые обладают правами номинации (поименования). Обладатели таких прав, получившие признание от каких-то сообществ, считаются экспертами, учителями, гуру. Добавим, что их права могут подкрепляться официальной номинацией, например, образовательными дипломами, то есть институционализированными ресурсами других форм капитала.

Соответствующая данному типу капитала стратификационная система названа культурно-символической. В ней дифференциация возникает из различий доступа к социально значимой информации, неравных возможностей ее интерпретации, способностей производить истину, быть носителем сакрального знания (мистического или научного).

Все указанные формы капитала могут в той или иной мере конвертироваться в экономический капитал, в том числе в его денежную форму. Социальный капитал приносит информацию об экономических ресурсах. Административный капитал открывает наиболее краткий путь к их источникам. А политический капитал дает возможность побороться за эти источники. Культурный капитал облегчает способы мобилизации экономического капитала. А символический капитал позволяет представить его более значительным в глазах других агентов. Наконец, человеческий и физический капиталы помогают извлекать из использования экономических ресурсов наибольшие доходы.

В свою очередь, обладание экономическим капиталом помогает установить нужные связи, покупать должностных лиц и сами должности; экономический капитал делает своего обладателя более весомым в глазах окружающих, открывает доступ к образованию и позволяет поддерживать хорошее физическое состояние. Экономический капитал, обладающий наибольшей ликвидностью, способен к эффективному перетеканию в другие формы.

Впрочем, кругооборот капитала может происходить и между любыми другими формами капитала. Иными словами, все капиталы обладают способностью взаимной конвертации. Накопленный культурный капитал позволяет с легкостью манипулировать символическими конструкциями и завоевывать авторитет. Политический капитал подкрепляется практическим знанием неформальных правил и разветвленными социальными связями. Хорошие физические данные помогают заводить эти связи и способствуют более успешному накоплению профессиональных навыков. Все они - наличие социальных связей и властных полномочий, способность действовать по правилам и производить оценку ресурсов, высокий профессионализм и повышенная работоспособность - способствуют взаимному накоплению.

Капитал подчиняется логике самовозрастания. Во-первых, чем больше капитал данного вида, тем легче его поддерживать и накапливать. Например, человек с обширными связями, которого «все знают» и с которым ищут знакомства, легко превращает эти случайные знакомства в устойчивые связи, т.е. в социальный капитал, благодаря уже имеющемуся социальному капиталу. Во-вторых, чем больше капитал данного вида, тем легче накапливать другие виды капитала. Так, накопление культурного капитала посредством воспитания открывает дорогу к получению лучшего образования, а накопленный человеческий капитал помогает расширять связи, которые в свою очередь позволяют наращивать политическое влияние, и т.д.

Нередко стратегии конвертации капитала связаны с избежанием внешнего наблюдения и контроля. Капитал склонен маскировать свою суть, перетекая в менее видимые формы: например, легко контролируемый административный капитал замещается неформальными социальными связями и политическими воздействиями, а место четко фиксируемых экономических различий занимает менее заметная дифференциация культурного капитала.

При этом упомянутые превращения форм не являются автоматическим процессом. Всякая конвертация капитала связана не только с затратами времени и сил, но и с определенными рисками - подвергнуться разоблачающей критике (и даже экспроприации), понести потери от непризнания капитала в его новой форме. Например, образовательный диплом может не получить реального признания на рынке труда. А итоги приватизации собственности, осуществленной при помощи политических и социальных связей, могут быть оспорены. Поэтому любое превращение форм капитала ставит проблему легитимации. И с этой точки зрения все капиталы вынуждены действовать в логике признания, т.е. включать в себя обязательный элемент символического капитала.

Широкие возможности конвертации капиталов ставят человека в ситуацию выбора - во что вкладывать время и силы. А зачастую устойчивые ориентации на накопление определенного вида капитала становятся объектом стратегического выбора, определяя действия человека на длительную перспективу .

Конвертация форм - лишь один из способов перераспределения капитала. Оно осуществляется (помимо конвертации) следующими способами:

* неравномерное накопление, когда один вид ресурсов прирастает быстрее другого;

* переопределение и переоценка капитала, связанная с девальвацией или, наоборот, возрастанием стоимости ресурсов (которая возможна даже без всякой смены вещных форм);

* прямое изъятие капитала, связанное с его экспроприацией, узурпацией права на использование.

Добавим, что размеры любого капитала не являются абстрактной величиной, поддающейся акту простой калькуляции. Его масштабы, характер, сферы использования и формы конвертации устанавливаются в ходе сложного процесса соотнесения и оценивания, производимого различными хозяйственными агентами. Использование ресурсов невозможно вне социальных отношений. Более того, любой капитал представляет собою социальное отношение - а вследствие этого культурно дефинируемый конструкт.

1.3 Взаимосвязи и взаимозависимости различных форм капитала

Капитал, в зависимости от области, в которой он функционирует, и ценой более или менее серьезных трансформаций, являющихся предпосылкой его эффективного действия в данной области, может выступать в трех основных обличиях: экономического капитала, который непосредственно и напрямую конвертируется в деньги и институционализируется в форме прав собственности; культурного капитала, который при определенных условиях конвертируется в экономический капитал и может быть институционализирован в форме образовательных квалификаций; социального капитала, образованного социальными обязательствами («связями»), который при определенных условиях конвертируется в экономический капитал.

Все три формы капитала функционируют в контексте хабитуса, то есть «общества, воплощённое в индивидуальной ментальности, личность как воплощение общественности... индивид некоторым образом и есть общество, общественный индивид - это его хабитус. При этом воплощение капиталов в активности, в практиках, становится разворачиванием хабитуса: «Агент, разворачивающий свой хабитус в пространстве общества, практикует».

Эти, казалось бы, высокотеоретичные положения обретают вполне реальные очертания, когда по данным исследований оказывается, что «эстетические представления и вкусы не являются чем-то «данным от бога» или результатом свободного выбора индивидов, но вытекают из его социальных условий социализации и наличного положения в обществе... Никто не классифицирует себя более, чем сам субъект, когда он определяет, как ему приличествует одеваться, вести себя, говорить, куда ходить в свободное время и т.д.». Это то, что мы выше называли эманациями культурного капитала, это то, что исследователь А. Баранов констатирует в следующем факте: «... наименее обеспеченные слои населения часто не только не могут, но и не хотят воспользоваться возможностями, которые открывает для них современная система образования». В результате так называемый «образовательный пессимизм» может быть рассмотрен не как умонастроения, не как ожидания, а как непременная структура низкокапитализированного хабитуса. Ведь, по мысли Н.М. Мухамеджановой, «одним из главных факторов достижения социальной конкурентоспособности является не только образование, но и способность личности к постоянному самообразованию, саморазвитию», а, как мы уже показывали выше, эта способность, жёстко связанная с соответствующими интенциями, свойственна тем стратам, что уже обладают определённым запасом.

В мировом контексте эту ситуацию В.Л. Иноземцев описывает следующим образом: «В современном мире стремление человека влиться в ряды работников интеллектуального труда, не говоря уже о том, чтобы активно работать в сфере производства информации и знаний, ограничено отнюдь не только субъективными, но и вполне объективными обстоятельствами, и в первую очередь - доступностью образования. Интеллектуальное расслоение, достигающее беспрецедентных масштабов, становится основой всякого иного социального расслоения» [36]

Культурный капитал

Культурный капитал, как мы уже замечали, может выступать в трех состояниях: инкорпорированном состоянии [embodied state], то есть в форме «длительных диспозиций ума и тела» (интересно, что здесь Бурдье расходится с Радаевым, идентифицируя человеческий, физический и культурный капитал как единый культурный капитал в инкорпорированном состоянии); объективированном состоянии [objectified state] - в форме культурных товаров (картин, книг, словарей, инструментов, машин и т.д.), являющих собой отпечаток или воплощение теорий или их критики, некоторого круга проблем и т.д.; наконец, институционализированном состоянии [institutionalized state], т.е. в форме объективации (ее следует рассматривать отдельно, поскольку она, как будет видно на примере образовательных квалификаций, наделяет культурный капитал совершенно оригинальными свойствами, которые, как предполагается, тот сохраняет).

Бoльшую часть свойств культурного капитала можно вывести из того факта, что в своем основном состоянии он связан с телом и предполагает некое инкорпорирование. Накопление культурного капитала в инкорпорированном состоянии, т.е. в форме того, что называется культурой, культивированием, предполагает процесс воплощения в телесные формы, инкорпорирования. Поскольку этот процесс влечет за собой усилия по освоению и ассимиляции, он требует затрат времени - непосредственно самого инвестора. Работа по приобретению подобных свойств - это работа над собой (самосовершенствование), предполагающая собственные усилия. Это инвестирование - прежде всего времени, но также и социально выстроенной интенции, намерения, воплощения рационально построенных планов по самосовершенствованию (в терминах уже выше процитированной Мухамеджановой), со всеми сопряженными с нею ограничениями.

Такой инкорпорированный капитал, внешнее богатство, превращенное в неотъемлемую часть личности, в хабитус, не может мгновенно передаваться посредством акта дарения или наследования, покупки или обмена (в отличие от денег, прав собственности или даже аристократических титулов). Следовательно, использование или эксплуатация культурного капитала ставит определенные проблемы перед владельцами экономического или политического капиталов. Каким образом можно «купить» этот капитал, столь жестко привязанный к человеку, не покупая при этом самого человека? Каким образом можно концентрировать этот капитал (как этого требуют некоторые социальные кондиции) без концентрации его обладателей?

Культурный капитал может быть приобретен - в различном объеме, в зависимости от периода времени, общества, социального класса - и без какого бы то ни было его намеренного решения, совершенно неосознанно. Он всегда несет на себе отпечатки самых ранних условий своего приобретения (личностной повседневности ранних периодов социализации), и эти более или менее видимые отпечатки (например, произношение, говорящее о принадлежности к определенному классу или региону) помогают определить его отличительные особенности. Он исчезает вместе со своим владельцем, с его биологичностью и индивидуальностью. Иначе говоря, он объединяет социальную единицу - личность, - и биологическую единицу - индивида в фокусе психологической единицы - индивидуума.

Тем самым, поскольку культурный капитал оказывается привязан множеством нитей к человеку в его биологической уникальности и передается по наследству (что происходит скрытым, даже невидимым образом), его не касается глубоко укорененное различение между качествами наследуемыми и приобретенными (т.е. теми, которые индивид прибавляет к своему наследству). Таким образом, ему удается сочетать престиж унаследованных качеств с благоприобретенными заслугами, синтезировать аскриптивный с достижительным статусами.

В силу того, что социальные условия передачи и приобретения культурного капитала более скрыты, нежели условия передачи и приобретения экономического капитала, культурный капитал предрасположен функционировать в качестве символического капитала, то есть оставаться непризнанным в качестве капитала и признаваться в качестве легитимной компетенции, в виде силы, влияющей на узнавание (или неузнавание). Более того, специфическая символическая логика различения приносит дополнительную материальную и символическую прибыль обладателям крупного культурного капитала: любая культурная компетенция извлекает дефицитную ценность из своей позиции в распределении культурного капитала и приносит своему обладателю прибыль от различения.

Таким образом, структура поля, то есть неравное распределение капитала, определяет специфические последствия действия этого капитала, а именно: присвоение прибыли и способность навязывать законы функционирования данного поля, наиболее выгодные для капитала и его воспроизводства.

Однако наиболее влиятельный принцип символического действия культурного капитала таится в логике его передачи, что и является предметом нашей работы. С одной стороны, процесс присвоения объективированного культурного капитала и время, необходимое для осуществления этого процесса, зависят главным образом от культурного капитала, инкорпорированного в семье в целом. С другой стороны, первоначальное накопление культурного капитала начинается сразу же, без задержки и напрасной траты времени только у детей в семьях с уже имеющимся мощным культурным капиталом, с серьёзно насыщенной культурным капиталом повседневностью. В этом случае период накопления охватывает весь период социализации.

Отсюда вытекает, что передача культурного капитала, несомненно, является наиболее скрытой формой передачи капитала по наследству и, следовательно, обретает пропорционально больший вес в системе стратегий воспроизводства, тогда как прямые, видимые формы передачи капитала, как правило, более тщательно отслеживаются и контролируются.

Сразу же можно увидеть, что связь, устанавливаемая между экономическим и культурным капиталом, опосредуется временем, необходимым на их приобретение. Предельным случаем здесь является использование всего биологически доступного времени, когда максимум свободного времени отдается приобретению максимального объема культурного капитала. Продолжительность времени, в течение которого данный индивид может продолжать процесс приобретения капитала, зависит от продолжительности свободного времени, обеспечиваемого ему семьей, - времени, свободного от экономической необходимости, что является предпосылкой первоначального накопления капитала (в противном случае, это время может оцениваться как недостаток, который впоследствии придется преодолевать).

В противоположность инкорпорированному состоянию, культурный капитал, объективированный в материальных предметах и средствах может передаваться материально. Например, коллекцию картин можно передавать точно так же, как и экономический капитал. Однако здесь передается юридическое право собственности, а не то, что образует предпосылку данного особого типа присвоения - обладание средством «потребления» картины или использования машины, которые, являясь не чем иным, кроме как инкорпорированным капиталом, подчиняются тем же законам передачи капитала. Здесь передача материальных благ становится медиумом для транзиции культурного капитала, и, соответственно, экономический капитал опосредует циркуляцию культурного: для владения машинами индивиду требуется только экономический капитал; для их присвоения и использования в соответствии с их особым предназначением (определяемым инкорпорированным в них культурным капиталом научного или технического типа) он должен иметь доступ к инкорпорированному культурному капиталу. Иначе говоря, экономический капитал, являясь средством конвертации культурного капитала, вовсе не является его гарантией, и канал транзиции капитала вовсе не обязательно сработает как проводник, а не как диэлектрик.

В своем объективированном состоянии культурный капитал демонстрирует все качества автономного, взаимосвязанного мира, который имеет собственные законы, объективные относительно акторов, и, следовательно, остается несводимым к тому, что может присвоить любой агент или группа агентов (т.е. к культурному капиталу, инкорпорированному в отдельном агенте или группе агентов). Однако культурный капитал существует в символически и материально активной и эффективной форме только тогда, когда он присваивается агентами, воплощается и инвестируется как орудие, как средство борьбы на полях культурного производства.

Институционализация культурного капитала в форме академических квалификаций (ещё одно несовпадение мнения Бурдье с Радаевым) является одним из путей нейтрализации некоторых его свойств, проистекающих из того факта, что, будучи инкорпорированным, он ограничен теми же биологическими рамками, что и его носитель - с одной стороны, и его подтверждения и трансформирования в социально воспринимаемую и приемлемую форму - с другой. Подобная объективация и составляет основу того, что отличает капитал самоучки (который в любой момент может быть поставлен под сомнение) от культурного капитала, санкционированного академическими средствами при помощи юридически гарантированных квалификаций, формально независимых от личности их обладателя. Культурный капитал институционализируется посредством коллективной магии, магии коллективного признания и социального культурного детерминированного консенсуса. Для этого достаточно лишь вспомнить о приеме на работу на конкурсных началах, когда

Наделяя культурный капитал, которым обладает тот или иной агент, институциональным признанием, академическая квалификация также делает возможной сравнение квалификации его владельцев и даже их замены - иначе говоря, сводит уникальное индивидуальное к социально конструируемому, универсальному, превращая случай в образец, переплавляет личностную повседневность, зафиксированную в культурном капитале, в ткань социальной жизни..

Более того, она позволяет установить пропорции обмена между культурным и экономическим капиталами (что особо важно для нас в контексте конвертации капиталов) посредством гарантирования денежной стоимости данного академического капитала: академические инвестиции не имеют смысла, если нет объективной гарантии подразумеваемого ими минимального уровня их обратной конвертации. Интересными с этой точки зрения будут мнения респондентов нашего исследования, ибо за прошедшие два десятка лет в Украине каналы «обратной конвертации» были откровенно затруднены, а зачастую и попросту не реализовывались.

Стратегии конвертирования экономического капитала в культурный, выступающие в числе краткосрочных факторов образовательного бума и обесценения квалификаций, определяются изменениями в структуре шансов на получение прибыли, которые предлагаются различными типами капитала иначе говоря, наличием и объёмом частного сектора в системе высшего образования, традициями и именем того или иного вуза, содержательным аспектом и капиталонасыщенностью той или иной повседневности, и даже местом проживания/урбанизированностью социализации индивида.

Соотношение социального капитала и культурного куда сложнее. Социальный капитал представляет собой совокупность реальных или потенциальных ресурсов, связанных с обладанием устойчивой сетью более или менее институционализированных отношений взаимного знакомства и признания. Групповая идентичность дает своим членам опору в виде коллективного капитала, «репутации». Это означает, что хотя социальный капитал относительно несводим к экономическому и культурному капиталам того или иного конкретного агента или даже группы связанных с ним агентов, он никогда не остается полностью независимым от этих форм капитала, поскольку обмены, порождающие взаимное признание, предполагают подтверждение некоторого минимума объективной однородности. «Своим» может быть признан человек лишь с определённым культурным багажом, с конкретной конфигурацией культурного капитала, фоновыми знаниями и ожиданиями. Здесь речь не идёт о конвертации капиталов, только лишь о взаимной обусловленности и обязательности функционирования одного для существования другого.

И даже тот факт, что, проистекание различных видов капитала из экономического возможно только ценой более или менее серьезных усилий по трансформации, необходимых для производства типа власти, которая была бы эффективной в рассматриваемом поле, свидетельствует и о том, что экономический капитал, несмотря на свой «примордиальный» (согласно некоторым исследователям - Радаев, Бурдье, Демкив) статус, не может быть эффективно или, по крайней мере, без чрезмерных затрат конвертирован в другие виды капитала, если он изначально не поддержан определённым запасом.

Соотношение между этими видами капитала имеет большое социальное значение. Величиной и преимущественностью обладания или обеспеченности ими определяется логика общественной дифференциации, иерархия признания и оценок, и в конечном итоге, символический порядок общества. Это означает, что суммой экономического, социального и культурного капитала, которым располагает индивид, определяется уровень его успеха, признания, основа самоощущения успешности и т.д. Как мы уже показали, экономический капитал обретает значение лишь в том случае, если он может трансформироваться в культурный капитал, если обладание собственностью может обратиться в знания, манеры, степени, стиль и образ жизни и т.д. Тогда только есть возможность заявить свои тенденции на моральное, интеллектуальное, эстетическое превосходство, собственно, оправдывающие мои более высокие позиции в социальной иерархии. И только в таком случае претензии могут быть признаны. [23]

Таким образом, учитывая, что, согласно Ф. Махлупу, «образование - это самая большая отрасль современной индустрии, включающая в себя не только образовательные институты, но и приобретение человеком знаний дома, в церкви, в армии» [60, с. 181], и помня, что «культурный капитал - образование (общее, профессиональное, специальное) и соответствующий диплом, а также тот культурный уровень индивида, который ему достался в наследство от его семьи и усвоен в процессе социализации» [88, с. 115], мы приходим к выводу, что способность адекватно ориентироваться в социальном пространстве и более или менее адекватно реагировать на события и ситуации, способность, складывающаяся в результате огромной работы по образованию и воспитанию в процессе социализации, кристаллизуется в определённый, соответствующий социальным условиям становления индивида, тип хабитуса. И именно этот тип габитуса, а вовсе не физическая или экономическая невозможность, приводят к тому феномену, который описывал А. Баранов: «Респонденты из наименее обеспеченных слоёв в два раза чаще, чем в среднем по выборке, отмечают, что у них нет возможности учить своих детей в школе, близкой к идеалу» (ссылаясь на плату за обучение и конкурсный отбор). Эта невозможность не объективна, но субъективна, не в структурах, но в хабитусе.

социологический культурный неравенство

1.4 Логика конвертации форм капитала: мировой и украинский опыт

Напомним, что социальная реальность структурирована дважды, Во-первых, существует объективное структурирование социальными отношениями, опредмеченными в распределении разнообразных ресурсов, которые выступают структурами господства - капиталами, в том числе и социальным капиталом, объём которого в большей или меньшей степени позволяет реализовывать права субъекта. При этом следует отметить, что капиталы как структуры господства могут иметь как материальный, так и нематериальный характер. Во-вторых, социальная действительность структурирована представлениями агентов об этих отношениях, о различных структурах и о социальном мире в целом...

Специфика общества заключается в том, что его структура существует как бы в двух ипостасях: во-первых, как «реальность первого порядка», которая проявляется в распределении объективированных условий и предпосылок деятельности, средств производства дефицитных благ и ценностей; а во-вторых, они существуют как «реальность второго порядка», или «символические матрицы практик агентов», то есть как социальные представления. Исследование общества с точки зрения реальности первого порядка имеет своим предметом структуру объективных социальных отношений, то есть таких, которые существуют вне сознания и воли агентов и не зависят от них. Анализ же общества с позиции реальности второго порядка имеет предметом не только реальность объективных социальных отношений, но и восприятие этой реальности субъектами в зависимости от их позиции в объективном социальном пространстве.

Концепция двойного структурирования включает систему представлений, которые отражают генезис и структуру социальной действительности, то есть установление детерминации связей, которая выглядит следующим образом: объективные социальные отношения обусловливают деятельность, восприятие и мышление субъектов. Именно эти отношения являются необходимыми предпосылками и условиями практик и представлений социальных субъектов, которые эти отношения могут подавлять или стимулировать. «Социальные отношения могут иметь либо объективированную форму социальной предметности, либо субъективированную и выступать в виде диспозиций, знаний, навыков». Однако в конструировании обоих аспектов социальной реальности тем или иным способом принимают участие распределение и конвертация капиталов.

1.4.1 Экономический и культурный капитал: одностороннее движение

Сеть социальных взаимодействий состоит из совокупности социальных акторов и набора связей между ними. В качестве социальных акторов могут выступать индивиды, социальные группы, организации, города, страны. «Под связями понимаются не только коммуникационные взаимодействия между акторами, но и связи по обмену различными ресурсами и деятельностью, включая конфликтные отношения». Формирующийся в этих сетях «социальный капитал является одной из форма капитала наряду с такими, как экономический, физический, культурный, человеческий, административный, политический и символический», точно так же конструируемый, как конструируется сам хабитус. И процессом конструирования, полем конвертации, каналом конвертации капиталов является именно тот институт, о котором писал Д.Л. Константиновский: «Образование, специальность, квалификация - ценности не только терминальные, но и инструментальные - способ достижения целей, капитал для инвестирования. Получение ресурсов в сфере образования в значительной степени обуславливает социальную мобильность, доступ в дальнейшем к другим общественным благам, поскольку в развитом обществе освоение многих ролей, обретение определённых статусов практически детерминируется учёбой, прохождением через формальные организации института образования» [58, с. 89]. Получаемый здесь ресурс, равно как и любой другой ресурс в обществе, получается индивидом «в системе социальных взаимодействий. Сама ценность ресурса определяется соотношением необходимых для его получения затрат и преимуществ, которые даёт обладание этим ресурсов... Такими «издержками», или, иными словами, «средствами», необходимым для успешных социальных трансакций, в результате которых акторы получают ресурсы, могут быть затраты времени, денег, физических, умственных и эмоциональных усилий». Вырисовывается двойная связь: для адекватной оценки ценности образования (и, соответственно, для затрат на него, принесения «соответствующих жертв») необходимо уже обладать определённым хабитусом и запасом капитала, для обретения запаса капитала образование едва ли не самый мощный канал трансляции. Интересно эту коллизию иллюстрируют результаты опроса о достаточном уровне образования для детей, проведенный среди представителей шести различных слоёв российского общества:

При ответе на вопрос «какой уровень образования кажется Вам достаточным для Вашего ребёнка?» были получены следующие результаты:

Для объяснения «парадокса шестого слоя» приведём результаты опроса по варианту ответа «Будущее ребёнка вижу предпринимателем» по шести стратам:

При этом при опросе тех, кто показал, что достаточным уровнем для ребёнка будет среднее специальное, какое из заведений будет достаточным, были получены следующие результаты:

Иначе говоря, «низший высший класс» (а именно таковым являются 5 6 страта в данном опросе) оказывается очень прагматичным, и именно для него оказывается достаточным прагматичное и приземлённое среднее специальное образование (отметим, что моды ответа «ССУЗ» пришлись именно на 5-6 страты). Сам исследователь трактует это следующим образом: «Миф о безусловной необходимости высшего образования более не довлеет в сознании верхнего среднего слоя. Здесь складывается прагматичное отношение к образованию вообще, высшему - в частности. Невысок у этого слоя и престиж чистой науки», и мы склонны с ним согласиться, добавив только то, что это прагматичное отношение детерминировано, кроме всего прочего, усложнённостью конвертации культурного капитала высокого уровня в экономический - и практически бездействованием символического капитала в распределении социальных благ на всех уровнях, кроме самого высшего. И если на западе о менеджериализме говорят следующим образом: «Их власть проистекает не из владения определенным количеством акций: она является формой владения «культурного капитала», в частности, «сакрального» знания механизмов функционирования мировой капиталистической системы», то на украинском социокультурном пространстве «сакральность» многих форм знания ещё требует своей легитимации. Вследствие этого зачастую конвертация культурного капитала возможна лишь в тех примитивных случаях, когда люди, что «заслуживают в глазах общественности право называться интеллектуальной элитой, попросту «освящают» своим присутствием политический блок или партию отдельного политического деятеля».

Впрочем, и в этой сфере прослеживаются тенденции, вписывающиеся в глобализационную социокультурную динамику: продолжаются процессы углубляющейся дифференциации системы образования, причём «налицо факт дифференциации школ: часть из них начинает работать на запросы наиболее обеспеченной группы населения», при этом при поступлении вопрос поступления «решается тем более успешно, чем лучше родитель может «заинтересовать» школу. Ясно, что малообеспеченные семьи оказываются в таком случае в неравноправном положении». Понимая, что, а, следовательно, формируются те самые неосословные школы, предпосылки для сословия и т.п., мы не можем не отметить эти процессы как, с одной стороны, активизацию возможностей конвертации капиталов, и, с другой стороны, как симптом растущего спроса на качественное образование - и, следовательно, симптом появления в обществе понимания конвертируемости культурного капитала, спроса на него. Так, в Украине «в 2006 году размеры платного приёма составили около 40% от общего числа принятых» , а именно платный приём в вузы является едва ли не самым объёмным и «траффикоёмким» каналом конвертации капиталов. Сделанные нами выводы подтверждает то, что «по данным исследований, для 47% респондентов очень важен просто факт получения диплома о высшем образовании», иначе говоря, обретает смысл и жизнь символическая власть высшего образования. В противном случае знания, вкус, манеры, моральный облик и всё такое подобное теряет релевантность, если я не могу их использовать в наращивании своего экономического капитала. «Апофеозом этого принципа служит вопрос, задаваемый не очень умными людьми: если ты такой умный, то почему не богатый?»

Анализ соотношения различных форм капиталов мы начали со взаимоконвертации культурного и экономического, поскольку «на сегодняшний день высокий удельный вес получает экономический капитал как условие прохождения образовательных барьеров», при этом высокая символическая ценность («престиж») приписывается тем вузам, которые обеспечивают по их окончании возможность достижения высоких социальных позиций и «предоставляют гарантированную работу, быструю карьеру в секторах экономики и институциях, находящихся на подъёме в условиях развивающегося рынка». Иначе говоря, в данном случае образование становится лишь инструментальной, но не терминальной ценностью и, таким образом, становится «средством воспроизводства элиты и закрепления классового и культурного неравенства».

Гипотезу Пьера Бурдье, в которой он солидарен с Максом Вебером в том, что сословный принцип сохраняет свое значение в определении статусных порядков буржуазного общества, причём культурный капитал является отражением сословного принципа, а экономический - классового структурирования, можно проверить на основании количественных данных: выделенный исследователями нижний средний слой (от 1,5 до 4 потребительского минимума на потребительскую единицу), идентифицирующий своё состояние как «средств достаточно для расходов, существует возможность приобретения предметов длительного пользования, на лечение, образование, отдых, улучшение жилищных условий» - «наиболее образованный из всех нами изученных слоёв. Здесь самое большое количество лиц с высшим и послевузовским профессиональным образованием», в то время как верхний средний слой (4-10 ПМ/ПЕ) - руководители и высококвалифицированные специалисты - «это люди из образованных семей, хотя их собственный образовательный уровень несколько ниже, чем у нижнего среднего слоя»

Но самое показательно - это то, что нижний средний слой - интеллигенция в первом поколении (около 50%), в то время как высший средний слой - 80% - как минимум интеллигенция во втором и более поколении, и именно эта интеллигенция в первом поколении оказывается самой образованной из трёх изученных россиянами слоёв. Видимо, это обстоятельство объясняется тем, что он пополняется лицами с достаточно высоким уровнем образования как за счёт поднятия их из низшего слоя, так и за счёт «опускания» из верхнего слоя в результате падения жизненного уровня части интеллигенции в последние годы.

Иначе говоря, даже в условиях усложнённой конвертации культурного капитала образование закрепляет неравенство, и «интеллигенту во втором поколении» уже ничего доказывать не нужно, он обладает определённым символическим статусом, который конвертируем сам по себе.

С этими данными коррелирует мнение д.с.н., заместителя директора ИС РАН Д. Л. Константиновского: «Те, которые заканчивают 11-й класс школы, в большинстве своём относятся к верхним слоям общества. Они сильные в смысле полученной социализации и культурного капитала. Родители их в основном имеют высшее образование, они заботятся о детях. Там и финансы обычно значительные»

То есть в экономическом контексте неравенство доступа к высшему образованию (и, следовательно, самому мощному каналу трансляции культурного капитала) имеет двойную обусловленность: социальная микросреда, место в социальном пространстве, которое занимает индивид, его семья и ближайшее социальное окружение, определяют 1) возможности накопления культурного капитала, оценку индивидом своих способностей, в том числе способности преодолеть конкурсный барьер, открывающий доступ к получению высшего образования; 2) объём экономического капитала, устанавливающий диапазон выбора вида и уровня образования, к которому стремится индивид [55]. Нетрудно заметить, что два указанных фактора есть рассмотренные нами в корреляции культурный и экономический капитал...

1.4.2 Культурный капитал и сети: возможны ли друг без друга

Социальный капитал, исследования которого особенно актуализировались в последнее время, многими исследователями ставится в фокус «капитального анализа». Особенностью социального капитала является также то, что через него акторы могут приобретать доступ к экономическим ресурсам, могут увеличивать свой культурный капитал через контакты со специалистами либо благодаря собственным усилиям, наряду с этим они могут приобщаться к разным институциям, наделённым полномочиями распределения различных благ. «Социальный капитал проявляет свою ценность именно в конверсии в другие формы капиталов». И экономический, и культурный капитал действенны и актуальны лишь в сети определённых взаимодействий, где они пользуются признанием, в результате чего реализация (не существование, но реализация) обеих форм капитала невозможно без соответствующего социального капитала, где «нужно акцентировать внимание на важной функции этого феномена - функции снижения трансакционных затрат. Именно в этом смысле социальный капитал выступает «смазкой социального взаимодействия»». Как указывают украинские исследователи социального капитала, «социальный капитал даже в условиях социальной стабильности является основным механизмом конвертации других видов капитала», не говоря уж про случаи актуализации неформальных теневых социальных структур в периоды социальных трансформаций и культурных разрывов.

Для более подробного выяснения связей и взаимоконвертаций культурного и социального капиталов рассмотрим природу социального капитала в различных определениях различных авторов (определения приводятся по [27]).

Так, У. Бейкер определяет социальный капитал как «ресурсы, которые акторы получают из специфичных социальных структур и используют, исходя из своих интересов». Однако при этом латентной мыслью проходит тот факт, что акторы ЗНАЮТ, что они получают, в их хабитусе заложено значение и значимость получаемых ими ресурсов, и ПОНИМАЮТ, каким образом МОЖНО, конвенционировано им использовать получаемые ими ресурсы. Это знание и понимание есть не что иное, как латентные структуры культурного капитала (и тут мы не противоречим ни аналитической схеме Бурдье, ни Радаева), сформированные повседневностью, в которой примеры применения и использования этих ресурсов уже попадались актору.

Согласно А. Портесу «социальный капитал - это способность индивидов распоряжаться ограниченными ресурсами на основании своего членства в определённой социальной сети или в более широкой социальной структуре». Состояние членства - это рефлексируемый феномен, подразумевающий перцепцию и принятие конвенций, и тут мы попадаем на тот же логический ход, что и выше.

Один из патриархов «капитального анализа» Р. Патнем, определяя структуру социального капитала, писал, что он «складывается из активных взаимосвязей между людьми, у которых доверие и общие ценности связывают членов сетей и общностей и делают возможным и упрощают социальное действие». Тут присутствует вообще откровенная привязка в виде общих ценностей к культурной детерминации социального капитала, и, в принципе, неоднократно можно встретить трансформированный тезис Р. Патнема об исторической и культурной обусловленности характера социального капитала: любой социальный капитал культурен (здесь было бы интересно вспомнить идеи П.А. Сорокина о неразделимом единстве общества и культуры, социокультурного как единого, а также теорию репрезентативной культуры Ф. Тенбрука).

Через определение Патнема мы вышли на доверие (которое вообще-то является ключевым фактором социального капитала), которое, как свидетельствуют исследования, зависит от уровня благосостояния и места проживания [11]. Различная повседневность формирует различное доверие, которое априори капитально, будучи медиумом в конвертации культурного капитала в социальный.

Среди факторов социально бытующего доверия указывают очень часто сотрудничество и кооперацию граждан в различных общественных начинаниях, которое «также углубляет их взаимное доверие и распространяет информацию о людях, заслуживающих или не заслуживающих доверия» [78, с. 31]. Но ведь это и есть культурный капитал, как и деловая репутация партнёра. Все эти феномены интерпретируются, трактуются с помощью культурного капитала и, таким образом, являются его подструктурами.

Другим способом выяснения взаимосвязи культурного и социального капиталов и их взаимоконвертации является подход Б. Бернстайна, который пытается ответить на вопрос о том, почему дети из различных социальных групп имеют разную успеваемость, то есть почему дети из «низших» социальных групп учатся в целом хуже, чем дети из среднего класса. Он обосновывает тезис о том, что существуют развёрнутый и ограниченный коды как обобщённые типы языковой стратегии. Бернстайн считает, что «у детей из различных социальных групп формируются и различные языковые коды».

То есть, на микроуровне социальный капитал определяется характеристиками личностной составляющей сети актора, в первую очередь, составом этой сети или, иначе говоря, составом и качеством повседневности. В то же время на макроуровне «важными составляющими социального капитала является доверие и ценности и производные от них нормы», а, как мы только что показали, оба этих феномена есть феномены природы культурного капитала.

Таким образом, культурный капитал, даже бытийствующий автономно, не получает признания в качестве такового вне социальной сети, вне системы взаимных признаний, конвенций, норм и ценностей. Его функционирование, как это и демонстрируют ситуации «культурного разрыва», существенно затруднено вне этих кондиций. В то же время его успешное функционирование вне системы конвертаций просто не имеет социально признаваемого смысла. Крупный культурный капитал не предоставляет существенных, заметных преференций в социальной интеракции вне ансамблирования с экономическим и социальным капиталом.

В то же время социальный капитал оказывается культурно детерминирован, и не просто функционирование, но само его существование оказывается попросту невозможным вне контекста определённого минимума объёма культурного капитала. Выполняя важную роль посредника в конвертации, «не растрачиваясь» (в отличие от того же экономического капитала), социальный капитал при этом, как полагают исследователи, тем больше, чем больше происходит интеракций, и чем больше доверия через «проверенность каналов» вызывают участники интеракций друг у друга.

Наконец, экономический капитал, долгое время в условиях социальной транзиции бывший доминирующей формой капиталовложения и существования капиталов, на данный момент всё больше конвертируется в социальный и, особенно, культурный капитал. Это иллюстрируется и подтверждается приведенными нами выше данными и демонстрирует, что Украина уходит от «боулинга наедине», описанного Патнемом, к ситуации Северной Италии, когда демократичность и открытость общества достигается интенсивностью и плотностью социальных сетей и объёмами конвертации и обмена капиталами.

1.5 Реальность повседневной жизни: повседневность в структурировании социальной реальности

1.5.1 Свойства повседневности и конструирование культурного капитала

«Повседневная жизнь представляет собой реальность, которая интерпретируется людьми и имеет для них субъективную значимость в качестве цельного мира. Будучи социологами, мы делаем эту реальность объектом своего анализа» - пишут апологеты феноменологической социологии Питер Бергер и Томас Лукман. Согласна с ними и украинская исследовательница, указывающая: «Первое значение слова «повседневность» это просто эмпирическая жизнь. Именно в этом эмпирическом мире мы обнаруживаем себя, здесь растём, радуемся, наслаждаемся, творим. Для большинства людей эмпирическая жизнь - реальная ценность, с нею вовсе не хочется расставаться, напротив, хочется жить бесконечно и никогда не умирать».

Однако для нас более важен «второй ведущий его смысл - повседневность как стандартизированный и нормированный срез эмпирической жизни, как мир правил, циклов, стереотипов». Именно социологи (Шюц, Гарфинкель, Блумер) обратили пристальное внимание на то, что наша действительность достаточно строго упорядочена. Первейшее и важнейшее свойство повседневности - это её общественный, коллективный характер, предполагающий постоянную коммуникацию. То есть сама по себе повседневность организована по ролям, знаниям, практикам. Наконец, повседневность - это сфера согласованных действий, такого поведения, где все взаимосвязаны друг с другом и интерпретируют мир вместе. А для этого человеческие позиции должны быть принципиально соизмеримы. Именно поэтому ключевым понятием для исследования внутренней динамики повседневности выступает понятие «опыт» - всё богатство переживаемых и мыслимых содержаний субъективности [34]. Этот феноменологический опыт может быть легко операционально трансформирован в конструктивистский хабитус, что ещё раз иллюстрирует потенциал синтеза этих двух парадигм.

Касательно структуры повседневности, то известная исследовательница О.Н. Козлова утверждает: «В повседневности как экономически, прагматически, 'бытово' оформленной социальной жизни мы можем выделить две основных составляющие - трудовую и бытовую повседневность, области производства и потребления, работы и отдыха». Безусловно, такое бинарное разделение нелабильно и не всегда операционально, вследствие чего мы уже предлагали увеличить количество конститутивных элементов жизненного мира до трёх, с сохранением, однако, в числе этих элементов семейной повседневности наряду с трудовой (или, в нашей терминологии, «профессиональной») повседневностью и «субкультурной» повседневностью, причём последняя приобретает в последнее время всё большее значение для личностной самоидентификации.

Какие же свойства концепта повседневности важны для нас в контексте конструирования культурного капитала?

Как пишут П. Бергер и Т. Лукман, «Среди множества реальностей существует одна, представляющая собой реальность par excellence. Это -- реальность повседневной жизни. Ее привилегированное положение дает ей право называться высшей реальностью. Напряженность сознания наиболее высока в повседневной жизни. т.е. последняя накладывается на сознание наиболее сильно, настоятельно и глубоко. Невозможно не заметить и трудно ослабить ее властное присутствие. Следовательно, она вынуждает меня быть к ней предельно внимательным». В то же время парадоксальность реальности повседневной жизни заключается в максимальной автоматизации повседневного взаимодействия, в типизации любого социального действия в поле повседневности (типизации настолько близкой, что всё повседневное общение психолог Эрик Берн вне зависимости от сферы и содержания этого общения предложил атомизировать до мельчайших далее неделимых социальных актов, названных им условно «поглаживаниями» /Э. Берн «Игры, в которые играют люди»/) для облегчения интеракции и освобождения внимания индивида. Именно здесь, в повседневности, где в процессе социализации формируются начальные навыки социального взаимодействия (те самые, которые выше были обозначены как начальный тезаурус), предоставляются и навыки автоматизма в повседневности, и формируется осознание необходимости внимания в повседневной жизни в определённых случаях. То есть повседневное семейное взаимодействие конструирует личностный навык, смежный с понятием социальной компетенции, - а именно умение отличить «социально важное» (или «для-себя-важное») от «социально неважного» - с соответствующей концентрацией внимания, что является лишь одним из аспектов латентного культурного капитала.

«Я полагаю реальность повседневной жизни как упорядоченную реальность. Ее феномены уже систематизированы в образцах, которые кажутся независимыми от моего понимания и которые налагаются на него. Реальность повседневной жизни оказывается уже объективированной, т.е. конституированной порядком объектов, которые были обозначены как объекты до моего появления на сцене». Повседневности индивидов в своём пересечении представляют из себя экстернализованные жизненные миры - или их элементы - индивидов, составлявших систему взаимодействия на момент начала социализации объекта данного процесса. То есть реальность была упорядочена до и вне формируемой личности, образцы поведения интерсубъективны, и именно здесь индивид получает первое понимание неизбежности, объективности относительно себя социальной жизни, невозможности игнорировать объективированные значения, ценности, идеи и идеалы. Все эти феномены именно благодаря существующим формализованным нормам взаимодействия, иначе называемым институтами, оказываются объективированными, и, более того, - постижимыми и, таким образом, в сфере понимания социализируемого индивида, культурный капитал которого именно в этой повседневности и формируется.

«Реальность повседневной жизни организуется вокруг «здесь» моего тела и «сейчас» моего настоящего времени. Это «здесь-и-сейчас» -- фокус моего внимания к реальности повседневной жизни. В том, как это «здесь-и-сейчас» дано мне в повседневной жизни, заключается realissimum моего сознания». Символично, что именно с концентрации внимания на «здесь-и-сейчас» начинается биологическое бытие любого индивида: и не менее логично вследствие этого, что формируется именно концентрат биологического, личностного, индивидуализированного - неотчуждаемый культурный капитал в его ансамблированности с другими формами капитала.

И именно культура как центр внимания становится фокусом изучения повседневной жизни, её усвоения и интериоризации в процессе социализации впоследствии. В этом случае «здесь-и-сейчас» оказывается не только центром, но и конститутивным системным условием существования реальности повседневной жизни, но и необходимым и достаточным признаком повседневности.

«Реальность повседневной жизни представляется мне как интерсубъективный мир, который я разделяю с другими людьми. Именно благодаря интерсубъективности повседневная жизнь резко отличается от других осознаваемых мной реальностей. Повседневное знание -- это знание, которое я разделяю с другими людьми в привычной самоочевидной обыденности повседневной жизни», каковое разделение, добавим от себя, максимально ярко проявляется именно на примере и в случае с конструированием культурного капитала. Вряд ли обыденный деятель так чётко и ясно рефлексирует по поводу разделённости своей повседневности и повседневного знания, в то время как разделённость совместного знания - знания совместных или схожих культурных капиталов, на основании которых конструируются социальные сети - даже не требует доказательств или демонстрации. Именно такое конструктивистское бытие даёт человеку первичный опыт понимания своей социальности, своей включённости в социальную структуру и зависимости от неё, разделённости своих знаний с другими, своего субъективного мира - с субъективными мирами других, увязанных в систему релевантных друг другу отражений одной повседневности.

«Реальность повседневной жизни в качестве реальности имеет само собой разумеющийся характер. Она не требует никакой дополнительной проверки сверх того, что она просто существует. Она существует как самоочевидная и непреодолимая фактичность. Я знаю, что она реальна. Хотя у меня и могут возникнуть сомнения в ее реальности, я должен воздержаться от них, поскольку живу повседневной жизнью согласно заведенному порядку». Именно эта самоочевидность позволяет актору не задумываться над тем, какой конфигурации и как именно необходимо конструировать свой хабитус, и как именно ансамблировать собственные формы капитала. И хотя Зигмунт Бауман в книге «Индивидуализированное общество» говорит, что «в сфере повседневной жизни современные общества существенно отличаются от обществ середины прошлого века: новая краткосрочная ментальность приходит на смену долгосрочной», мы всё ещё уверенно можем утверждать, что сфера обыденности, требуя со временем освоения новых ролей, вовсе не так лабильна в смысле самоидентификации и вовсе не столь калейдоскопична в смене «ментальностей» (по терминологии Баумана), как вышеуказанные две других. Вследствие необходимости «биографии» (в ионинском смысле), её последовательности и наследственности, биографии, подразумевающей постоянство ансамбля капиталов, у индивида во все периоды его конструируемой биографии остаётся «общий знаменатель», на который он может опереться, - а говоря языком феноменологии - остаётся реальность сама собой разумеющаяся.

«Мир повседневной жизни имеет пространственную и временную структуры». По этому же поводу О.Н. Козлова говорит: «Повседневность - эта сфера постоянно воспроизводимых типичных социальных практик - имеет свои горизонтальные и вертикальные социальные координаты». Безусловно, важное свойство мира повседневной жизни, если мы планируем применять его свойства в анализе роли повседневности в конструировании в том числе и латентных структур культурного капитала. «Повседневность реализуется в пространственно-временных координатах, она является темпоральным и топологическим опытом, где время течёт в одном направлении, а пространство имеет три измерения» [34, с. 8] Без темпоральной и локальной релятивизации говорить про мир семейной повседневности не имеет смысла хотя бы в силу того, что он детерминирован темпоральностью и локальностью, существует в них и исключительно в них, изменяется в зависимости от них, предоставляет внесубъективные условия деятельности акторов через них, и именно в их координатах создаёт свои структуры.

Как мы увидели, категории и свойства повседневности, заимствованные из феноменологии, оказываются вполне применимыми при изучении рутинизированной социальной деятельности фамилистичных групп но не семьи как института, акцентируем внимание на этом ещё раз.

1.5.2 Жизненный мир личности: проблема формирования и функционирования в контексте повседневности

Жизненный мир - термин, введенный основоположником феноменологии Э. Гуссерлем, пытавшимся переосмыслить существующее отношение к миру и открыть сферу так называемого дотеоретического опыта. Это мир донаучной жизни с ее хаосом неупорядоченных созерцаний, с ее первичными обыденными структурами пространственности и временности, догадками, суевериями и предвосхищениями. Это ценностная основа всех идеальных образований и теоретических конструкций науки. Например, у древних греков, по Гуссерлю, был свой жизненный мир, свое изначальное видение действительности, природы, которая вовсе не была природой в современном естественно-научном смысле. Исторически, окружающий греков мир -- не объективная реальность, в нашем смысле, а их представления о мире, их собственная субъективная ценность со всеми принадлежащими сюда смыслами и значениями, со всеми их богами, демонами и т.д.

Жизненный мир -- “глухая скрытая атмосфера” (Гуссерль) основополагающих ценностей, горизонт всех смыслов и возможностей сознания, априорных структур до-предикативного опыта, из которых вырастают ценности культуры, научные конструкции, философские установки. Проблема “объективно-истинного” мира -- проблема вторичных и специальных интересов. Жизненный мир имеет объективность совершенно другого рода, которая раньше игнорировалась и не принималась в расчет позитивными науками как нечто субъективное, аморфное, подлежащее преодолению. В частности, центральной проблемой жизненного мира становится проблема живого осмысленного созерцания, рассматриваемого современной наукой как неопределенное и смутное понятие, как нечто малоценное по сравнению с общезначимостью логического.

Важное значение понятие «жизненного мира» (Lebenswelt) получает в концепции Хабермаса, объединившего наработки Гуссерля с символическим интеракционизмом Дж.Г. Мида. «Жизненный мир обладает не только функцией формирования контекста коммуникативного действия. В качестве ресурса жизненный мир конститутивен для процессов взаимопонимания... Мы можем представить себе жизненный мир, поскольку он привлечен к рассмотрению в качестве ресурса интерпретаций, как организованный в языке запас изначальных допущений, предпочтений, которые воспроизводятся в виде культурной традиции». Коммуникативное действие служит и укреплению традиции, и обновлению культурного потенциала, равно как социальной интеракции и формированию солидарности; в аспекте социализации оно способствует формированию личности, обретению ею идентичности. [84]

«Жизненный мир» -- это «смысловой фундамент», почва любого человеческого знания, в том числе и естествознания. В этом смысле жизненный мир определяется Гуссерлем в противопоставлении к конструкциям естествознания и объективным наукам как таковым. Если для естествознания мир природы открывается через объяснение и он объективен, то жизненный мир открыт нам непосредственно и он субъективен, мы его понимаем. [51]

Жизненный мир выступает общей дорефлексивной предпосылкой и всякого действия, и всякой теоретической конструкции, и научной объективности. Тогда можно интерпретировать жизненный мир как мир тождественный, в определенной степени, естественной установке. Под естественной установкой понимается «привычно устойчивый стиль волевой жизни с заданностью устремлений, интересов, конечных целей и усилий творчества, общий стиль которого тем самым предопределён». Установка -- это нормальный для данного сообщества стиль жизни. Естественная установка -- это «по сути своей изначальная установка, характеризующая исторически фундаментальный способ человеческого существования <...> Естественная жизнь характеризуется при этом как наивная именно благодаря своей вжитости в мир -- в мир, который всегда определён как наличествующий универсальный горизонт, но нетематизирован» [цит. по 51]. Естественная установка характеризует такую жизнь, где люди принимают на веру существование внешнего социального и природного мира такими, какими они представляются. Человек естественной установки знает мир как целое, поскольку именно в целом он выступает как нечто самоочевидное, самодостоверное, (это и означает, что мир не «тематизируется»).

Хабермас исходит из того, что для повседневной коммуникации только такое действие является приемлемым и естественным, и все существующие социокультурные формы всегда так или иначе ориентированы на продолжение коммуникации с помощью средств аргументации, «сколь бы рудиментарны ни были формы аргументации и сколь бы мало ни были институализированы процессы достижения взаимопонимания». Другими словами, повседневная коммуникация, которой имманентно присуща рациональность, протекает главным образом в контексте ориентированного на взаимопонимание действия, из которого индивид не может выпадать надолго.[51]

Хабермас определяет жизненный мир как «фоновые допущения», «контекст ситуации действия», «контекст процессов понимания», «запас культурных самоочевидностей». «Жизненный мир, -- пишет немецкий философ, -- образует, таким образом, интуитивно уже заранее понимаемый контекст ситуации действия; в то же время он поставляет ресурсы для процессов истолкования, в которых участники коммуникации стараются покрыть возникающую в той или иной ситуации действия потребность во взаимопонимании».[цит. по 51]

Феноменология предлагает целую “мировую схематику”, она различает ряд миров: а) мир научной объективности; б) многочисленные миры, обусловленные специфичными донаучными интересами: мир бизнесмена, плотника и т.д.; в) дообъективный мир восприятия, мир непосредственных переживаний и интуитивно полагаемых ориентиров, предвосхищающих дальнейший опыт; г) жизненный мир в полном смысле этого слова как горизонт, в котором даны и конституируются другие миры -- «совокупность априорных структур, предопределяющих образчики любого опыта», “архетипы” пространственности и временности, горизонтности и историчности, присущие любой культуре.

Именно в последнем смысле мы и говорим о жизненном мире индивида, который включает в себя, конституируя их же, многочисленные миры второго типа. При этом мы можем говорить о том, что жизненный мир современного человека, кроме жизненного мира семейного деятеля (который выступает как нерефлексируемый опыт наблюдения и действования в повседневности семейного бытия), системно включает в себя жизненный мир, сформированный на основании «донаучного интереса» (то, что мы обозначили выше как «жизненный мир субкультуры»), и жизненный мир профессионального профиля. И только в таком контексте можно исследовать действия повседневного актора в современном мире множественности идентификаций, пересечения ролей и даже динамичности стигм (а последнее словосочетание ещё несколько лет назад рассматривалось бы как ересь!), только категориальный аппарат феноменологии позволяет сквозь множество слоёв различных ценностных, идейных, идеальных, нормативных наносов «докопаться» в личностной структуре, неизмеримо усложнившейся в последнее время, до действительных, реальных и актуальных в данный момент мотивов и детерминант поведения.

1.5.3 Повседневность в конструировании культурного неравенства: культурный капитал как зеркало повседневности

Исследователи [в частности, 45] выделяют три уровня взаимодействия хабитуализированных структур и повседневности:

1. Микроуровень или уровень индивида.

Микросреда в огромной степени содействует формированию личности человека, занимающего определенные социальные позиции и играющего определенные социальные роли. Существенное влияние на процесс социального воспроизводства индивида оказывает, как известно, социальный статус родителей. Семья, в свою очередь, обеспечивает первичное включение индивида в систему социальных связей. Семья как социальный институт характеризуется многообразным набором выполняемых социальных функций, основной из которых является обеспечение социального воспроизведения индивида. Положение семьи как агента социального воспроизводства в обществе двойственно: с одной стороны, через нее накапливается и передается социальный опыт предшествующих поколений в форме ценностных ориентаций, обычаев, традиций; с другой стороны, семья сама подвержена воздействию макросреды, являясь одним из социальных институтов. То есть семья выполняет роль связующего звена между индивидом и обществом: она выполняет социализацию индивида, по принятым в обществе традициям и ценностям, одновременно с этим способствуя выработке новых норм. В социологической литературе чаще всего в качестве референта социального происхождения рассматривался отец, через него исследовалось влияние происхождения на всевозможные социальные характеристики индивида.

2. Мезоуровень или уровень группы. Внутри группы передаются навыки, то есть происходит некая 'предсоциализация'. В таких случаях люди вкладывают меньше усилий в достижение этого статуса и затрачивают усилия на то, чтобы подняться выше. То есть культурный капитал передается более «концентрированно». К отрицательным сторонам явления можно отнести более «закрытый» доступ для других членов группы, в свою очередь, меньшее количество новых членов означает меньше «свежей» крови, меньше новых идей, более традиционный взгляд на проблемы и их решение. Однако, те, кто в данной ситуации добивается желаемого статуса более талантливые, более настойчивые и, вероятно, ценят свое положение выше, чем «традиционные» члены группы.

3. Макроуровень или уровень общества. Здесь можно говорить о различных механизмах баланса воспроизводства, которые основываются, с одной стороны, на оценке индивидов по способностям, талантам, одаренности, а с другой стороны, существенную роль играет социально-экономическое положение семьи в общественной стратификации, влияние экономических, политических и т.д. факторов. Вообще, данный уровень рассмотрения очень близок теории меритократии. В целом, идея меритократии предполагает, что социальные позиции в рамках профессиональной структуры должны заниматься по заслугам (meritas) на основании универсальных критериев достижения, а не с точки зрения критериев возраста, пола или унаследованного состояния. Но в данном случае, меритократический идеал сталкивается с проблемой объективного измерения таланта вне зависимости от наследуемых преимуществ. В качестве отрицательного фактора данного подхода можно назвать следующее явление, получившее название креденциализм, который означает тенденцию последнего времени определять общественные позиции индивидов (особенно профессиональные) на основании особенностей их образования или послужного списка (то есть credentials). При этом стремление к улучшению послужного списка превращается иногда в самоцель. В этом случае искажается смысл образования, а спрос на различные квалификации и их приобретение могут иметь весьма мало общего с навыками, требующимися при конкретной работе. Например, многие виды подготовки, прелагаемые разросшейся за последнее время системой высшего образования, могут выступать в качестве не средства обучения определенным профессиям, а ограничения доступа к ним.

Идея вовлечённости повседневности в конструирование культурных неравенств заметна в теоретических конструктах многих авторов. По Дарендорфу, «предлагаемые той или иной культурой жизненные шансы являются сочетанием двух элементов: наличия «выборов», доступных индивиду возможностей совершить личный выбор, с одной стороны, и «привязок», различных социальных связей, от которых индивид зависит или которые обусловливают и подтверждают превращение возможности выбора в его реальное воплощение» [59, с. 29]. И если «привязки» можно рассмотреть как реминисценции социального капитала, то «доступные индивиду выборы» есть не что иное, как предлагаемые культурой ценности и нормы, причём не только предлагаемые, но и принимаемые, хабитуализированные.

Личностная повседневность любого периода и социальный статус индивида через его культурный капитал очень часто оказываются в жёсткой взаимоувязке. Так, результаты исследования российского исследователя показывают, что «существует прямая связь семейного происхождения с образовательной стратификацией как одним из важнейших условий воспроизводства социальной структуры именно через культурный капитал»: несмотря на падение материального положения интеллигенции, «именно из этой среды больше всего становятся студентами». «Лица, происходящие из категорий, занимающих более высокое социальное положение, имеют больше шансов на преодоление барьера обучения по сравнению с представителями так называемых низших классов» [28, с. 35], в том числе и по причине большей привычности к подобным формам практик, по причине подготовленности к ним, их опривычнености для данной повседневности - всего того, что Бурдье называет хабитуализированностью.

Так, согласно польским данным, уже в 1982 году наличие отца-интеллигента гарантировало почти в 7 раз (6,77) больше шансов для перехода на ступень выше начальной школы в сопоставлении со всеми остальными. Происхождение из семьи работника умственного труда также давало больше (1,99) шансов, однако в несколько раз меньше, чем в случае интеллигенции. В случае владельцев предприятий они находились на среднем уровне (1,08), зато ниже средних определялись шансы детей рабочих (0,55-0,60), а как самые низкие - крестьянских детей (0,21) [приводится по 28]. Исследователи объясняют это вмонтированием через повседневность в хабитус определённых установок через социально-профессиональный статус родителей, их образовательный уровень, которые «сами по себе становятся некоторыми обязательными требованиями к формированию адекватных типов поведения молодых людей посредством установления на достижения и последующую карьеру» [53, с. 105].

В этом вопросе семья и школа отнюдь не стоят по разные стороны баррикад. Но при этом культурные капиталы, получаемые школьником в семье и в школе, могут не только не совпадать друг с другом, но и быть совершенно не совместимы.

Культурный капитал, даваемый семьей даже в том случае, если в нем преобладает естественнонаучное знание, по преимуществу является общим, а не специализированным, как культурный капитал, приобретаемый в школе, относится к специализированному знанию, рефлексируемому и рационально сформулированному. Поэтому знание, получаемое в семье, относится к сфере 'духовного' образования. Именно оно и подталкивает к переворачиванию иерархии предметов 'светской' школы.

Вместе с тем, чем ниже семейной культурный капитал и чем больше образование становится средством сохранения занимаемой родителями позиции в обществе, тем сильнее выходцы их этой семьи склонны доверчиво и беспрекословно принимать положения школьного образования. Очень часто в силу социальных причин это оборачивается против них самих: они заведомо превращаются в потребителей 'мертвого' знания и, вместе с тем, - для того чтобы им овладеть - вынуждены загодя 'умерщвлять' собственные способности к критической оценке. [3]

Мы видим, как различная конфигурация повседневности предопределяет различные жизненные траектории и дифференцированные экспектации посредством различных культурных капиталов.

При этом культурный капитал не является единственным каналом влияния повседневности на стратификационный статус и капитализированность позиции индивида. Важным инструментом этого влияния оказывается формируемый параллельно социальный капитал. Уже социологическим трюизмом стало то положение, что конфигурация повседневности определяет как круг общения, так и способ, так и содержание его для каждого конкретного индивида. Однако для нас прежде всего интересна комплексность, соединённость конструирований социального и культурного капиталов, что приводит к их соотнесённости и взаимокорреляции. Так, «анализ социальных факторов вовлечённости в общественные организации Украины подтверждает также достаточно устойчивую корреляцию между образовательным уровнем и членством в таких организациях. Респонденты с высшим образовательным уровнем социально более активны, что связывает образование как фактор расширения возможностей социального и социокультурного выбора граждан с высшим уровнем его социальной осведомлённости и гражданской компетентности», что может быть проиллюстрировано нижеследующей таблицей (в процентах, на 2009 год, выборка в 1800 человек).

В то же время анализ ценностной сферы высококапитализированных культурных акторов демонстрирует, что «для профессионалов характерно стремление применять и сейчас, и в перспективе уже имеющиеся профессиональный опыт и квалификацию, работать в коллективе с устоявшимися связями, сохранять стабильность достигнутого. Для них даже переход на более квалифицированную работу мало желателен» [21, с. 31], для них «более присуще понимание необходимости в практике коллективных действий», уверенность в поддержке со стороны коллег, выше самоидентификация со средним классом при сопоставимом с непрофессионалами доходе. Здесь одновременно реализуются и социальный капитал, и культурный капитал, формирующие экспектации и интенции.

Формирование экспектаций и интенций оказывается вообще очень важным посредником между повседневностью и статусностью индивида. То же самое исследование демонстрирует, что «для наиболее ориентированных на образование слоёв нашего общества - специалистов - эта проблема (получение как можно более высокого образования - А.Г.) наиболее актуальна» [21, с. 34]. Согласно другому исследованию по социологии образования, «первокурсники основным источником информации о вузе и специальности считают родителей (около 40% опрошенных) и друзей» [20, с. 136] - а это и есть культурный капитал семьи, его трансляция.

Не только схемы оценивания - сами схемы действия оказываются под влиянием повседневности в контексте конструирования ею культурного капитала Так, респонденты-выходцы из семей, где отцы имели высшее образование, «в два раза чаще (60,5%) воспроизводят достигнутый отцом образовательный уровень» [61, с. 91], в то время как любое другое образование отца даёт воспроизведение в образовании сына на уровне 25-30%.

Одновременно нельзя забывать про такую сферу реализаций экспектаций и интенций, как потребление. Основным символом влечения к определенным культурным объектам является их потребление. Постоянные встречи в театре или в филармонии могут лучше, чем что-либо другое, рекомендовать двух ценителей прекрасного друг другу. Решающее значение в этом случае, однако, имеет то, какая именно культура потребляется. Сходным образом завсегдатай знаком со множеством конвенций, сложившихся вокруг каждого отдельного института культурного потребления. Как замечают Ди Маджио и Узим, «владение правилами поведения в учреждении высокой культуры имеет решающее значение при их посещении» [71]. Все же эти правила и посещения есть артефакты повседневности, тем или иным образом конструируемой актором. Ведь хабитус - это воплощаемое в поведении, речи, походке, вкусах человека прошлое (его класса, среды, семьи). В то же время хабитус формирует и будущее агента на основании 'субъективной оценки объективных вероятностей', соразмерения желаемого и возможного - того, на что можно рассчитывать. [24]

Наконец, важным аспектом является инкорпорирование через повседневность той или иной идентичности. «Неважно, что мы будем говорить, важно, что это будем мы». «Мы» здесь - маркер довольно широкого слоя интеллектуалов, сосредоточенных в вузах и академических институтах, единственным достоянием которых является культурный капитал» [81]. Здесь мы наблюдаем ту же тенденцию: культурный капитал важен лишь в своей включённости в социальные взаимодействия и социальную контекстуализированность.

Интересным является вопрос участия повседневности в конструировании социальных неравенств в периоды социальной нестабильности и трансформаций. На примере Украины можно утверждать, что в этих условиях появился особый слой, условно обозначенный как «новые бедные» [90]. Тем не менее у них сохранились нематериальные - культурные и социальные ресурсы, опираясь на которые 'новые бедные' семьи могли бы (но крайней мере теоретически) формировать новые, адекватные сложившимся социально-экономическим условиям, жизненные стратегии, направленные на преодоление бедности.

Основа их обеднения - инфляция культурного капитала: работа по специальности перестала обеспечивать им приемлемый уровень жизни, поэтому резко снизилась значимость их профессиональных навыков, опыта и образования. Именно невозможность превратить культурные ресурсы в культурный капитал и делает их 'новыми бедными'.

Роль культурных ресурсов в построении семейных стратегий 'новых бедных'трудно оценить однозначно. С одной стороны, они продолжают играть, значительную роль для этих семей, даже в условиях обесцененности образования и профессиональных навыков. Культурные ресурсы увеличивают число жизненных шансов, облегчают детям доступ к высшему образованию и определяют социальное положение семьи, не позволяя ей в условиях бедности маргинализироваться. В то же время стратегии преодоления бедности с помощью опоры на культурные ресурсы выстраиваются очень плохо.

Личные культурные ресурсы, понимаемые только как профессиональные навыки, оказываются бесполезными в ситуации 'новых бедных', поскольку те не могут - по объективным или субъективным причинам - превратить их в культурный капитал. Стремление во что бы то ни стало сохранить свои статус специалиста с высшим образованием в условиях, когда специальность не пользуется спросом на рынке труда и работа очень плохо оплачивается, ведет к закреплению бедности. В тоже время отказ от использования культурных ресурсов в профессиональной деятельности ведет только к кратковременному выигрышу в деньгах, а не к принципиальному преодолению бедности, и чреват выпадением в маргинальность - когда статус специалиста с высшим образованием оказывается безвозвратно утерянным, а новый не приобретен. Эта стратегия также оказывается тупиковой.

Более перспективным представляется такой подход, когда в число активно задействованных культурных ресурсов входят не только профессиональные, но и культурные навыки и когда при этом культурные ресурсы рассматриваются как семейные, т.е. как то, что можно передать детям «в наследство».

Таким образом, сила воздействия повседневности на конфигурацию капиталов оказывается настолько сильной, что позволяет многим исследователям говорить о ренессансе сословности и говорить даже о «наследственности» капиталов.

РАЗДЕЛ 2. СОЦИАЛЬНЫЕ И КУЛЬТУРНЫЕ НЕРАВЕНСТВА В ИСТОРИЧЕСКОЙ РЕТРОСПЕКТИВЕ

2.1 Социальные и культурные неравенства в истории социологической мысли

Идея общества, основанного на культурной, в том числе меритократической селекции, на монополии знания, контроле над культурным производством и потреблением более, чем на материальной собственности и богатстве, присутствовала в философии и социальных науках с давних времен, и своими интеллектуальными, гносеологическими корнями уходит во времена античности. Однако именно с середины девятнадцатого и, особенно, со второй половины двадцатого данная проблема не только была актуализирована, но и стала одной из центральных в обсуждении процессов общественных изменений, что, безусловно, предопределено было успехами того самого «этоса эффективности», о типологическом сходстве которого с веберовским протестантским духом пишут исследователи.

Обращение к анализу культурных различий и жизненных стилей проявилось уже в ранних социологических работах, интерпретирующих цивилизационные изменения в рамках оппозиционных концептов Gemeinschaft и Gesellschaft, как переход от обществ, в которых социальные связи были основаны на статусе, к обществам, в которых доминирующим фактором стал экономический контракт (Ф. Тённис, Т. Веблен, М. Вебер). Эти рассуждения примыкают к уже указанным нами выше идеям этоса эффективности по критерию доминирования в обществе формальных связей.

Наряду с этим, применительно к развивающемуся капиталистическому обществу в первом томе «Капитала» (1867 г.) К. Маркс показывает, как развитие акционерных форм отношений производит разделение функций управления и собственности; последнее ведет к стремительному росту армии специалистов и управляющих, обладающих специальным знанием и контролирующих процесс производства от имени собственников.

С этого периода тема новых социальных неравенств, основанных на знании, культурных различиях, образовании, жизненных стилях, становится одной из центральных в дискуссиях по социальной структуре и неравенствам. И каждое последующее поколение социальных теоретиков и исследователей обосновывает свое видение проявляющегося социального порядка переоткрытием либо новой интерпретацией данных неравенств: от технократических пророчеств Т. Веблена, М.Вебера и Дж. Бёрнхейма, обоснования представителями «Чикагской школы» (Р.Парк, Е.Бюргесс) взаимного влияния культуры и образа жизни на социальную стратификацию, тезиса «A cheap coat makes a cheap man» (М. Хальбвакс, начало 20го века [80]) до “нового маленького человека” в работе Р. Миллса “Белый воротничок: американские средние классы”, постиндустриальным теориям «класса знания» Д. Белла и Э. Гоулднера, теории производства социальных различений, стилизации социальных практик и роли «культурных посредников» П.Бурдье, наконец, концепциям социальных сред, основанных на культурных различиях.

Проведенные уже в 1960-х годах сравнительные социологические исследования мобильности и особенностей стиля жизни, характерных для представителей разных социально-экономических слоев и классов в различных индустриальных обществах, подтвердили относительную самостоятельность и весомость культурных факторов неравенства. Специальные эмпирические исследования, осуществленные П. Бурдье и Ж.-К. Пассероном с начала 1970-х годов, показали, что социальные позиции в процессе стратификации детерминируются двумя базовыми ресурсами: не только экономическим, но и культурным капиталом [см. 93]. Эмпирические исследования 1980--1990-х годов П. Бурдье, П. Ди Маджио, немецких социологов Ст. Градила, М. Веспера и др. демонстрируют, что различным социальным позициям, связанным с доступом к жизненно важным ресурсам, которые имеют представители конкретных социальных общностей, основанных на занятости, соответствуют заметные различия в жизненных стилях или культурно различающихся социальных средах. По результатам CASMIN-проекта по исследованию стратификации и мобильности в индустриальных странах в 1970-80-х годах Дж. Голдторп и Р. Эриксон в работе 2005 года сделали вывод о том, что «меритократическая селекция» (как они это назвали) в индустриальных обществах становится доминантной.

Таким образом, была осуществлена не просто констатация некоторых новых фактов. За ними следовал вывод о том, что «революция образования», рост влияния знания, изменений форм и интенсивности коммуникаций вызвали, с одной стороны, массовое появление высокообразованных, высококонкурентных профессионалов, возрастание влияния интеллектуалов в производстве и распространении культурных практик. С другой стороны, эти процессы стимулировали индивидуальную самореализацию через выбор и потребление культурных форм, что не могло не привести к радикальным изменениям в структурах неравенств. Вместе с тем, как отмечает на рубеже 2000-х годов Х.-Х. Ноль, «мы все так же далеки от знания специфического влияния тенденций [культурных изменений] и в целом их структурных следствий… И хотя все эти тенденции могут быть более или менее обнаружены во всех развитых индустриальных обществах, различия между обществами остаются слишком значительными». Данные теоретические, методологические и эмпирические ситуации стали вызовом социологии, ведущим к необходимости серьезных сравнительных эмпирических исследований проблемы, пересмотра методологии изучения и теоретических интерпретаций социальных неравенств, мобильности и форм социального господства. Для украинской социологии это исследовательское поле остается «невозделанной целиной», требующей как накопления эмпирических данных, так и специальных методологических и теоретических усилий по их «добыванию», обобщению и интерпретации.

Наконец, обратим внимание на то, что в начале 1990-х годов произошел новый поворот в постановке проблемы культурных неравенств, связанный с публикацией и широким обсуждением работы Р. Херштейна и Ч. Муррея «Колокольный изгиб: интеллект и классовая структура в американской жизни» (2005 г.) (или, как её ещё называют, «Колоколообразная кривая»- трёхслойная структура, детерминированная интеллектуальными особенностями акторов (также в систему стратификации включаются брачная система, статусы, «неофеодализм» и т.п.) [22].

Опираясь на материалы статистических исследований, проведенных среди школьников США, авторы аргументируют вывод о генетической укорененности интеллектуальных способностей а, следовательно, генетической обусловленности и неизбежности жесткого классового разделения обществ на тех, кто обладает высоким интеллектом (и определяет «вершину колокольного изгиба общества»), и остальных, у кого особые интеллектуальные способности не проявились.

2.2 Социологические объяснения культурных неравенств

При такой постановке проблемы важнейшими становятся вопросы о сущности культурных неравенств и факторах их (вос-)производства. Дискуссии по данным вопросам сконцентрированы вокруг понимания феномена, идеи культуры и далеки от завершения. Данные дискуссии сконцентрированы вокруг трех основных тезисов:

а) культура индивидуализирует социальное пространство, формирует рациональных социальных акторов, способных самостоятельно конструировать жизненные шансы и выбирать способы их достижения;

б) различие в доступе к идеям, знанию, когнитивным технологиям, культурным практикам и соответствующим институтам создает различные рамки социальных возможностей, ролевые репертуары и стратегии;

в) при помощи культуры люди по-разному интерпретируют социальные институты и отношения, видят мир сквозь разные «ценностные призмы», а, следовательно, по-разному относятся, приспосабливаются к социальному миру и получают разные «дивиденды».

Кроме того, в специальной литературе заметен существенный разрыв между теоретическими спекуляциями и эмпирическими исследованиями, которые в методологическом смысле часто ограничиваются констатацией a priori некоторого набора признаков, используемых для измерения культурных неравенств и соответствующих ресурсов или капиталов. Нередко в целях эмпирической верификации предлагается понимать под культурными неравенствами различия в формах языка, культурного опыта, систем ценностей, либо «культурные измерения потребления, стиля жизни и вкуса».

Несмотря на то, что определение культурных неравенств остается дискуссионным, с точки зрения фиксации принципиальных свойств явления и с методологических позиций структурно-деятельностного подхода мы не видим принципиальных противоречий в большинстве существующих определений. В определении культурных неравенств мы предлагаем отталкиваться от ключевых идей данного подхода, согласно которым, во-первых, социальная действительность представляется структурированной как социальными отношениями, так и представлениями агентов об этих отношениях; и, во-вторых, социальные отношения, интериоризируясь в процессе осуществления практик, превращаются в практические схемы, по П. Бурдье, или в схемы производства практик неравенства. В таком контексте под культурными неравенствами предлагаем понимать неравенства социальных возможностей, или жизненных шансов, которые вытекают из различия в специфических и социально обусловленных ресурсах и практиках, а именно:

§ ресурсах знания, образования, квалификации, ценностей, языка, манер, вкусов, использования информационных технологий и

§ культурных практиках стилей жизни, речи, потребления, получения знания, творчества, проведения свободного времени и формирования предметной среды (жилища, рабочей обстановки, одежды, аксессуаров и т.п.).

Особенностью культурных практик является их направленность на личностное самовыражение, которое не свободно от доступных ресурсов и особенностей социализации, ценностей и идентификации с социальными средами / группами.

Каждый из ресурсных и практических компонентов культурных неравенств способен образовывать относительно самостоятельные и в то же время пересекающиеся поля их проявления, в которых обнаруживаются неравенства жизненных шансов. В таком смысле мы можем говорить об информационных неравенствах, неравенствах в образовании, специальных знаниях и квалификации, использовании конкретных культурных практик (досуговых, потребления, стилизации жизни и пр.) как проявлениях в целом культурных неравенств в конкретном обществе.

Среди факторов, непосредственно воздействующих на выбор культурных практик, особая роль принадлежит «треугольнику» взаимозависимых векторов: ценностно-нормативной системе (по Т. Парсонсу, Р. Инглехарту), уровню жизни и благосостояния. Особое значение среди ресурсов, обеспечивающих выбор культурных практик, принадлежит ресурсам образования и знания. Зависимость свободы выбора культурных практик и степени контроля общества за формами и способами самовыражения индивидов опосредуется уровнем жизни и благосостояния. Свобода выбора возрастает при понижении контроля со стороны общества и росте благосостояния. И, наоборот, в условиях взаимного снижения контроля общества и уровня жизни выбор культурных практик оказывается вынужденными. Именно поэтому мы полагаем необоснованными интерпретации фактов ограничения читательских интересов, посещения театров и концертов и т.п., которые широко проявились на протяжении 1990-х годов в украинском, российском и др. посткоммунистических обществах, как снижения значимости культурных ресурсов и практик или как «исчезновение интеллигенции».

При этом открытым остается вопрос о том, какую роль в культурных неравенствах, с одной стороны, играют индивидуальные способности и таланты, в какой мере они являются данными человеку от Бога и, с другой стороны, в какой мере индивидуальные способности и таланты являются обусловленными социальным опытом, а следовательно, ими можно пренебречь в изучении неравенств? Как бы мы ни отвечали на данный вопрос, а, следовательно, ни стремились ввести данные критерии в анализ культурных неравенств либо уйти от них, индивидуальные способности и таланты «прорываются» в структуру культурных неравенств, производя различения культурных практик и их продуктов по признакам творчества либо рутинного воспроизводства опыта, накопленного в результате формального образования и практической деятельности, по признакам избирательности вкусов, манер либо пассивного потребления того, что не требует усилий, доступно и широко рекламируемо и прочее.

Доминирующие гипотезы, отражающие названные смысловые оси, а именно:

· модернизационная гипотеза (П. Блау и О. Данкен, В. Цапф, Д. Трейман, Г. Гэнзбум и др.), подчеркивающая тенденцию уменьшения воспроизводства культурных неравенств в процессе экономического развития, ведущего к смещению аскриптивных факторов статуса к факторам достижения, к понижению классово обусловленных неравенств;

· индивидуализирующая (постмодернизационная) гипотеза (Р. Инглехарт, У. Бек, З. Бауман, Л. Ионин), которая также формулирует представление о понижении культурных неравенств, однако в связи с ослаблением семейной интеграции и повышением возможностей индивидуального выбора жизненных стратегий, замещением традиционных, материальных ценностей постматериальными. Основной тенденцией видится замещение классово обусловленных неравенств (в социально-экономическом смысле) неравенствами подвижных социальных сред;

· гипотеза, фокусирующая внимание на межнациональных различиях, культурно-историческом наследовании. В частности, C. Рийкен и У. Мюллер приходят к выводу о том, что межнациональные различия причин, масштабов и роли культурных неравенств объясняются, прежде всего, специфическими историческими, институциональными и политическими характеристиками обществ, особенностями школьной и академической систем, исторически сложившимися системами стратификации;

· гипотеза, утверждающая принципиальную роль факторов политики, политического регулирования проблемы неравенств. В частности, доказывается (Ф. Паркин и др.), что бывшие общества государственного социализма или общества, имеющие социал-демократическое правительство, обеспечили равенство возможностей в доступе к образованию и другим культурным ресурсам, в результате произошло понижение влияния аскриптивных факторов социо-культурного и экономического наследования, а, следовательно, понижение культурных неравенств;

· идеологическая гипотеза, которая подчеркивает роль конструирования идеологий, дискурсов неравенства и справедливости, что происходит в соответствии с материальными и культурными обстоятельствами, дабы осмыслить, представить эти обстоятельства и действовать сообразно им (М. Фуко, Э.Лакло, М.Браун и др.). Таким образом, (вос-)производство неравенств представляется, прежде всего, как производство идеологий, знания о них, а последнее выступает результатом компромисса и борьбы между историческим наследием и индивидуальными и коллективными попытками объяснить и подчинить себе мир. Данная гипотеза приводит к анализу символических средств, с помощью которых различные группы борются за позиции внутри изменяющегося социального пространства - пространства, которое они сами же и создают. A идеологически сконструированные неравенства оказываются пронизанными отношениями господства;

· культурно-конфликтная, или гипотеза культурного воспроизводства (П.Бурдье, Ж.-К. Пассерон, П. Ди Маджио, Р. Коллинз, и др.), которая учитывает совместное влияние приобретаемого и наследуемого культурного капитала и социально-экономической позиции; данная гипотеза предвидит воспроизводство и, возможно, усиление культурных неравенств, культурной гегемонии с развитием постиндустриальных отношений, а также воспроизводство классовых различий наряду с различиями культурных сред (сегментов), пронизывающих социальные классы.

2.3 Социальная стратификация: социологическая ретроспектива

Проблема социальной стратификации - вероятно, ключевая проблема современной и не только социологии. Ведь ключевой вопрос социологии «Как возможно общество?» решаем только в ответе на вопрос «Как возможно ДАННОЕ общество?», а любая характеристика любого общества начинается с его структуры, описание каковой неизбежно замыкается на концепте стратификации.

На различной оценке степени значимости образования и строятся теории социальной мобильности и социального воспроизводства. То есть, с одной стороны, все в большей степени возникает новая идеология, воплотившая желание членов общества через образовательные институты достигать «неаскриптивного статуса». Достигнутый человеком уровень образования открывает ему доступ к соответствующим видам деятельности, профессиям, специальностям, должностям. Именно в этом смысле система образования может рассматриваться как фактор социальной мобильности, как один из наиболее массовых каналов социальных перемещений. Идеология промышленной революции возвысила «преследование индивидами собственных интересов» (тем самым и интересов семьи) во имя улучшения своего материального положения. Идеальным участником этой конкурентной системы был «самостоятельно пробившийся человек», сумевший соединить свои врожденные способности с возможностями, открываемыми конкурентной рыночной системой». Именно эту, «всегда становящуюся», «процессуальную» картину стратификации предпочитают изучать современные социологи, несмотря на их множественные оговорки относительно «сословности», «неосословности», «возрождённой сословности» современного нам общества.

Одну из первых таких попыток осуществили П. Блау и О. Д. Данкен (США, в процессе исследования Occupational Changes in a Generation, 1962), которые изучали «на протяжении нескольких десятков лет связь между профессиональным статусом и образованием отца и достижениями индивида в сфере образования была постоянной» [28, с. 25]. В своей ставшей классической уже работе они писали о том, что статус отца несомненно оказывает влияние на статус сына в основном через образование, хотя социально-экономические позиции семьи также влияют на возможность карьеры, независимо от образования. Они подчеркивают, что отцовский статус оказывает множественное - как прямое, так и косвенное - влияние на достижения сыновей в сфере образования. При этом в обществе усиливается связь между образованием и профессиональным успехом. Пока эта связь не будет ослаблена, возможности роста социальной мобильности останутся довольно ограниченными, а роль образования как фильтра при входе в профессиональную иерархию сохранится, способствуя увековечиванию социального неравенства. [45]

Позже французский исследователь Д. Берто в качестве основной задачи исследователя выдвинул анализ структуры общественных отношений, определяющих социальные траектории людей, т.е. человеческие судьбы. Существенным при этом, по его мнению, оказываются два момента: первый - начало этих траекторий, т.е. место семьи, где человек родился, в классовой структуре общества, и второй - кривая дальнейшей социальной жизни человека. При таком подходе проблема социальной детерминации судеб людей может изучаться как проблема распределения людей по различным сферам социальной жизни, или по различным уровням социальной стратификации. В частности, опираясь на надежные данные, Берто подтвердил, что шансы сына рабочего стать руководителем или лицом свободной профессии в 12 раз меньше, чем у выходцев из той же среды. Нельзя добиться равенства шансов при неравенстве условий жизни, заключает автор.

С другой стороны, и очень сходно с американскими исследованиями, было проведено «Oxford Mobility Study» (1972), засвидетельствовавшее, что «в Англии имеет место возрождение зависимости между достижениями в образовании и социальным происхождением». Этот результат был подтверждён исследованиями в таких странах, как Германия, Израиль, Италия, где «в течение нескольких десятилетий отмечали неизменное влияние профессионального статуса отца на уровень образования индивида».

Параллельно с этим во Франции Д. Марсо также дал отрицательную оценку возможностей индивида в области социальной мобильности в условиях французского общества в своей книге «Классы и статусы во Франции». Социальная мобильность населения, подсчитанная в пределах жизни одного или двух поколений, подтверждает жесткую неизменность социальной структуры в стране, пишет Марсо. Миф о «равных возможностях» является мифом как для США, так и для Западной Европы, и опровергается конкретными исследованиями. Даже если считать профессиональную мобильность главным показателем социальной мобильности, то и в этом случае обнаруживается социальная малоподвижность, преобладание наследования профессий из поколения в поколение. Автор приводит данные, подтверждающие «закрытость» разных социальных групп в современной Франции. Вывод, к которому приходит Марсо: «В течение 30 лет экономического развития, с 1945 по 1975 г., здесь сохранялась в большей мере тенденция к неизменности на каждом уровне социальной и классовой структуры, чем к изменению; верхний и нижний слой иерархии оставались изолированными.

Эти выводы граничили в своём пессимизме с марксистски настроенными С. Боулзом и Г. Гинтисом («Schooling in Capitalist America», 1976), утверждавшими: «Имущим классам важно соответствие социализации низших классов доминирующей системе ценностей. Эту задачу они возлагают на школьную систему, благодаря которой низшим классам всё в большей степени обеспечивается начальное и среднее образование. Это приводит к ослаблению отбора по происхождению на первой ступени, но не на второй».

В этот же период М. Портер и Б. Блишер в работе «Статусы и профессии» замечают, что «среди учеников желание получить высшее образование дифференцировано по классовым и половому признакам: «Среди детей с высокими умственными способностями стараются поступить в университет 75% мальчиков из высшего среднего класса и только 42% - из низшего. Соответствующие цифры среди девочек - 61% и 36%»».

Несколькими годами позже Роберт Мер (США) указывал «на проявление двух закономерностей, которые подтверждались дальнейшем в большинстве исследований. Первая из них заключалась в уменьшении влияния происхождения по мере продолжения обучения, то есть происхождение среднестатистического жителя США сильнее влияло на его доступ к обучению на второй ступени образования (колледж и т.п.) по сравнению с доступом к ВУЗам (университет и др.)...» Это, безусловно, противоречит приведенной выше теории модернизации, утверждающей: «Условием развития современных рыночных систем является зависимость профессионального статуса индивида от его квалификации и уровня образования. Не должно проявляться никакой связи с социальным происхождением, а, следовательно, образовательное неравенство должно уменьшаться».

Названные нами важнейшие, в контексте нашей работы, исследования демонстрируют, что очень многие авторы подошли к бурдьевистскому понятию хабитуса, системе схем (восприятия, оценивания, действия) и даже формулировали (как Блау, Денкен, Мер, Портер, Блишер, Берто) будущую аксиоматику теории капиталов, в том числе и прообразы понятия культурного капитала. Однако само это понятие, будучи названным куда раньше, в качестве аналитически приложимого и эмпирически используемого, было сформулировано другими исследователями.

2.4 Социальные и культурные неравенства в зеркале актуальной методологии

В последнее время усилился интерес исследователей к изучению тех социальных возможностей, «которые возникают в деятельности индивидов, социальных групп и институтов благодаря поддержке и развитию горизонтальных сетей связи с другими участниками социальных взаимодействий. Для обозначения данного явления в социологии активно стало использоваться понятие социального капитала», причём так называемый «капитальный подход» стал заметным гносеологическим феноменом не только в социологии.

Т.В. Дыльнова утверждает, что в исследованиях социальной структуры сейчас преобладают многомерные стратификационные модели с использованием таких критериев, как «имущественное положение и доход, образование, позиция во властной структуре, социальный статус и престиж, самоидентификация, то есть комбинация объективных и субъективных критериев».

Данная комбинация объективных и субъективных критериев в сочетании с уже упоминавшейся выше конвергенции количественных и качественных методов при изучении социальной стратификации (см. по данному поводу работы Н.В. Ковалиско) неизбежно приводит исследователя к дуалистичной в своей актор-структурной центрированности концепции структурного конструктивизма, который своими базовыми положениями снимает, и, заметим, продуктивно снимает дихотомию 'поля' и 'капитала'. При таком подходе культура, политика и т.п. описываются в качестве автономных пространств, обладающих своим собственным набором ценностей, ставок и возможностей (которые вынужден учитывать любой 'свободный творец'), актуальных в той или иной ситуации. На действия 'актора', на его возможности заработать тот или иной статус, тот или иной символический капитал, накладывают определенные ограничения социальное происхождение и соответственно приобретенные, инкорпорированные в рамках, скажем, семьи социальные склонности, культурный капитал (полученное образование, навыки и т.п.). При этом символический капитал, приобретенный в одном пространстве, может конвертироваться в символический капитал, инвестированный в другое поле.

Бурдье исходит из подвергаемой проверке и уточнению через многочисленные эмпирические исследования гипотезы об определенных взаимоотношениях, соответствиях между выборами, которые совершает человек в одном поле (скажем, искусства) и в другом (например, политики). Подобный подход позволяет учесть автономность (и не просто учесть, а сделать ее предметом анализа, посмотреть на нее как на 'историю', а не 'природу') того или иного поля (и проследить логику того или иного итинерария - писателя, политика, ученого и т.д. - как движение и выбор в пространстве, структурированном соотношением позиций) и при этом показать взаимоотношения полей через курсирование тех или иных 'акторов' между пространствами. И 'циркуляция капиталов', и теория полей с их перманентными выборами и набором позиций, все это размыкает замкнутые миры текстов, превращая, скажем, литературные произведения из самодостаточных эстетических объектов-'вещей' в поступки, нацеленные на приобретение символического капитала, на завоевание позиции, создание новой позиции, ломающей прежнее состояние поля, одним словом, как на действия, логика которых определяется целым (и очень сложным) набором факторов (в число которых входит и понимание субъектом действия того, как устроено поле приложения его усилий).

Инструментом, с помощью которого Бурдье проводит описанное выше снятие дихотомии структуры и актора, является понятие habitus. Данный феномен начинаешь осознавать, погрузившись в иную среду, правила игры которой неизвестны (что типологически схоже с единственной возможностью осознания и актуализации тематики культуры: Дильтей и Шлейермахер в конце девятнадцатого века смогли осознать самостоятельность, автономность, - и при этом ограниченность собственной культуры, лишь выйдя за её пределы, границы). Это разграничение частично объясняет почему, например, браки, хоть и не устраиваются больше как в прошлом веке, но по-прежнему не являются результатом полностью свободного выбора: социальное распределение вкуса, исходящее из habitus, заставляет нас общаться с людьми, имеющими те же эстетические, спортивные или кулинарные вкусы.

В определенном поле культурный капитал (дипломы, знания, культурные коды, уровень речи, манеры), социальный капитал (связи, сети влияния) и символический капитал (честь) являются столь же важными ресурсами, что и экономический капитал (финансы, наследство) для определения и завоевания социальных позиций.

В «Наследниках» (1964) и «Воспроизведении» (1970), двух работах написанных совместно с Жан-Клодом Пассероном, Бурдье показывает, каким образом система школьного образования отбрасывает детей из скромной среды и опровергает сложившиеся представления о равных возможностях республиканской школы. Он также говорит о том, как взгляды и habitus преподавателей престижных школ, схожие с взглядами детей из семей определенного социального уровня, снабженных прочным культурным и социальным капиталом, способствуют воспроизведению из поколения в поколение нового «Государственного дворянства» (1989) [63].

Изложенные выше положения теории Бурдье, касающиеся анализа культурных неравенств, в современных украинских реалиях не могут быть применены без определённых оговорок и поправок. Так, указываемый Пьером Бурдье «ансамбль капиталов» как базовый принцип структурирования шансов и возможностей людей в социальном мире как совокупности полей в наших условиях должен быть существенно подкорректирован в зависимости от того, о каком периоде украинской истории мы говорим, о каком секторе реалий украинского социума идёт речь и т.п. Зачастую «ансамблирование» капиталов даёт куда меньший эффект в плане достижения нужного результата, чем гипертрофированное и однобокое (с точки зрения классического бурдьевизма) использование одного из видов капитала.

Именно поэтому, чтобы релятивизировать суждения и приблизить наш анализ к качественным методикам, мы предлагаем в структурный конструктивизм интегрировать элементы феноменологической социологии, в особенности в той её части, что касается участия повседневности (как базовой индивидуальной реальности) в конструировании того, что феноменологами называется личностной конфигурацией, а бурдьевистами - хабитусом. Здесь мы не планируем терминологически разводить данные понятия, аналитически удобнее (без применения влияющих на результаты анализа допущений) будет идентификация их как единого концепта.

Конструирование хабитуса повседневностью становится в данном случае едва ли не единственной возможностью отследить в исторической ретроспекции конструирование социальных и культурных неравенств: сконструированный и функционирующий хабитус является лишь результатом и продуктом, который способен свидетельствовать об актуальной ситуации, в то время как подключение к данному анализу повседневности помогает выйти на исторические аспекты его формирования. Именно эта идея становится базовой в нашем анализе культурного капитала (как результата взаимодействия структуры и актора, как воплощение структур в акторе), соотносимого с хабитусом, через и посредством личностную повседневность, а также в попытке соотнести культурный капитал с хабитуализированными схемами восприятия и оценивания (воплощённых в вербальном поведении).

РАЗДЕЛ 3. ВЫСШЕЕ ОБРАЗОВАНИЕ В КОНСТРУИРОВАНИИ СОЦИАЛЬНОГО ПОРЯДКА

3.1 Структурный аспект социального порядка как функция высшего образования

Социальный порядок, особенно в условиях украинского общества, не есть продукт одномоментного акта творения или согласия. Особенно ярко это демонстрируется процессами социальной транзиции на социальном и топографическом пространстве Украины. Неудивительно, что при этом социологи и повседневные деятели пересматривают для себя правила и ранее несомненные аксиомы, касающиеся функционирования многих социетальных подсистем. «Состояние социальной трансформации, в котором оказалось украинское общество, изменившее механизмы и принципы социальной структуризации, ставит вопрос о необходимости изучения влияния образования на изменение социального статуса, исследования характера и особенностей социального отбора в сфере образования и его последствий. Особенно это касается высшей школы, формирующей интеллектуальную элиту».

Полиморфизм вышеуказанной транзиции заключается не только в социетальных, но и в культурных трансформациях, или, выражаясь языком Л.Г. Ионина, в движении от моностилистического к полистилистическому обществу. Приобретая атрибуты и характеристики последнего, Украина наследует и тот багаж проблем, который имеет полистилистическое культурно-стратифицированное общество: «В позднеиндустриальных и информационных обществах приобретает самостоятельное значение культурно-статусная стратификация. Если властной и собственнической стратификации, связанной со стремление властных групп к исключительному обладанию властью и престижем, соответствует вертикальное соотношение социальных позиций, то культурно-статусному порядку, смысл которого заключается в сохранении статусными группами своих разнородных (количественно несоизмеримых) ценностных представлений, соответствует неиерархическая модель» [64, с. 36-37], ведь, по уже рассмотренной нами теории Бурдье, каждый устоявшийся вариант социальной структуры - это результат борьбы интересов, воплощающий актуальные для данной культуры представления о социальном порядке и социальном неравенстве. Развитие и изменение социальной структуры происходит с развитием и изменением системы значений и ценностей культуры общества. «Такое видение социальной структуры соответствует современным представлениям о связи общества и культуры и реализуется в социальной феноменологии, символическом интеракционизме, конструктивистской парадигме и социокультурном анализе» [73, с. 143]. Классовая структура в социологическом дискурсе не является более первой производной от экономической детерминанты, а индивид - от тех экономических отношений, в которые он включён. Впрочем, это не исключает его связанности с стратификационной структурой общества личностных структур: «Хабитус - это инкорпорированный класс». И транслируется эта структура, конвертируется из объективных структур в хабитуализированные в том числе и через систему образования.

Система образования является одним из институтов, которые принимают участие в процессах социальной структуризации и стратификации. Ещё П. Сорокин решительно и, как показала дальнейшая эволюция социологического знания, не без убедительнейших оснований связал исследования мобильности и стратификации. «По сути, изучение мобильности стало едва ли не основным способом изучения стратификационных систем». Социальный состав студенческого контингента является отражением социальной структуры общества благодаря механизмам отбора в высшую школу. «В свою очередь, система высшей школы, дифференцируя молодёжь, способствует вхождению её представителей в разные профессиональные и статусные группы, определяя тем самым дальнейшее развитие социальной структуры». Впрочем, проблемным является уже сам вопрос, дифференцирует социальный мир или же является «всеобщим демократизатором» на пространстве социума образование. Спектр мнений изложен к.ф.н. Н.Д. Сорокиной, утверждающей, что, «с одной стороны, образование способно усилить социальную мобильность, делая общество менее стабильным. С другой, - оно как бы закрепляет социальное неравенство и тем самым сужает возможности профессиональной и другой формы мобильности». Уже здесь «деньги и связи», приводящие к дифференциации, являются реминисценциями того самого капитального анализа (и аллюзиями на соответственно экономический и социальный капитал, который может быть конвертирован в образовательный статус - иначе говоря, в потенцию культурного капитала, но ещё не сам культурный капитал)

Исследователи, занимающиеся проблемами неравенства в образовании, выделяют несколько проблем. Во-первых, это - проблема селекции; её можно сформулировать так: нужно ли предоставлять возможность получения бесплатно высшего образования всем желающим или необходимо производить отбор наиболее способных кандидатов и допускать в стены вузов только их? Второй аспект - социальная стратификация в сфере образования, или существует ли связь между социальным происхождением и успехами учащихся, и в чём эта связь заключается. Третий аспект представляет собой комплексную проблему, суть которой заключается в иерархии различных видов знания и её соответствии социальной иерархии носителей такого знания, а также в проблеме доступа к знанию и собственности на него. «Является ли знание достоянием всего общества или же оно - своеобразный предмет собственности соответствующих профессиональных групп, которые контролируют доступ к нему?». Все эти вопросы так или иначе выводят на два ключевых понятия, поднятых нами ранее: культурного неравенства и культурного капитала (как действительного, засвидетельствованного, легитимизированного обладания иерархизированным и иерархически признанным знанием, а не просто знанием).

Роль образования чаще всего исследователи заключают в выполняемой им функции или множественных функциях. Здесь не существует единого подхода, каждый исследователь выдвигает свою классификацию функций образования и главной из них, однако посмотрим, какие же функции называются главными.

Главными функциями воспитания в условиях современной высшей школы чаще всего называются: 1 «функция трансляции культурных образцов, направленная на формирование личной культуры индивида, культуры поведения и деятельности (внешней культуры) и культуры его мышления, нравственных позиций (внутренней культуры)...» 2 «социализационая функция, которая обеспечивает необходимый уровень социальности личности, её приобщения к социальному целому»; 3. «адаптационная функция, реализация которой способствует формированию эффективных моделей освоения индивидом новых жизненных ситуаций»; 4. «ценностноориентационая функция, которая содествует интериоризации общественных ценностей в сознании индивидов, образованию личностной системы ценностей»; 5. «нормативная функция, содержание которой состоит в усвоении личностью социально одобряемых норм поведения на различных уровнях социальной интеракции». Всего при этом называется семь функций, но уже названные нами пять функций демонстрируют тот непреложный факт, что образование в этой теоретической рефлексии становится транслятором культурного капитала, заключённого в аксиомы, нормы, ценности, образцы, паттерны, каковой культурный капитал впоследствии позволяет адекватным образом интегрироваться в общество. И тут, вероятно, с нами согласился бы исследователь, пишущий: «Учёба - основная форма деятельности человека в сфере образования. Понимание его содержания сводится к трём основным аспектам: учёба как усвоение знаний, учёба как усвоение опыта, учёба как усвоение культуры... Учёба как усвоение опыта связано со сменой поведения людей. Основная функция учёбы сводится к наработке у субъекта механизмов культурной деятельности, то есть таковой, что базируется на достижениях культуры».

Более интеракционистски и актороцентрично настроенная С.А. Шаронова утверждает, что «образование имеет дело, прежде всего, с воспроизводством ролей» [58, с. 90], ведь процесс усвоения ценностей предусматривает и приобретение той общественной формы, системы социальных связей, и поэтому стаёт одной из форм воспитания. И здесь, как мы видим, теоретически рефлексируется конструирование не только культурного («общественная форма» как культурно одобряемая), но и социального («система социальных связей» как включённость в систему социально существующих и культурно детерминированных интеракций) капиталов.

При этом современные исследователи уже не подвергают сомнению, что воспроизведение детьми социального статуса или перемещение в иные классы существенно зависит от достигнутого уровня образования. Последний «является также механизмом передачи преимуществ и привилегий от поколения к поколению, средством закрытия доступа к тем или иным социальным статусам или, наоборот, каналом перемещения в социально-классовом пространстве» [61, с. 91]. В подтверждение этого в указанной коллективной монографии приводится таблица (горизонталь - образование отца, вертикаль - образование сына) с ярко выраженной диагональю (образованной модами распределений), согласно которой образование сына чаще всего (от четверти до половины случаев) релевантно по своему уровню образованию отца. Однако сам механизм воспроизведения ещё остаётся неясным и дискуссионным. Так, некоторые исследователи рассматривают образование лишь как «компенсаторную функцию стратификации... Данные критерии являются весьма важными в плане увеличения жизненных шансов индивида в достижении определённой социальной позиции», отводя им вторичную «компенсаторную» роль.

За последние двадцать лет особую роль в функционировании системы образования сыграла резкая коммерциализация и повышение роли экономических инвестиций. Так, число небюджетных вузов третьего-четвёртого уровней аккредитации с 1991-1992 годов до 2007-2008 годов возросло с 2 до 93, государственных - со 149 до 225, общая численность студентов выросла в 1,8 раз с 881,3 тысячи до 1548 тысяч человек [72]. Это может свидетельствовать, с одной стороны, о растущем понимании в обществе (и, соответственно, формулирующемся социальном консенсусе относительно) высокой роли образования в конструировании социального порядка, и, с другой, о гипертрофированной доминации одного из направлений конвертации капиталов (а именно экономического во все остальные). Однако этот новый элемент возникающего порядка нельзя исключать, ведь он формирует и фоновые ожидания людей, и распределение жизненных шансов (по Харькову соотношение бедных слоёв в Харькове и ВУЗах составляет за 96-98 годах от 1,5 до 2,3, богатых - от 2,5 до 3,5 раз [72]), и, соответственно, не только институционализированные, но и субъективированные структуры неравенства.

3.2 Хабитуализация как продукт высшего образования и как необходимое условие социального порядка

Таким образом, мы вышли на понимание, что новый социальный порядок, транслируемый в том числе и посредством системы образования, должен получить легитимацию в хабитуализированных структурах.

И в современном мире эти тенденции весьма заметны: «Молодёжь всё больше начинает понимать, что образование, специальность, квалификация - это капитал для инвестирования, а успешность включения в процессы социальной дифференциации устанавливается прохождением сквозь формально-организационные структуры института профессионального образования», возникает осознание капитальности образования, её конвертационной возможности, расходы на образование рассматриваются как «жертва», приносимая индивидом (а равно и обществом в целом) во имя будущих выход. «Обучение, с этой точки зрения, есть процесс превращения экономического капитала в личностный, процесс реконверсии экономического капитала в культурный». При этом на первый план выходят экономические характеристики образования, происходят предсказанные Фуко трансформации интеллектуалов в часть элиты, которой они, по идее, должны составлять оппозицию, а воспетая роль «наследника традиции воспроизводства духовной жизни, напряженной работы духа, стремящегося преодолеть гравитацию социальной обыденности» отходит на второй план и остаётся уделом свободно парящей интеллигенции, выражаясь терминологией К. Маннгейма.

Впрочем, даже осознание того, что «знание, в которое информация трансформируется благодаря образованию как средству, институту этого превращения, является самым подвижным ресурсом, источником обогащения не только индивида, но и общества», вовсе не становится гарантией формирования адекватного хабитуализированного отношения к ценности образования. Тут и выходит на первый план уже очерченная нами контурным образом проблема повседневности, предопределяющей хабитус и его структуры. Любая деталь повседневности - от объёма библиотеки до района проживания - становится значимой. Так, образовательные планы молодёжи, закончивших школу в поселениях с разным уровнем урбанизированности, разнятся. Ориентация на высшее образование более выражена у будущих выпускников областного центра (82.5%), «значительно меньше - у учащихся городов области (58,2%) и села (67,9%). Эти группы учащихся, в свою очередь, в большей степени настроены на поступление в колледжи (техникумы) и профессиональные училища» [32, с. 101]. И здесь образование оказывается не только конструктором, но и опорой хабитуса, ограничивая притязания и потребности индивида, поддерживая те его интенции, что служат прочности и стабильности общества, заставляя принять те границы (по)знания, которые оптимальны для его культурно детерминированного хабитуса.

Это происходит в тот момент, когда, как показывают многие исследования, «отсутствует корреляция между способностями детей и возможностями получения образования высшего качества» [2, с. 88]. Иначе говоря, образование конструирует ту самую доксу, о которой писал П. Бурдье, подспудно, неосознаваемо для самих объектов конструирования, более того, встраивая последним в хабитус твёрдую уверенность, что всё осуществляется для их же блага. Таким же образом получает легитимацию существование де-факто давно уже функционирующей системы разделения образования на массовое, элитное и элитарное (элитное - высококачественное образование, а подготовка элиты - это элитарное [2]), и, более того, под это разделение подводится идеологическая оправдательная база по типу: «Можно сказать, что дифференциация образования вообще и элитное образование как её элемент соответствует важной тенденции современной цивилизации - процессу индивидуализации». А на самом деле вследствие превращения системы образования в общедоступную и бесплатную «приводит к утрате статусораспределительной функции образовательной системы или же её функции распределения жизненных шансов», в результате чего приходится или констатировать, что или эта функция перемещается на верхушку образования (в том числе и высшего), в элитно-элитарный слой его, или согласиться с У. Беком, приходящим к выводу о рефеодализации общества, ибо тогда всё большее внимание уделяется аскриптивным статусам.

Наши выводы могут быть подтверждены польскими исследованиями, согласно которым шансы на получение высшего образования для детей интеллигенции упали с 2005 по 2008 с 3,31 до 1,57 (относительно среднего уровня, «среднестатистического поляка»), детей частных предпринимателей же незначительно выросли с 1,00 до 1,17 (см. таблицу 3.1). Свидетельствует ли это о выравнивании сил экономического, культурного и социального капиталов или же о падении «статусораспределительной функции» и, как следствие, возникновении социально укоренённого понимания этого?

Сами поляки утверждают, что «на протяжении нескольких лет, на рубеже столетий, мы отмечали поворот в другую сторону, сторону уменьшения неравенств, и таким образом, скорее речь идёт именно о падении статусо- и капиталораспределительной функции. Попробуем в дальнейшем нашем исследовании на основании массива данных, касающихся Украины, решить эту проблему относительно наших реалий.

Таким образом, нельзя забывать, что «с конца 1970-х годов развивается тенденция выражения культурного различия, одной из характеристик которой было сочетание социальных требований с требованиями именно культурного признания» [18, с. 15]. Вследствие этого современная Украина представляет из себя глубоко стратифицированное не только в экономическом, но и в культурном плане общество, и не последняя роль в процессе перехода к этому состоянию играло и играет образование. Однако сейчас значение дифференцирующей функции образования ощутимо ослабевает. Оно уже не играет прежней роли в качестве канала социальных перемещений. Сама система образования, в результате ее реорганизации, с появлением большого числа элитарных учебных заведений теряет прежнюю массовость и доступность. «Несмотря на то, что образование все равно остается самым значимым каналом социальной мобильности, образование, скорее, можно расценивать как фактор, но ни в коей мере не гарантию социальной мобильности» [45]. В частности это, конечно, можно объяснять глубокой индивидуализированностью современного мира и, соответственно, каждого отдельного случая (о чём Мишель Вевьерка пишет так: «Парадокс производства различий в том, что это феномен, по определению коллективный (какой вид идентичности или культуры не является общим?), сегодня всё более основывается на современном индивидуализме...» [18, с. 19]), что и отражено в методологических подходах данной работы (сочетании бурдьевизма с феноменологией) и, в частности, в методике нашего исследования.

Таблица 3.1 Шансы крестьян получить ту или иную ступень образования принимаются за 1,00

РАЗДЕЛ 4. КУЛЬТУРНЫЙ КАПИТАЛ В КОНТЕКСТЕ ВЫСШЕГО ОБРАЗОВАНИЯ: РЕАЛИИ СОВРЕМЕННОЙ УКРАИНЫ

2.1 Мир коммуникаций и высшее образование в конструировании хабитуса личности

Участие образование в социализации личности определяет активную роль этого института в воспроизводстве общества, но образование по своему содержанию обязательно связано с новыми знаниями и нацелено на их получение, поэтому, как отмечал Гидденс, воспроизводство и производство здесь предстают единым целым.

Таким образом, стратификация в образовании и воспроизводство неравенства через образование неизбежны. Это теоретическое положение подтверждают исследования Э. Холлингшеда и О. Бэнкс.

Цикл самовоспроизводства “школьного неравенства” состоит в том, что дети из относительно привилегированных семей, имеющие достаточно высокую предварительную подготовку, посещают, как правило, определенные школы, что формирует их социальную привлекательность. Естественно, что там концентрируются лучшие педагогические кадры. Таким образом, положительная мотивация к успешной учебе имеет мощные стимулы: престиж и высококвалифицированный педагогический ресурс. Школы с более “бедным” контингентом учащихся не имеют этих преимуществ, поэтому им приходится прикладывать значительно больше усилий [87].

Более того, в современной Украине неравенства углубляются в связи с общемировыми тенденциями в информационном и высокотехнологизированном аспекте. Даже такая феномен в повседневности индивида, как компьютер, кардинально реструктуризирует актуальную для него повседневность, реконструируя заново ансамбль капиталов и меняя хабитус (под которым в данном контексте, контексте синтезирования структурного конструктивизма и феноменологии, мы понимаем структуры личностной идентичности, соотношения личностного жизненного мира и повседневности, личностной системы капиталов, которые, безусловно, предопределяют способ восприятия, схематизированность и типизированность оценивания). Для проверки именно этой гипотезы мы обратились к харьковскому исследованию «Высшая школа как субъект социокультурной трансформации» (2010), в той части массива данных, что связаны, с одной стороны, с более или менее доступными для изучения характеристиками культурного капитала респондента (как-то уровень образования родителей, урбанизированность довузовской повседневности, уровень культурного капитала в сфере высоких технологий и Internet, дополнительное образование), а с другой - с его культурным потреблением, научной работой, ценностями в сфере культуры, характеризующими его экспектации и преференции (гипотетически детерминированными уровнем культурного капитала) в культуре; во второй блок были также включены признаки, способные охарактеризовать социальный капитал индивида - круг общения, роль в группе, чувство одиночества, а в первый - экономический капитал (уровень благосостояния семьи). Таким образом (см. Приложение 1), была осуществлена попытка анализа возможных корреляций более или менее объективных характеристик повседневности индивида, с одной стороны, и его хабитуализированными структурами, содержанием его жизненного мира (говоря феноменологическим языком) или схем восприятия и оценивания (в терминологии Бурдье) - с другой.

Структуры повседневности, создаваемые в процессе учёбы в высшем учебном заведении, могут быть реализованы во многих формах. Одной из них является использование различных каналов накопления капитала в процессе обучения. Безусловно, необходимо помнить о том, что в данном случае использование того или иного канала само по себе предопределено предшествовавшей повседневностью (и сформированной в результате этого конфигурацией ответственности, инициативности, готовности к работе и пр.), и что в данном случае связь диалектична. Однако всё же оказывается, что использование различных каналов пополнения собственного культурного капитала в процессе обучения может быть рассмотрено как достаточно релевантный индикатор уровня культурного потребления.

На примере нашего исследования это реализуется в следующих говорящих цифрах (см. Приложение 2): при значимости различия в 1% оказывается, что кумулятивный процент никогда не посещающих кинотеатры (вне зависимости от периодичности) среди тех, кто задействует в своей профессиональной подготовке Internet (безусловно, самый демократичный, объёмный, но в то же время требующий самостоятельной умственной работы по селекции информации), на 8,9-11,5% ниже остальных категорий и на 9,8% ниже среднего по выборке уровня, что является статистически значимым различием, а уровень активных потребителей (посещение кинотеатра раз в месяц) на 12,2-14,2% выше остальных категорий и на 13,2% выше средней по выборке цифры. Уступают им в активности потребления кинопродукта категории, использующие дополнительную и рекомендованную литературу, и замыкают в данном случае список использующие конспекты и учебные пособия.

Схожая картина складывается в сфере такого элитного потребления, как посещение концертов: в числе «никогда не бывших на концерте» пользователи Internet на 6,0% реже пользователей дополнительной литературы (обращение к которой, безусловно, также подразумевает несколько иную вышеназванную конфигурацию, чем, к примеру, ограничение себя конспектами и учебниками), на 11,3% реже пользователей рекомендованной литературы и учебных пособий (тут эти категории проходят по «одному пункту»), и на целых 13,3% (что тоже статистически значимо) тех, кто обращается исключительно к конспекту. При этом интересно, что при анализе категорий постоянных потребителей концертной музыки (а именно прослушивающих её с периодом в месяц и год) те из студентов, кто обращается к дополнительной литературе - источнику, ненамного уступающему по «капитализированности» Internetу, - демонстрируют уже второй ранг, «выделившись» из показателей остальных категорий.

Сделанные нами выводы легко могут быть подтверждены при анализе двумерных распределений, направленных на выяснение культурных преференций (посещение театров, кинотеатров, концертов, чтение различных категорий литературы) в зависимости от того, работает респондент во всемирной сети вообще (вне зависимости от целей работы) или нет.

Все эти двумерные распределения (см. Приложение 2) со значимостью различий в 1% демонстрируют следующие факты:

· при приблизительно равной категории «Не ответивших» пользователи Internet демонстрируют на 11,7% более активное потребление, чем не пользующиеся Internetом, и на 5,5% выше - чем по выборке, что находится в соответствии с выше приведенными выкладками. При этом основной «перевес» приходится на категорию, посещающую кинотеатры раз в месяц (на 11,0%), то есть достаточно активных потребителей кинематографической культурной продукции;

· непосещение театра также находится в определённой зависимости с потреблением Internet: число никогда не бывших в театре едва ли не на треть (+7,1% к 23,6%) выше среди непользующихся возможностями Internet, а основа этого числового преимущества находится в аналогичной категории респондентов, где разница составляет 7,7%;

· ещё более разительна разница в потреблении «высокоэлитного» культурного продукта под названием «концерты» (во всяком случае, по сравнению с кинотеатрами): более половины не пользующихся Internet никогда не были на концертах, в то время как эта же цифра для другой группы респондентов составляет на 14,5% (!) меньше, и на 6,9% меньше, чем по выборке; основная разница была заложена в группах пользователей «раз в месяц» и «раз в год» (соответственно 5,2% и 7,5%);

· в литературном потреблении заметна двойственная весьма любопытная тенденция:: в то время как регулярно научно-популярной литературой «интернетчики» пользуются более чем в два раза больше (14,5% против 6,9%), а от случая к случаю - почти на 5% больше (и эта тенденция, кстати сказать, подтверждается на чтении художественной и приключенчески-фантастической литературы, причём в обоих случаях читающих соответствующие литературные произведения на 10-11% больше, а постоянно читающих - на 6-9% больше), романы «лёгкого жанра» как раз пользователями Internet не уважаемы: среди них на 16% больше тех, кто вообще никогда не открывал их, чем среди второй группы. С нашей точки зрения, уже тут можно говорить о линии дистинкции по типу культурного потребления, предопределённого той или иной повседневностью.

· полученный культурный капитал может быть каким-то образом продемонстрирован, применён, развит в той или иной творческой форме, с созданием нового культурного или интеллектуального продукта. И разница по категории «никогда не участвующих в художественной самодеятельности» в 10,1%, оказавшейся кумулятивной и «разбросанной» по остальным категориям, выделенным в зависимости от периодичности занятий, это лишь демонстрирует, а разительное различие в художественном творчестве (по тому же пункту) в 12,5% (при почти равном проценте «неответов»), трёхкратная разница (5,5 против 1,7%) ежедневно занимающихся художественным творчеством и полуторакратная (11,9 против 7,1%) - еженедельно лишь подтверждает. В том числе показывает, насколько различным оказывается сам ДОСТУП к ВОЗМОЖНОСТИ художественного творчества, если кумулятивная разница по двум наиболее активным категориям составляет 7,6% (16,4 и 8,8% соответственно).

· наконец, очень ярко жизненные ценности и экспектации оказываются продемонстрированными на примере желаемых занятий в свободное время (напомним: того темпорального сектора личностной повседневности, которая самым явным образом демонстрирует ожидания и преференции индивида, его ценностно-нормативную систему). И если разницу в 3% в отдыхе можно не учитывать, то просто-таки поражающая разница в следующих трёх пунктах - самообразование (на 29,4%), творчество (на 37,2%), желание углубить профессиональную подготовку (на 36,4%), - где разница превышает двукратную, демонстрирует кардинальное различие в ценностях и деятельности этих групп. Группа активных пользователей Internet, привыкшая постоянно воспринимать информацию, общаться в Internet, создавать тексты, работать за компьютером, демонстрирует готовность углублять эти свои навыки (несомненно, представляющие важный культурный капитал в современном мире, граничащий с общей компетентностью личности) и, таким образом, сознательно или несознательно, но увеличивать разрыв в культурном неравенстве с другой группой студентов. Характерным нам представляется то, что по остальным пунктам различие редко когда выходит за пределы 5%, и что именно эти пункты вызвали такое различение. Это означает, что ценностно-нормативная система повседневности этих групп кардинально расходится именно в вопросе собственной компетенции, самореализации, творчества, образованности - того, что Р. Инглехарт назвал постматериалистическими ценностями.

Краткие выводы по данному пункту могут звучать следующим образом: в современных условиях, условиях виртуализации и симулякризации образования, всё большее значение в конструировании социальных неравенств и культурного капитала как их фактора и результата начинает играть не только доступ к высокотехнологизированным и дигитализированным сферам деятельности, но и отношение к ним, активность их использования. Как мы продемонстрировали выше, в современности именно хабитуализированные схемы определяют стратегии пополнения капитала, соответственно - социальную позицию и, следовательно, дальнейшие трансформации хабитуса.

2.2 Роль знаний (в том числе и компьютерных) в структурировании ансамбля капиталов

Однако, как мы покажем в дальнейшем, роль современных, актуализировавшихся в последние 10-15 лет, знаний на этом не исчерпывается. При этом их конструирование, к примеру, социального капитала не всегда оказывается опосредованным, как это было раньше, через культурный капитал (служащий, напомним, зачастую «пропуском» в высококапитализированную сеть взаимодействий и, соответственно, к источникам социального капитал), что и будет доказываться ниже.

Необходимо помнить, что «в обществе переходного типа (а Украина, несомненно, является таковым - А.Г.) всё пространство социальной стратификации определяется практически одним показателем, а именно материальным (капитал, доход, собственность) при резком уменьшении компенсаторных функций других критериев социальной дифференциации. Вот поэтому стратификационные процессы, происходящие сегодня, способствуют не интеграции общества, усилению солидарности, а увеличению поляризации и социального неравенства, аномии». Поэтому мы (см. Приложение 3) анализировали в том числе и возможности конвертации в современном мире экономического статуса, положения в капитал той или иной формы, или, во всяком случае, осуществляемые к тому попытки.

Так, прослеживается прямая линейная зависимость между экономическим статусом и ежедневном чтении газет (при уровне значимости в 1%): количество респондентов, выбравших эту альтернативу, росло с 13,8 через 16,6%, 18,5%, 20,4% до 25,4% (выйдя едва ли не на вдвое большее количество респондентов в относительном измерении). То же самое, только ещё более ярко, прослеживается при анализе людей, посвящающих тот или иной объём своего времени прослушиванию музыкальных записей. Здесь тенденция не менее красноречива: 40,4%, 53,4%, 54,9%, 63,8%, 64,1% при том же уровне значимости.

При анализе такого вида культурного потребления, как посещение концертов, предпочтительнее взять альтернативу ответа «Раз в месяц», что обусловлено самой природой этого вида культурного потребления. И здесь прослеживается аналогичная тенденция для пяти выделенных групп: 2,4%, 8,8%, 7,3%, 10,1%, 18,6% - что при аналогичном уровне значимости может свидетельствовать только о том, что культурное потребление в данном случае подчиняется одной и той же закономерности - или, иначе говоря, существуют вполне конкретные и постоянно воплощаемые в нашем обществе стратегии по обеспечению конвертации экономического капитала в культурный, и, соответственно, по обеспечению (вос)производства культурных неравенств.

Это лишь подтверждает, что «фактор экономический, безусловно, является сегодня основным источником неравной доступности высшего образования. Данные исследования показали, что в качестве мотиваций отказа от получения высшего образования, причин, объясняющих трудности и препятствия, стоящие на пути доступа в высшую школу, чаще всего называются недостаточные материальные и финансовые ресурсы семьи. Вместе с тем, на фоне столь высокой значимости материального фактора был обнаружен еще один весомый регулятор, определяющий отношение к доступности высшего образования. Так, опрошенные четко осознают, что основным и главным видом ресурсов, определяющих доступность высшего образования, наравне с финансовыми возможностями, остается интеллектуальный капитал, накопленные знания: отсутствие способностей, нежелание учиться, низкая успеваемость называются опрошенными в качестве ведущих причин, ограничивающих доступность высшего образования» [29], и, соответственно, сам по себе экономический капитал оказывается недейственным и несущественным, смысл он обретает лишь в рамках стратегии его конвертации.

Конвертации в том числе и в капитал социальный. О «множестве друзей» заявила, как ни странно, самая малочисленная группа из исследования - именно те, что «могут себе позволить всё по желанию» (которых лишь 3,8% от всех респондентов), а именно 64,4%. Для сравнения - в двух низших категориях об этом же заявили менее 40 процентов по каждой страте - а по самой низшей - так вдвое меньше, чем в самой высшей, 31,9%. Мы не будем тут дискутировать, что является причиной, а что следствием, но факт остаётся фактом: капиталы никогда не оказываются поодиночке, они практически всегда существуют в форме ансамбля, комплекса, неразрывного единства.

И не только таким образом вкладывается экономический капитал в культурный и социальный. Экономический капитал, как показывают исследования, может быть (см. Приложение 3) быть способом возмещения недостаточной или «неправильной» мотивации: именно в государственных вузах оказывается максимум тех, кто ведёт научную работу (и немало тех, кто хотел бы участвовать. В сумме эти две категории дают три пятых, в то время как в коммерческих вузах немногим больше половины), а на коммерческой основе в государственных вузах - даже в почти два раза меньше ведущих научную работу, чем в частных вузах. Это может свидетельствовать только о том, что стратегии накопления культурного капитала в данном случае базируются на различных пониманиях природы капитала и противопоставлении двух концепций: культурного капитала как символа и культурного капитала как личностного содержания.

Кроме того, существует определённая связь между научной и образовательной активностью. При средневыборочной научной активности вы 17,9% активность тех, кто получает второе образование на другом факультете или в другом вузе превышает 30% (соответственно, 33,3% и 31,3%), а не участвующих и не желающих принимать участие колеблется от 12,5% (другой вуз) до 26,7 (другой факультет) при средневыборочном в 40,9. Иначе говоря, очевидны единые и целенаправленные стратегии на получение определённого уровня культурного капитала вне зависимости от каналов получения оного.

При попытке выяснить зависимость между параметрами круга общения респондентов оказалось, что различия (см. двумерное распределение в Приложении 2, раздел «Влияние компьютерной грамотности на ансамбль капиталов») между уже рассмотренными нами выше категориями студентов, выделенных в зависимости от используемых ими каналов пополнения информации, несущественны, за исключением только пользователей world-wide web, среди которых на 7,8-9,2% (в зависимости от сравниваемой категории) больше людей, заявивших, что у них много друзей. То есть оправдывается миф о широте круга общения активно включённых в Интернет, и, следовательно, можно так или иначе говорить о разности конструкций социального капитала индивидов в зависимости от их включённости в Интернет-взаимодействия.

Впрочем, это не оправдывается на распределении ролей, за исключением, пожалуй, одной очень интересной коллизии. При том, что общее количество тех, кто пользуется Интернетом при подготовке к занятиям, находится на уровне 19,2%, среди столь сложно изучаемой и немногочисленной категории, как «отверженные», подобных людей оказывается 46,7%. Это учитывая тот факт, что общее распределение пользователей Интернет по ролям по основным контурам соответствует распределению по выборке и его аналогам по другим категориям студентов, а также что распределение по признаку «Часто ли Вы испытываете чувство одиночества?» не отличается от распределения других групп. Это может свидетельствовать о том, что фактически Интернет становится альтернативным способом конструирования социального капитала (если уж именно статус «отверженного» предопределяет обращение к Интернету), замещением «традиционному» способу - социальной интеракции в реальности, - с одной стороны, и о максимальном соответствии Интернета индивидуализирующемуся миру, миру единиц, занятых своими делами и интересами, - с другой. Как бы там ни было, комплекс знаний в области высоких технологий и коммуникаций в современном мире оказывается увязанным в некую зависимость с возможностями конструирования социальной сети и, соответственно, собственного социального капитала.

Такой фактор развития культурного капитала в контексте высшей школы, как научная деятельность студентов, оказывается полидетерминированной.

С одной стороны, при исследовании двумерного распределения по признакам участия в научной работе и умения работать с компьютером оказывается, что при уровне значимости коэффициента хи-квадрат на уровне в 1% различия количестве активно участвующих в научной работе достигают между «умелыми пользователями» и «пользователями» 15,6%, а между первой категорией и не умеющими - 19,1%. В то же время последним двум категориям нельзя отказать в неучастии по причине нежелания: количество «желающих принять участие в научной работе» по второй и третьей категории превышает соответствующее количество по первой категории на 10,3-10,4%. Иначе говоря, речь не идёт о «несоответствии желаний», речь идёт о «несоответствии реальностей». Вопрос причин этой ситуации требует дополнительного изучения, мы же лишний раз констатируем этот факт как свидетельство важности хай-тек знаний как фактора конструирования культурного капитала (как «пропуска» к самой возможности такового конструирования).

С другой же стороны, при попытке обнаружить корреляцию между использованием различных каналов пополнения культурного капитала и участием в научной работе оказывается, что активные пользователи Интернет вовсе не выделяются из общих показателей, зато пользователи дополнительной литературы оказываются несколько «отдельно» по своим результатам: наименьшее количество не участвующих в научной работе (27,5% - на 10,0-14,0% меньше, чем в любой другой категории, кроме одной, речь о которой пойдёт ниже), наибольшее количество активистов научной работы (27,3% - на 5,0-10,3% больше, чем в любой другой категории), наибольшее количество желающих «влиться» в этот вид активности (45,2% - на 5,0% больше, чем у тех же пользователей Интернет). И, что интересно, по структуре распределения к данной категории оказываются ближе всего те, кто пользуется «рекомендованной литературой», а вовсе не Интернетом: у них вторые показатели по участникам и желающим (причём статистически значимо отличающиеся от остальных категорий) и наиболее близкий (отличающийся на 7,1%, а не на 10) показатель по категории «не участвующих». Из этого мы осмеливаемся сделать вывод о том, что традиционные каналы конвертации капиталов и их циркулирования, как бы там ни было, сохраняют свои функции, и, более того, в такой относительно консервативной сфере, как распространение и присвоение «научного капитала» (да будет нам позволена эта гносеологическая вольность в виде эвристически потенциальной метафоры), традиционные каналы оказываются всё ещё более влиятельными, чем новые, относительно недавно распространившиеся. Эти выводы могут быть сравнены при анализе фрагмента двумерного распределения «Результаты научной работы - Использование при подготовке к занятиям...»: оказывается, что результаты научной работы приблизительно одинаковы по обоим категориям студентов: и тем, что используют Интернет, и тем, что используют дополнительную литературу (см. Приложение 2.)

Интересное соотношение конструирования культурного и социального капиталов демонстрируют студенты из высококапитализированной в отношении хай-тек категории: при том, что для них ценности самообразования и углубления собственной профессиональной компетенции оказываются несоизмеримо выше, чем в среднем по выборке (соответственно 23,0 против 12,4 и 16,4 против 6,2 при значимости в 1%!), то есть они осознают важность (ре)конструирования культурного капитала, мы обнаруживаем, что ценность эмоционального общения, завязывания социальных связей (на примере их семьи) оказывается необъяснимо низкой: ценность общения с семьёй набрала по этой категории 10,7% при средневыборочном 22,2%. Иначе говоря, социальный капитал отходит на второй план, уступая место конструированию культурного капитала, а высокая культурная капитализированность вовсе не гарантирует достаточного осознания важности социального капитала.

Важно сделать ремарку, что по нашим данным, цель использования компьютера нисколько не влияет на показатели людей по «горизонтальным» признакам (см. Приложение 1.). Следовательно, на структуру культурного капитала влияет не то, ЗАЧЕМ используется компьютер, а то, ИСПОЛЬЗУЕТСЯ ли он ВООБЩЕ. ТО же самое касается и целей использования Интернет - важны не цели, а ФАКТ ИСПОЛЬЗОВАНИЯ. Как пишут исследователи, сегодня включенность в мир информационных и коммуникационных технологий - это новый ресурс, обладание которым дает возможность занять более выгодную позицию и определяет социальный статус человека в целом. Студенты подчеркивают, что стремятся использовать технику, отвечающую мировым требованиям. «Я хочу работать с современным программным обеспечением и использовать все услуги, которые дает интернет». Компьютер для них - первый приоритет покупки. «Те, кому родители не могут купить компьютер, идут подрабатывать кем угодно, чтобы заработать на компьютер». Осваивают технику, учась друг у друга и с помощью книг, причем процесс этот занимает очень мало времени.

Ещё более яркие цифры мы получаем, когда анализируем участие в техническом творчестве различных категорий студентов. Так, меньше половины (49,2%) отлично владеющих компьютером студентов не участвуют в техническом творчестве - но при этом на 24,2% больше респондентов из второй группы и на 30, 1(!!!) - из третьей. Распределение же по частоте участия не менее «говорящее»: из первой группы ежедневно занимаются техническим творчеством столько же, сколько из третьей группы - раз в месяц.

Интересен также аспект культурного потребления в связи с квалификацией пользователя компьютера и то, как эти соотношения коррелируют с соотношениями Интернет-пользователей.

Наиболее активными потребителями информации из газетных СМИ оказывается вторая категория пользователей, а не первая, как это не покажется странно на первый взгляд. В то же время по потреблению научно-популярной и приключенчески-фантастической литературы оказывается, что категории ранжируются именно в последовательности «отличные пользователи» - «пользователи» - «не пользователи». Из этого «выпадения из закономерности» мы можем сделать очень любопытный вывод: современные СМИ при том объёме информации, которая проходит через них, всё слабее участвуют в конструировании культурного капитала, в отличие от аналогичных «традиционных каналов трансляции культурного капитала», под которыми мы обозначили разнообразной тематики книги, семью, систему образования и т.п. Именно поэтому мы не включили доступ и пользование СМИ в анкету, призванную определить уровень культурного капитала личности (см. Приложение 4).

Безусловно, такая сфера, как компьютерная грамотность, не может существенным образом не влиять на жизненные преференции личности как на элементы хабитуализированных структур. Это можно проанализировать на основании тех занятий, которые привлекают современных украинских студентов.

Так, для высококапитализированной группы ценности «прогулки», «физкультуры», «встречи с друзьями» оказываются менее ценными, чем в среднем по выборке (обратное верно для низкокапитализированной). Однако парадоксально при этом выглядят данные по ценности спорта, где со статистически заметным различие лидирует именно высококапитализированная группа. Мы склонны объяснять это созданным в обществе позитивным имиджем «большому спорту» (или «спорту больших достижений») и отсутствием в обществе понимания, что путь в этот «большой спорт» ведёт именно через столь некотируемую «физкультуру».

Такие «светские» занятия, как посещение дискотек и посещение кафе тоже оказываются в числе «отверженных» первой группой и одобряемых другими двумя группами ценностей. Равно как и чтение газет, и просмотр телепередач (лишнее свидетельство того тезиса, что СМИ постепенно теряют свою роль транслятора культурного капитала). Эти коллизии можно было бы объяснить «занятостью» и «нежеланием тратить своё время» на «подобные занятия», но... Эти же люди, эта же группа указывают, что среди предпочитаемых и желаемых ими занятий оказываются с большим различием от общевыборочного рейтинга «компьютерные игры» (52,8 при общевыборочном 37,5 и 24,0 у низкокапитализированной группы). Работа в Интернет получила очень схожие по структуре распределения оценки (68,0 при общевыборочном 41,6% и «нижнем» 21,2).

Выводом из этого может быть только одно. Не бывает «нежелательных» занятий в формировании от культурного капитала. Бывают занятия, которые соответствуют той или иной повседневности, и не соответствуют (ведь компьютерная игра - непременный атрибут повседневности программиста и обыкновенного пользователя). В первом случае оно получает одобрение, в другом - отвергается.

Дальнейшее неглубокое и статистически незначимое расслоение по таким признакам, как посещение кинотеатров, прослушивание музыки, посещение концертов, участие в художественной самодеятельности и художественное творчество демонстрирует лишний раз, что в современном обществе эти каналы трансляции капитала более или менее одинаково оцениваются всеми без исключения, посему считать их серьёзно стратифицирующими общество по вектору культурных неравенств не приходится.

2.3 Капиталы и их эманации в схемах восприятия и оценивания: бинарная связь

Для осуществления одной из ключевых идей магистерской работы - а именно исследования проявлений культурного капитала и его внутренней структуры в вербальном поведении (а, следовательно, до этого он должен проявиться в структурах восприятия, оценивания и действия) - нами в мае 2008 года была проведена серия фокусированных групповых интервью, в которых приняли участие 34 студента трёх харьковских вузов. После фокусированных групповых интервью (ориентировочный гайд которых можно увидеть в Приложении 4: дело в том, что зачастую гайд корректировался прямо по ходу фокусированного группового интервью, вопросы переставлялись в зависимости от конъюнктуры для создания более естественного полилога) было проведено послефокусгрупповое анкетирование (анкета представлена в том же Приложении 4) с целью осуществления замеров уровня культурной капитализированности того или иного участника фокусированного группового интервью с тем, чтобы в дальнейшем сопоставить его высказывания на фокус-группе с его уровнем культурного капитала.

По результатам послефокусгруппового анкетирования все участники были разбиты на четыре группы по оси уровня культурного капитала, оцениваемого по шкале от 0 до 32 (каждому варианту ответа в приведенной анкете было присвоено то или иное числовое значение, все показатели суммировались), при этом участники с показателем от 0 до 9 были объединены в четвёртую группу (их оказалось всего 3 на 32), от 10 до 15 - во вторую (9 из 32), 16-20 - третью (12 из 32), 21-25 - четвёртую (9 из 32). Такое разбиение было продиктовано, в основном, именно тем, что между группами в распределении участников по уровню культурного капитала оказались явственные «пробелы» (иначе говоря, нашлись индексы капиталов, которым не было сопоставлено ни одного участника): так, в четвёртой группе все трое располагаются на уровне индекса 6 и ниже (соответственно, пробел со второй группой составил три пункта от 7 до 9), в третьей - на уровне 13 и ниже (и пробел с третьей группой составил два пункта: 14 и 15), во второй - на уровне 17 и выше (что ещё больше отделяло от второй группы), наконец, в первой основная масса участников расположилась на уровне 22 и выше.

Прежде всего была изучена специфика вербального поведения участников в зависимости от состава фокус-группы, уровня капитализации её участников. На хронологически первой из них оказалось, что наиболее активными в своём вербальном поведении оказались участники из условно первой группы, вербальное поведение каждого из которых составил в среднем 20,47% всей вербалистики фокус-группы на человека, а в сумме со второй группой эти две группы дали почти 80% всей вербалистики ФГИ. Это не удивительно, учитывая достаточно высокий уровень общей капитализации фокус-группы и превалирование в ней высококапитализированных участников.

На второй наиболее активной оказалась по совместительству наиболее многочисленная третья группа (свыше 54% всей вербалистики ФГИ). Очевидно, её вербальная активность была «освобождена» полным отсутствием на данной ФГИ представителей первой группы, способных превзойти их в дискуссии, а также ощущением «большинства наших», наличия единомышленников. Здесь вербальное поведение оказалось детерминированным не уровнем капиталов, а «распределением сил».

Любопытным представляется нам тот факт, что третье ФГИ, несмотря на присутствие одного представителя первой группы, фактически превратился в самоманифестацию второй группы - кстати, не самой многочисленной на ней. Однако же на каждого из двоих представителей данной группы пришлось в среднем по 32,08% всей вербалистики, в то время как каждый из троих участников из третьей группы «забрал» на себя лишь по 10,80%, а единственный из первой - удивительно малые 3,43%. Несколько проясняет ситуацию тот факт, что данное ФГИ было проведено в частном вузе, где высококапитализированные личности встречаются куда реже, чем в государственных вузах, в особенности в классических. Здесь доминирующей стратой являются представители нашей условной второй группы, обладающие определённым уровнем экономического капитала, а, следовательно, и определённым, пускай и не самым высоким - самый высокий дал бы возможность поступления в государственный вуз - уровнем культурного капитала. Эти предусловия как раз относят потенциальных респондентов в большинстве своём во вторую группу по культурной капитализации, что и отразилось на нашем ФГИ. Неудивительно, что именно эта группа чувствовала себя максимально уверенно и раскованно в процессе проведения ФГИ на территории частного вуза.

Сделаем предварительные выводы. Вербальное поведение на фокусированных групповых интервью зависит не только от уровня культурной капитализированности индивида, того, есть ли ему что сказать, но и от состава ФГИ, распределения её участников по шкале культурного капитала, что и предопределяет, хочет ли тот или иной участник в зависимости от своего культурного капитала (и, следовательно, от ощущения, будет или не будет его точка зрения поддержана) высказать своё мнение. Это достаточно важное замечание, позволяющее скорректировать некоторые выводы по содержательной стороне высказанных мнений на фокусированных групповых интервью.

2.3.1 «Четвёртая группа» как мир 3х «не»: необходимости, нехватки и негативизма

При анализе высказываний представителей четвёртой, наименее капитализированной группы (это группа представителей рабочих семей, без доступа к Интернету, с практически отсутствующим дома доступом к библиотеке) мы обнаруживаем три главных тенденции (обозначенных ещё в названии подраздела). Свою мотивацию к учёбе в ВУЗе они манифестируют в следующей форме: «Без образования невозможно добиться успеха в обществе, получить работу». Уже это приводит к категории необходимости, некоей предопределенности как базовой для данного типа мировосприятия, и это иллюстрируется несколько ностальгичным замечанием одного из представителей данной группы: «Раньше учиться в школе заставляли, ты получаешь образование, хочешь - учись, не хочешь - тоже учись. Сейчас же...», - где явно выражается недовольство современной системой образования, оставившей свои «репрессивные функции» (по М. Фуко). И если, как мы покажем ниже, иные группы респондентов демонстрируют куда большую веру в собственную инициативу, предприимчивость, готовность что-либо сделать, то кредо данной группы выражено в объяснении одного из её представителей: «Часто это обусловлено общественными стандартами и экономическим состоянием семьи» - в его попытках объяснить частые жизненные неудачи.

В этой группе часта констатация того, что в современном обществе «необходимо подрабатывать в период раннего детства», и понимание того, что они лично были в детстве «освобождены» от родительских забот: «Школа же - родители туда отдают и забывают о детях на 10 лет». Данная оценка, прозвучавшая в пессимистическом ключе, является переходом к другой категории - категории нехватки, недостатка. Тут примеры можно привести множественные.

Чаще всего эта группа говорит о том, чего лично им не хватало в жизни, и оценки чаще всего удостаиваются именно те аспекты жизни, которых не хватило им лично: «Школа предоставляет только определённый багаж знаний, недостаточный без специального пополнения или репетиторства». Апеллируя к собственной жизни, эта группа утверждает, что «уровень образование в школах вне областных центров ниже. Многие стремятся выехать в город и при поступлении многие поступают за деньги, так как их уровень не позволяет выдержать экзамен, да и проблемы адаптации к условиям мегаполиса, жизнь в общежитии, отсутствие друзей». Именно эта группа ярче и внятнее всех отдаёт себе отчёт, что «имеет значение всё, что помогает учиться: наличие компьютера, высшего образования у родителей», что «гимназиях, лицеях существует компьютерное оборудование, Интернет, более сложная программа учёбы, соответственно, там шире кругозор, качественнее формируются способности и готовится человек к новому жизненному этапу. В средних школах отсутствует эта инфраструктура, соответственно, и не достигается уровень подготовки». Эту группу можно назвать социальным индикатором, социальной лакмусовой бумагой, способной назвать практически весь континуум социальных проблем, связанных с неравенством распределения в обществе ресурсов и капиталов, ибо именно у них наиболее остро ощущение, что «в лицеях вообще очень сильно готовят к жизни, там общаются со студентами, постоянные олимпиады. Они намного даже взрослее выглядят, чем школьники». Возможно, в некоторых своих утверждениях эта группа переходит на уровень утрирования, однако именно она наиболее остро чувствует образовавшиеся в обществе разрывы, неравенства, стратификационные системы и их возрастающую замкнутость. Соответственно, у этой же группы очень высок протестный потенциал против складывающейся ситуации, и само их поступление в вуз ими самими уже рассматривается как своеобразный протест против неё.

Впрочем, свои возможности и перспективы в борьбе с этой ситуацией, со складывающейся «политэкономией капиталов» они оценивают достаточно пессимистично, на границе с негативизмом. Так, они указывают, что конвенционально бороться против этой системы очень сложно, что «уровень науки не будет прямо пропорционален твоему экономическому образованию в нашей стране ещё долго... И даже академики...» (а, следовательно, и возможности бороться с неравным распределением в том числе и экономических благ посредством данного канала представляется практически бесперспективным), «с нашей профессией (историки - А.Г.) не особо заработаешь, материальный статус первичнее». В этом контексте получение высшего образования настолько низкостатусной группой иначе, как протест-ради-протеста, протест-в-контексте-необходимости (надо получить высшее образование хотя бы ради получения определённых шансов в борьбе с системой) не может быть рассмотрено.

То есть, данная группа, наиболее радикально в своих оценках настроенная, в то же время демонстрирует невозможность бороться против необходимости, невозможность, видение которой сформировано постоянным «взглядом снизу», пониманием мира как в большинстве своём более высококапитализированного, чем они сами.

2.3.2 «Третья группа»: «протестантский дух» практичности, инструментализма, субъективности и предопределённости

Представители этой группы, происходящие чаще всего из семей с конфигурациями высшего образования «среднее специальное - высшее образование» (то есть один из родителей имеет высшее, другой - среднее специальное), с высоким процентом двух главных категорий - рабочих и учителей - и, изредка, с предпринимателями в семье, из небольших городов. В повседневности уже появляется такой элемент, как редкий доступ к Интернету, но при этом говорить о нахождении такой «элитной» категории, как домашняя библиотека, ещё не приходится.

Во многом конфигурация высказываний очень типологически схожа с описанной выше группой. Здесь также существует видение социальной необходимости: «Существует набор рамок, в которые нас загоняют» или «Если не получить ВО, вряд ли ты будешь работать директором или тем же менеджером. А сейчас все хотят заниматься умственным трудом, не физический труд ценится, а умственный, а для этого нужно ВО». Но при этом эта социальная необходимость уже формулируется в терминах не «надо»/ «только»/ «исключительно», а в терминах «наиболее вероятно»/ «чаще всего»: «Ну, ещё иногда родители становятся причиной учёбы...» (ответ на вопрос о причинах учёбы), «Самый лучший вариант - по способностям, желанию, а обычно - «куда возьмут».» (ответ на вопрос о детерминантах поступления в конкретный вуз). Эти оговорки, собственно говоря, и являются тем внутренним мотиватором, который заставляет «сделать попытку» в виде высшего образования. Мир неокончательной предопределённости даёт шанс.

Хотя этот шанс в перцепции данной группы весьма призрачен. Предопределённость иногда перетекает в «протестантско-этическую» веберианскую «невозможность заслужить спасение»: «Высшее образование у родителей, детство в деревне/городе - это все до конца жизни. Собственное высшее образование будет «поверх»! В детстве закладываются авторитеты, формируются догмы и т.д.». Именно эта группа наиболее остро чувствует культурный дистинкции как таковые, что являются почти непреодолимыми в масштабах одного поколения, одной жизни. Здесь желание - даже существующее, даже достаточно сильное - наталкивается на некую границу, границу социального раз- и предопре- деления: «Одного желания мало. Много случаев, когда чел знает, что «шарик круглый», существуют множество различных ресурсов, ресурсы самого чела еще не исчерпаны, но он будет ездить на лошади…». Эта дистинкция распространяется, как оказывается, не только на культурные неравенства, но и на пространственно-демографические: «Если ты с маленького города, то очень тяжело поступить в другие города. Если бы я была киевлянкой, то шансов было бы больше, было бы проще учиться».

Эта предопределённость разделений формирует мышление «от субъекта», в котором субъект может поменять очень ограниченный контингент реалий в своей жизни, в то время закономерности настолько базовы и непреодолимы, что о них не стоит и говорить. Именно в этой субъективной субъектности представители данной группы ищут «убежища» от предопределения, возможность уйти от него и обойти его. Даже при ответе на вопрос о факторах, способствующих прерыванию процесса образования, эта группа единственная назвала «просто легкомыслие» (куда уж более субъективный фактор найти! Даже желание - и то является встроенным конструктом, детерминированным личностной повседневностью, аксионормативной системой и т.п.). Субъективность отыскивается даже в настолько стереотипизированном, «конвейеризированном» и стандартизированном феномене, как эффекты от высшего образования. Один из представителей этой группы первое, что назвал в числе этих эффектов - «это культура общения, это во-первых. Соответствующее поведение - во-вторых...». Безусловно, и то, и другое могут быть записано в культурный капитал, в социальные характеристики личности, но для нас важным является то, что характеристика высокообразованного человека начинается для этой категории не с квалификации (институционально признаваемого культурного капитала), не с социального статуса, а с индивидуальных характеристик. Субъективность царит и в повседневности представителей данной группы. При обсуждении вопроса о важности высшего образования родителей на развитие ребёнка именно из этой группы прозвучало мнение о том, что «отсутствие высшего образования у родителей ещё не значит, что они глупые», хотя формулировки «глупость» до них не звучало.

Ещё одной важной характеристикой повседневности и практик данной группы является её замкнутость на праксеологические аспекты жизни, на инструментальность самого высшего образования: «Научная степень? Наверное, лишнее. Достаточно и пяти курсов, потому что аспирант - это уже тот, кто собирается делать научную карьеру, а если человек не собирается быть преподавателем или учёным - зачем ему аспирантура?». Здесь ключевой оказывается идея «Лучше получить второе образование», оказывающееся куда более приложимым и практически направленном в этой жизни. Именно эта группа позволяет себе говорить о высшем образовании впрямую: «Если бы мы думали, что они не окупятся, мы бы их не покупали, не так ли?», равно как и о своей специальности: «Нельзя приложить социологию к жизни». Не оценивая данные высказывания, отметим лишь саму их направленность на предметную сторону жизни.

Таким образом, этой группе очень свойственны те характеристики «европейской ментальности» девятнадцатого века в формулировке М. Вебера. Инструментальность многих ценностей свидетельствует о напряжённой повседневности, а структура вербального поведения позволяет сделать предположения о конкретных целях пополнения культурного капитала, лежащих не в сфере ценностно-рациональных действий (как в более высоких стратах, где высшее образование является одновременно своеобразной традицией и самоценностью), а исключительно в сфере целерациональности.

2.3.3 «Вторая группа»: интеллектуальный «средний класс»

Данная группа, весьма однородная по своим характеристикам, не имеет, впрочем, единых профессиональных характеристик родителей. Но при этом едиными её характеристиками являются обязательное наличие хотя бы одного, а иногда уже и двух высших образований у родителей, домашний персональный компьютер, умение пользоваться Интернетом, наличие хотя бы минимальной библиотеки и - что самое главное - образование «выше среднего» у самого респондента: специализированный класс средней школы, лицей или же дополнительное образование.

Всё это не могло не сформировать сильно отличающуюся от предыдущих двух описанных картину мира, куда более сложную, многообразную (даже в ответе на вопрос о значении широкой эрудиции представители этой группы сделали замечание, до которого «не дошли» представители других групп: «Тут две сферы - рынок труда и гражданственность, личность в социальных отношениях. Эрудированность тут - не самоцель, но одна из целей постоянного развития в жизни», в то время как остальные группы рассматривали эрудированность исключительно в экономических, рыночных отношениях. Мы связываем это с тем, что в мире этих людей есть как более высококапитализированные личности, чем они сами, так и менее. Таким образом, складывается более «объёмное» видение мира), полидетерминированную, и в то же время куда более оптимистичную и актороцентричную: «Если человек хотя бы стремится к общению, если он понимает, что среда родителей для него неприемлема, её необходимо изменить, то он может измениться». Напомним, это один из тех барьеров, аспектов дистинкций, которые оценивались предыдущими группами как практически непреодолимый, или, во всяком случае, непреодолимый в масштабах одного поколения.

Деятельность прекращает быть структуродетерминированной, и становится одним из аспектов самореализации: «Если чем-то занимаешься интересным, то все свободное время уходит на занятия, с помощью этого и появляется возможность самореализации в выбранном деле… При этом получаешь удовольствие, читаешь то, что тебе нравится...». Хотя, стоит заметить, структуры не уходят окончательно из жизни, сохраняя влияние и предетерминацию практик личности. Это влияние реализуется, к примеру, в выбранных личностью стратегиях: «Наше присутствие в аудитории вуза не случайно», а также в тех элементах повседневности, которые оказываются влиятельными на конструирование культурного капитала, шансов и возможностей личности в этом мире: «Очень правильное замечание насчёт «по стопам». Библиотека, в принципе, тоже не помешает. Она ещё в школе может тебя сформировать. Но если она будет давать информацию. А фактор большого города - тут приехавшие люди неловко себя чувствуют в большом городе, в котором можно найти библиотеки, информацию...». И хотя ощущение предопределённости, структурной обусловленности жизни здесь не настолько остро («Нет, смотря в какой области образование родителей. Если вы идёте по стопам родителей - то, конечно, важно» было ответом на вопрос о конкретной значимости высшего образования родителей в успешности ребёнка), социальная детерминация личностных практик всё равно достаточно значима: «Не, ну всё равно оказывается, что социальные связи важны: знакомый, хороший друг, сын, родственник, дружба - всё это очень помогает при поступлении даже сюда».

Вследствие исчезновения каузального уровня предопределённости практик они превращаются из необходимости в способ самореализации, «развёртывания хабитуса» по Бурдье: «Высшее образование подразумевает под собой саморазвитие!», а оценивание высшего образования всё дальше сдвигается в сторону терминального уровня: «ВУЗ мне даёт очень многое: после окончания, после 4-х лет обучения я просто на ступеньку выше, у меня просто плацдарм лучше, старт в дальнейшей жизни». Фактически признание внеэкономического уровня значимости высшего образования есть расширение ценности высшего образования до терминальной значимости и, таким образом, демонстрирует ценностный сдвиг по сравнению с предыдущими двумя группами. Неудивительно, что оказывается, что «лучшая инвестиция - это инвестиция в образование».

Эта всевозрастающая актороцентричность звучит и в словах «Самое выгодное вложение - это вложение в себя, и дальше ты зависишь только от самого себя». Здесь мы видим уже не только осознание самоценности высшего образования, но и осознание себя как действующего, самодетерминирующего актора с собственной волей.

Неудивительно, что именно в этой группе появляются первые попытки рассмотрения послевузовского образования как возможно-необходимого и желательного в этой жизни: «А почему бы и нет? Почему бы не расширить кругозор, да и научная степень приветствуется!», а научная деятельность перестаёт полностью отрицаться как сама возможность для себя продолжения своей жизни, и, хотя и рассматривается под несколько фантастичным углом («Если ты увлечёшься, откроешь закон, станешь большим учёным... Не только в математике есть научные открытия»), но уже рассматривается, является предметом рефлексии.

Таким образом, аксионормативная структура личности-представителя данной группы оказывается под высокой значимости влиянием достаточно высококапитализированной повседневности, а вербальное поведение манифестирует менее традиционалистски, и, парадоксально, менее инструменталистски ориентированные схемы восприятия, и демонстрирует ценностную преемственность и принципиальную конструируемость - две главные характеристики, позволяющие говорить о возможности трансляции культурного капитала.

2.3.4 «Первая группа»: «страна неограниченных возможностей» vs социальная ответственность

Наконец, условно высшая по категоризации культурного капитала группа - это «первая группа», представители которой чаще всего происходят из семей с двумя высшими образованиями, проживающими в больших городах (чаще всего в Харькове), с мощным доступом к информационным ресурсам (как Интернету, так и библиотеке) и сильным образованием (как специализированным, так и дополнительным).

Такой сильный ансамбль капиталов весьма своеобразно влияет посредством личностной повседневности на социальную перцепцию. Так, эта категория людей очень ясно осознаёт, сколь многим они обязаны окружающей их социальной реальности, и сколько они уже получили от неё, поэтому чаще всего их мысли выходят на общественные стандарты и социальную обусловленность - но совершенно иного типа, чем в четвёртой группе. Так, один из них утверждал: «Наиболее приемлемая форма (ВУЗ), так как человек социален; его социализация проходит в процессе учёбы, коммуникации. Наконец, очень важна самоидентификация в группе». Эти нормы, заложенные в них социальной реальностью, представители данной группы воспринимают зачастую как стандарты: «Есть стандарты в обществе. Образованность дает статус, уважение - это отражается на окладе. Ориентация на общественные стандарты является одной из причин получения образования». Впрочем, односторонней связью этот процесс образования для них не является - мир перестал быть простым на уровне четвёртой группы: «Сам процесс обучения определён рамками общества, но даёт возможность осознать необходимость развития, самоорганизации, самообразования». Эти очень характерные слова дословно перекликаются с пониманием Марксом свободы как осознанной необходимости. «Давать возможность осознать необходимость» - это встроить в социальные отношения, позволить интериоризировать ключевые нормы, позволяющие успешно практиковать в обществе. Именно об этом мы говорили выше, когда говорили о «предопределённости иного типа»: это не враждебная предопределённость.

Мы определили эту предопределённость негативной дефиницией, но позитивной она практически не определяется. Сами участники ФГИ - представители данной группы её ценностно не определяют. Она для них просто существует, что видно в высказывании «Школа вырабатывает привычку учиться, получать знания определённым способом, алгоритмом, по определенным правилам, шаблонам. Человек загоняется в определённые рамки, соответственно, ему легче потом организовать своё обучение в вузе» или же «Большую роль играет окружение, среда общения»

Такое понимание предопределённости способствует куда более актороцентричному видению мира - пожалуй, второму по этому показателю после второй группы (у неё не настолько развито понимание важности структур как хабитусообразующего фактора). Здесь первая группа согласна со второй: «Человек с маленького города в университет получает возможность догнать своих городских сверстников через различные механизмы доступа к источникам информации». Однако личностная мотивация оказывается вовсе не доминантой во взаимодействии с внешними структурами, в отличие от второй группы. Хотя и были замечания по типу «Эмоциональный настрой на свое занятие. Если у тебя положительный настрой, то ты будешь все успевать!» в ответ на вопрос «Что способствует эффективной учёбе?», однако они понимают, что этот настрой, равно как и вся структура мотивации, не полностью зависят от индивида: «Для получения будущей профессии важна мотивация для получения знаний, которые необходимы для овладения интересующей профессии; но не менее важно пообщаться с друзьями, что, кстати, важно и для личностного роста…». К этому миру в ещё большей степени, чем к миру второй группы, применимо понятие полидетерминированности, полифакторности, полимерности как таковой.

И одним из факторов практик представителей данной группы оказываются встроенные ценности (которые, кстати, прекрасно понимаются самими респондентами как встроенные повседневностью, а не как изначально данные). Здесь ценностно-рациональное поведение оказывается куда значимей, чем во всех предыдущих группах, в том числе и в сфере образования. Так, люди понимают, что образование может быть трансформировано в экономические преференции, но не представляют, «каким образом можно конвертировать это образование в деньги... В общем, сейчас объяснить это не могу».

Таким образом, эта группа оказывается куда более ориентированной на ценности своей семьи, своего окружения и намного чётче представляет себе роль и влияние социального окружения, отдавая себе при этом отчёт о границах этого влияния. Видение этой группой социального мира можно считать наиболее реалистичным в плане сбалансированности акторо- и структуроцентричности, а её стратегии - наиболее богато мотивированными (не только рациональная, инструментальная мотивация, но и ценностно-рациональная, традиционалистская и даже в чём-то харизматического порядка мотивация, если нам будет позволено спроецировать методологию Вебера при рассмотрении им типов власти на типологию мотиваций).

2.3.4 Гуманитарное образование - техническое образование - частный ВУЗ: альтернативная система координат

Следует отметить, что в процессе фокусированных групповых интервью исследователю удалось выделить не только различение по оси уровня культурной капитализированности (причём эта ось недискретна), но и различение по оси специфики высшего образования. Безусловно, этот факт проходил ещё на уровне исследовательских гипотез, ведь специфика высшего образования тем или иным способом влияет на повседневность индивида, формируя различные хабитуализированные схемы оценивания реальности, жизненные стратегии и практики, и, следовательно, различные способы конструирования ансамбля капиталов.

Наиболее ярко это становится при рассмотрении примера частного вуза и технической специальности (или, ещё нагляднее, - технического вуза). В соотношении с другой осью - осью культурной капитализированности - получаются весьма любопытные результаты.

Так, низкокапитализированные в культурном смысле респонденты частного вуза свидетельствуют, что «Научная степень? Наверное, лишнее. Достаточно и пяти курсов, потому что аспирант - это уже тот, кто собирается делать научную карьеру, а если человек не собирается быть преподавателем или учёным - зачем ему аспирантура?». Мы уже выше интерпретировали данное высказывание, отметим лишь, что именно в частном вузе была высказана идея чёткого и прямо высказанного отторжения научной степени и приоритета второго образования - видимо, рыночно более приемлемого и реализуемого.

Более высококапитализированные представители выражают более толерантные и менее радикальные мысли, однако в большей своей части они кардинально отличаются от того, что мы приводили в предыдущем разделе. Даже низкокапитализированные группы классического вуза не идут в аксионормативном плане в сравнение с представителями частных вузов, которые прямо говорили: «Да и потом, ВО сейчас доступнее, чем когда-либо было. Приходишь, даёшь денежку и получаешь ВО...». Прямое свидетельство инструментального отношения к высшему образованию без малейшей примеси ценностно-рационального элемента.

Здесь же можно наблюдать куда более высокий нигилизм в отношении значимости социальных структур. Именно тут прозвучала мысль «Кто считает, что нужно, - получает высшее образование, кто не считает - не идёт в ВУЗ». Здесь же соседствует мысль, что «У меня под домом находится Интернет-клуб, где я могу получить всё, что угодно. Насчёт библиотеки - ну, в Харькове это более или менее ликвидируемая недостача. Компьютер - это сложнее, всё делаешь ведь на компьютере. Без книг, без библиотеки можно обойтись, ибо всё есть в электронном виде». Тем самым подспудно отказывается в каком бы то ни было влиянии всем тем структурам повседневности, которые, как мы уже неоднократно показывали по ходу данной работы, являются главными факторами конструирования культурного капитала, а один из факторов возводится почти в абсолют.

Неучитывание роли социальных структур в предопределении личностной жизненной траектории парадоксальным образом соседствует с пониманием главных аспектов инструментальной значимости высшего образования: «Это престиж. Высшее образование всегда и везде было престижно, за исключением пары лет. Нормальная должность тебе не будет предоставлена, если у тебя нет высшего образования. Простой человек может в режиме увлечения факультативно изучить все эти предметы, расширить кругозор, но он при этом не получит конкурентные преимущества по сравнению с остальными людьми». Само по себе высшее образование оказывается значимым только в экстремальных (от слова «экстремум» - предел), крайних случаях: «Если ты гений от бога, то можешь сидеть дома и получать огромные деньги», что фактически демонстрирует неверие во влияние высшего образования на структурирование повседневности на обыденном, «негенийном» уровне.

Иную специфику демонстрируют представители технического вуза. Все они, фактически вне зависимости от уровня культурной капитализированности, так или иначе снабжены доступом к высоким технологиям и Интернет-коммуникациям. Вследствие этого их суждения относительно конструирования культурного капитала оказываются под существенным влиянием последних тенденций в мире информации. Так, они утверждают: «Не бывает в современном мире узкого доступа к информации» (видимо, забывая, что тот же Интернет вовсе не бесплатен даже для технического вуза, или в том же Интернете есть ресурсы, доступные только за материальную плату, и, следовательно, в этом смысле доступ к информации может быть сужен и ограничен). Это можно продиагностировать как заявление представителей тех специальностей, в которых есть свои ограниченные в объёме догмы, общедоступные и общепонятные, а нечто новое делается куда реже, чем в гуманитарных науках, с одной стороны, и как представление об Интернете как о всеобщем заменителе в плане информации - с другой.

Вторая гипотеза может быть подтверждена многократным повторением тезиса об универсальности компьютеров в их замене традиционным носителям информации: «Библиотека? А зачем, если все они помещаются на одном-двух сиди-дисках?». Здесь очевиден определённый «перекос» в процессе конструирования культурного капитала. Очевидно, отдавая себе отчёт в этом, столь же часто упоминалась представителями технического вуза и важность гуманитарного образования, каковое, по их мнению, «существенно влияет на создание сильной эрудиции, да и вообще важно в современном мире не только для общих знаний, но и просто для ориентирования в нём».

Таким образом, становится очевидным, что профилирование и форма оплаты за обучение в вузе становятся важными элементами повседневности студента, элементами, способными существенно повлиять на схемы восприятия, оценивания и действия, а, значит, и на дальнейшую жизненную траекторию.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Влияние культурной стратификации как многомерного и многостороннего процесса на функционирование современного общества огромен. Быстрые изменения во всех сферах жизнедеятельности человека приводят к многочисленным трансформациям социума, в том числе и в сфере культурных практик. Это ведёт к модификации мировоззрения, идентичности, as whole - культуры двадцать первого века.

В трансформирующемся обществе, обществе подвижных не только акторов, но и самих социальных позиций, особую актуальность приобретают проблемы влияния высшего образования на социальную позицию и личностный хабитус индивида. И это при том, что «изучению социальных последствий дифференциации общества в сфере образования уделяется недостаточное внимание» [5, с. 72]. Роль высшего образования в социальной и культурной дифференциации общества, а, следовательно, и во вновь (вос)производящейся системе стратификации, постоянно меняется. Для польских реалий это свидетельствует Х. Доманьский: «Первые годы формирования капитализма были в Польше периодом краткосрочного роста образовательного неравенства, после чего ситуация отбора по происхождению вернулась к состоянию, обусловленному естественной логикой социальной стратификации» [28, с. 35]. Именно поэтому изучение проблем высшего образования, роли его в (ре)конструировании социальных и культурных неравенств, с нашей точки зрения, должно стать одним из постоянных фокусов внимания украинской социологии.

Тем более, что «современная система образования скорее камуфлирует реальное неравенство, чем служит «лифтом» для выравнивания позиций».

Как мы показали в своём магистерском исследовании, это производится через стратифицированность образования, дифференцированность профессий, отличие в зарплате у образованных и необразованных, многоуровневость самого современного знания (на примере знаний высоких технологий и коммуникаций). Всё это формирует принципиально различающиеся конфигурации культурного капитала и, как следствие, - принципиально различающиеся способы, образы культурного потребления. В свою очередь, культурное потребление оказывает на культурный капитал посредством хабитуса, схем восприятия и оценивания обратное влияние, вследствие чего образуется система «неосословного» расслоения, замыкающегося фактически само на себе и конструирующее самодостаточную и успешно функционирующую систему косвенной передачи культурного капитала или конвертирования в оный иных форм капитала в любом его состоянии (инкорпорированном, объективированном, институционализированном).

Именно эта ситуация позволяет нам констатировать, что мы становимся некими ходячими акционерными сообществами, каждый из нас - «акционерное общество под названием Я», немцы называют это Ich-AG [23]. Мы инвестируем временные (главные, по мысли Бурдье) и прочие ресурсы в разных направлениях, создавая определённую конфигурацию различных форм капиталов. И в этом одну из ведущих ролей, как нам удалось показать, играет личностная повседневность, её «временнАя и пространственная напряжённость», предопределяющая потенциал культурного капитала личности, возможности конструирования в ней собственной социальной сети (от количественных и качественных характеристик зависит объём социального капитала). Именно поэтому мы исследовали проблемы социального пространства и времени в личностной повседневности, сделали такой акцент на роли темпорального фактора в конструировании ансамбля капиталов.

Именно ансамбля, ибо, как оказалось в приложении для украинских реалий - и особенно для украинских реалий! - функционирование различных форм капитала эффективно да и вообще возможно исключительно во взаимодействии, постоянной взаимоконвертации, взаимообусловленности. Украинская специфика при этом чётко даёт о себе знать в тех ярких случаях, которые отказываются «вписываться» в аналитические бурдьевистские схемы, и которые могут быть объяснены с привлечением феноменологического концептуального и методологического аппарата, что и было нами осуществлено.

На примере украинских реалий нам удалось продемонстрировать конкретные способы влияния того или иного культурного продукта или культурного феномена на формирование и структурирование культурного капитала. В частности, мы очертили круг тех институтов и феноменов, которые максимально влияют, и круг тех, что влияют минимально. При этом процесс влияния мы рассматривали как опосредованный схемами восприятия, задействованных в этих же процессах как медиум и как субъект процессов одновременно.

Как нам удалось показать на примере фокусированных групповых интервью, данные схемы восприятия находятся не только под опосредованным влиянием высшего образования через культурный капитал (формируемый спецификой того или иного вуза, уровня образования и т.п.), но и под прямым влиянием высшего образования (ибо, как мы продемонстировали, континуум респондентов фокусированных групповых интервью оказывается структурирован не по одной, а по двум осям: по оси культурной капитализированности и по оси «государственный вуз с гуманитарным уклоном - технический вуз - частный вуз», и в каждом из случаев процесс формирования культурного капитала проходит со своей спецификой и со своими доминантными факторами: то, что является ключевым для одного из случаев, не обязательно становится таковым для другого и наоборот).

Проверка теоретического предположения Бурдье о «двойной структурированности социальной реальности», таким образом, подтвердила главные концептуальные положения структурного конструктивизма, в том числе и в той его части, которая касается проявления социальных структур в схемах восприятия, оценивания и действия личности (которые мы смогли исследовать через вербальное поведение). При этом высокоабстрактное понятие «социальные структуры» мы свели к операционализируемой и исследовательски применимой повседневности (для чего исследовали значимые для конструирования культурного капитала элементы повседневности), являющейся ни чем иным, кроме как проявлением макрофеномена социальной структуры на микроуровне, в результате чего получили возможность проанализировать влияние многих институтов (СМИ, СМК, школы, высшего образования, семьи) опосредованно через повседневность на личностный хабитус. Мы выявили важность в структурировании культурного капитала в современности таких факторов, как доступ к высоким технологиям и современным коммуникациям, продемонстрировали обусловленность этими факторами культурного капитала и, посредством оного, - культурного потребления (в свою очередь, обуславливающего культурный аспект личностной повседневности). Тем самым мы замкнули аналитическую схему, показав взаимовлияние интериоризированных и объективированных структур.

В связи с этим логичным был один из ключевых выводов нашей работы о том, что всё большее значение в конструировании социальных неравенств и культурного капитала как их фактора и результата начинает играть не только доступ к высокотехнологизированным и дигитализированным сферам деятельности, но и отношение к ним, активность их использования. Как мы продемонстрировали выше, в современности именно хабитуализированные схемы определяют стратегии пополнения капитала, соответственно - социальную позицию и, следовательно, дальнейшие трансформации хабитуса. Здесь тезис об ансамблированности и взаимоувязанности капиталов обретает новое звучание, получая одновременно подтверждение и попадая под сомнение: ведь, с одной стороны, оказывается, что пополнение и (ре)конструкция любой формы капитала нуждается в определённом багаже культурного, экономического, социального капиталов (не только в качестве базы, но и в качестве перцепциоконструирующего фактора), а с другой - что формирование того же культурного капитала оказывается куда больше детерминированным не возможностями, предоставляемыми при использовании других форм капитала, а теми, что предопределяются наличием и социальным опытом использования пополняемого капитала.

Эта коллизия ещё раз показала влияние не только влияние макрофакторов на микрофеномены, но и обратную их связь.

Тем самым мы подтвердили саму возможность концептуального согласования и эмпирического синтеза двух крупнейших на данный момент парадигм теоретической социологии.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ К РАЗДЕЛУ 1

1. Ашкеров А. Семья, школа и различие видов культурного капитала // http://www.traditio.ru/ashkerov/semja.htm

2. Баранов А.А. Иванова Н.Г. Влияние социальной дифференциации на образовательные ориентации горожан // Социологические исследования. - 2009. - № 2. - с. 72-78.

3. Басина Т.А. Социальный капитал как предмет социологической интерпретации: особенности теоретических подходов // Методологія, теорія та практика соціологічного аналізу сучасного суспільства: Збірник наукових праць. - Х.: Вид.центр ХНУ ім. В.Н. Каразіна, 2009. - 632 с., с. 65-68.

4. Бахтигозина М.В. Интеллигенция как социальный феномен // Методологія, теорія та практика соціологічного аналізу сучасного суспільства: Збірник наукових праць. - Х.: Вид.центр ХНУ ім. В.Н. Каразіна, 2008. - 621 с., с. 570-573.

5. Бова А.А. Соціальний капітал українського суспільства // Методологія, теорія та практика соціологічного аналізу сучасного суспільства: Збірник наукових праць. - Х.: Вид.центр ХНУ ім. В.Н. Каразіна, 2009. - 632 с., с. 69-72.

6. Бурдье П. Формы капитала // Западная экономическая социология: Хрестоматия современной классики / Сост. и н.ред.В.В.Радаев. - М.: Российсая политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2010. С. 519-536.

7. Быченко Ю.Г. Социальный аспект человеческого капитала // http://journal.seun.ru/j2000_2r/Socio/BichenkoUG.htm

8. Виштак О.В. Мотивационные предпочтения абитуриентов и студентов // Социологические исследования. - 2009. - № 2. - с. 135-138.

9. Голенкова З.Т. Игитханян Е.Д. Профессионалы - портрет на фоне реформ // Социологические исследования. - 2008. - № 2. - с. 28-36.

10. Гольберт В.В. От заслуженного успеха к успеху без заслуг - метаморфозы успеха в современной культуре // http://www.mion.novsu.ac.ru/gev/projects/success/forum/G2

11. Гронас М.'Чистый взгляд' и взгляд практика: Пьер Бурдье о культуре http://www.nlo.magazine.ru/philosoph/sootech/main11.html

12. Демкив О. Социальный капитал: теоретические основания исследования и операциональные параметры // Социология: теория, методы, маркетинг. - 2010. - № 4. - с. 99-111.

13. Демкив О.Б. Концепция группового культурного капитала и её адаптация к отечественным условиям // Социология: теория, методы, маркетинг. - 2008. - № 4. - с. 104-118.

14. Демків О.Б. Мережеві параметри соціального капіталу // Методологія, теорія та практика соціологічного аналізу сучасного суспільства: Збірник наукових праць. - Х.: Вид.центр ХНУ ім. В.Н. Каразіна, 2010. - 621 с., с. 167-170..

15. Доманьский Х. Отбор по социальному происхождению в среднюю школу и высшие учебные заведения // Социология: теория, методы, маркетинг. - 205. - № 2. - с. 24-47.

16. Золотарёва Ю.И. Право и социальный капитал в структурировании социальной действительности // Методологія, теорія та практика соціологічного аналізу сучасного суспільства: Збірник наукових праць. - Х.: Вид.центр ХНУ ім. В.Н. Каразіна, 2009. - 632 с., с. 73-76.

17. Золотухина-Аболина Е.В. Повседневность: философские загадки. - К.: Ника-Центр, 2008. - 256 с.

18. Изменение социально-классовой структуры общества в условиях его трансформации. - Х.: Основа, 2007. - 230 с.

19. Иноземцев В.Л. Расколотая цивилизация. Наличествующие предпосылки и возможные последствия постэкономической революции. М., 2007.

20. Кастельс М. Информационная эпоха. Экономика. Общество. Культура. М.: ГУ ВШЭ. - 2006. - 608 с.

21. Кузьминых Е.В. Устойчивость статуса поколений: образовательный и профессиональный аспекты. // http://216.239.59.104/search?q=cache:9M02tHeYWrkJ:econom.nsc.ru/ieie/smu/conference/articles/%D0%9A%D1%83%D0%B7%D1%8C%D0%BC%D0%B8%D0%BD%D1%8B%D1%85.doc+%D0%BA%D1%83%D0%BB%D1%8C%D1%82%D1%83%D1%80%D0%BD%D1%8B%D0%B9+%D0%BA%D0%B0%D0%BF%D0%B8%D1%82%D0%B0%D0%BB&hl=ru&gl=ua&ct=clnk&cd=48

22. Мезвришвили Л.Б. Теории циркуляции элит в посткоммунистических странах // Человек постсоветсткого пространства: Сборник материалов конференции. Выпуск 3 / Под ред. В.В. Парцвания. -- СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2008. -- С.351-359

23. Меркулова Д. Ю. Интерпретация понятия «жизненного мира» Ю. Хабермасом и трансформация повседневности // http://liber.rsuh.ru/Conf/Sociocult/merculova.htm

24. Михайлева Е.Г. Интеллектуальный потенциал украинского общества: факторы формирования и развития в условиях современности // Методологія, теорія та практика соціологічного аналізу сучасного суспільства: Збірник наукових праць. - Х.: Вид.центр ХНУ ім. В.Н. Каразіна, 2009. - 632 с., с. 107-110.

25. Мкртчян Г.М. Стратификация молодёжи в сферах образования, занятости и потребления // Социологические исследования. - 2008. - № 2. - с. 104-113.

26. Набатчикова Е.Н. Неравенство доступа в высшую школу в современной Украине и его социальные последствия // Методологія, теорія та практика соціологічного аналізу сучасного суспільства: Збірник наукових праць. - Х.: Вид.центр ХНУ ім. В.Н. Каразіна, 2008. - 621 с., с. 512-514.

27. Никулин В.С. Перспективы применения сетевого подхода к изучению элитных групп // Методологія, теорія та практика соціологічного аналізу сучасного суспільства: Збірник наукових праць. - Х.: Вид.центр ХНУ ім. В.Н. Каразіна, 2010. - 621 с., с. 164-166.

28. Образование как фактор социальной дифференциации и мобильности («круглый стол») // Социологические исследования. - 2009. - № 5. - с. 89-100.

29. Овакимян О.С. Механизмы формирования учебно-исследовательской активности студентов в условиях современного вуза // Молодь в умовах нової соціальної перспективи: матеріали Сьомої міжнародної науково-практичної конференції. Житомир, 17-18 травня 2008 року, - Житомир, 2008. - 246 с., с. 131-134

30. Оксамитная С. Бродская С. Социальный класс как фактор дифференциации жизненных шансов // Социология: теория, методы, маркетинг. - 2010. - № 4. - с. 24-42.

31. Пиголенко І.В. Роль образования при подготовке квалифицированного специалиста в условиях становления информационного общества // Молодь в умовах нової соціальної перспективи: матеріали Сьомої міжнародної науково-практичної конференції. Житомир, 17-18 травня 2008 року, - Житомир, 2008. - 246 с., с.180-182

32. Подвижность структуры. Современные процессы социальной мобильности / Макеев С.А., Прибыткова И.М., Симончук Е.В. и др. - К.: ИС НАНУ, 2007. - 204 с.

33. Радаев Вадим Валерьевич Понятие капитала, формы капиталов и их конвертация // Экономическая социология. Т. 3, № 4, 2008. С. 20-32. // http://www.ecsoc.msses.ru/pdf/VVR11.doc

34. Руженцева В.І. Інтелектуальна еліта у політичному просторі: аналіз практик впровадження символічного капіталу у політику // Методологія, теорія та практика соціологічного аналізу сучасного суспільства: Збірник наукових праць. - Х.: Вид.центр ХНУ ім. В.Н. Каразіна, 2008. - 716 с., с. 418-423.

35. Садрицкая С.В. Основные механизмы воспроизводства социального неравенства посредством системы образования // Методологія, теорія та практика соціологічного аналізу сучасного суспільства: Збірник наукових праць. - Х.: Вид.центр ХНУ ім. В.Н. Каразіна, 2009. - 632 с., с. 511-513.

36. Сафонова Т.В. Соколов М.М. Представление себя 'культурным' в повседневных взаимодействиях // http://knowledge.isras.ru/sj/sj/2005-1-3.html

37. Старостина Т.В. Вузы на рынке образовательных услуг // Социологические исследования. - 2009. - № 4. - с. 121-126.

38. Степаненко В. Общественная трансформация в социокультурной модели интерпретации // Социология: теория, методы, маркетинг. - 2009. - № 4. - с. 89-109.

39. Степаненко В. Социальный капитал в социологической перспективе: теоретико-методологические аспекты исследования // Социология: теория, методы, маркетинг. - 2010. - № 2. - с. 24-41.

40. Трубина Е.Г. «Какими языками владеете?», или о капитале, отличном от других // http://www2.usu.ru/philosophy/soc_phil/rus/texts/sociemy/4/trubina.html

41. Хабермас Юрген ФИЛОСОФСКИЙ ДИСКУРС О МОДЕРНЕ // www.krotov.info/lib_sec/22_h/hab/haber_5.htm

42. Шматко Н.А. Анализ культурного производства Пьера Бурдье // Социологические исследования. 2009, № 8. С. 113-120. 

43. Шурыгина И.И. Культурные ресурсы и культурный капитал'новых бедных' // Общественные науки и современность. - 2007. - № 5 // доступно на http://ecsocman.edu.ru/images/pubs/2009/12/13/0000139488/015yURYGINA.pdf

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ К РАЗДЕЛУ 2

1. Басина Т.А. Социальный капитал как предмет социологической интерпретации: особенности теоретических подходов // Методологія, теорія та практика соціологічного аналізу сучасного суспільства: Збірник наукових праць. - Х.: Вид.центр ХНУ ім. В.Н. Каразіна, 2009. - 632 с., с. 65-68.

2. Бурдье П. Социология политики. - М.: Socio-Logos, 2005. - 336 с.

3. Головаха Е.П. Неосословное общество XXI века // Проблемы развития социологической теории... / САУ, ИС НАНУ; М.А. Шульга (науч.ред.) и др. - К., 2008. - 533 с., с. 42-49.

4. Доманьский Х. Отбор по социальному происхождению в среднюю школу и высшие учебные заведения // Социология: теория, методы, маркетинг. - 205. - № 2. - с. 24-47.

5. Дыльнова Т.В. Социальная справедливость и социальное неравенство в условиях современной России // ?????

6. Кузьминых Е.В. Устойчивость статуса поколений: образовательный и профессиональный аспекты. // http://216.239.59.104/search?q=cache:9M02tHeYWrkJ:econom.nsc.ru/ieie/smu/conference/articles/%D0%9A%D1%83%D0%B7%D1%8C%D0%BC%D0%B8%D0%BD%D1%8B%D1%85.doc+%D0%BA%D1%83%D0%BB%D1%8C%D1%82%D1%83%D1%80%D0%BD%D1%8B%D0%B9+%D0%BA%D0%B0%D0%BF%D0%B8%D1%82%D0%B0%D0%BB&hl=ru&gl=ua&ct=clnk&cd=48

7. Набатчикова О.М. Особливості функціонування інституту вищої школи в умовах соціальної трансформації суспільства // Вісник Харківського національного університету імені В.Н. Каразіна «Соціологічні дослідження сучасного суспільства: методологія, теорія, методи». - 2008. - № 543. - 245 с., с. 211-216.

8. Пьер Бурдье: новый взгляд на общество // http://www.ambafrance.ru/label/no47/art/art18.htm

9. Уроки истории для профессионалов универсального // Кристоф Шарль. Интеллектуалы во Франции: Вторая половина XIX века. Пер. с фр. под ред. С.Л.Козлова. М.: Новое издательство 2008. - 328с. (серия 'А')

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ К РАЗДЕЛУ 3

1. Ашин Г.К. Проблема элитного образования в зарубежной социологии // Социологические исследования. - 2008. - № 2. - с. 87-95.

2. Белова Л.А. Функциональная характеристика системы воспитания в современном вузе // Методологія, теорія та практика соціологічного аналізу сучасного суспільства: Збірник наукових праць. - Х.: Вид.центр ХНУ ім. В.Н. Каразіна, 2010. - 621 с., с. 503-505.

3. Бурдье П. Социология политики. - М.: Socio-Logos, 2005. - 336 с.

4. Вевьерка Мишель Формирование различий // Социологические исследования. - 2008. - № 8. - с. 13-24.

5. Доманьский Х. Отбор по социальному происхождению в среднюю школу и высшие учебные заведения // Социология: теория, методы, маркетинг. - 205. - № 2. - с. 24-47.

6. Зборовский Г.Е. Шуклина Е.А. Образование как ресурс информационного общества // Социологические исследования. - 2008. - № 7. с. 107-113.

7. Зборовский Г.Е. Шуклина Е.А. Профессиональное образование и рынок труда // Социологические исследования. - 2009. - № 4. - с. 99-106.

8. Коваліско Н.В. Савчинський Р.О. Багатовимірна модель стратифікації в умовах трансформації суспільства // Методологія, теорія та практика соціологічного аналізу сучасного суспільства: Збірник наукових праць. - Х.: Вид.центр ХНУ ім. В.Н. Каразіна, 2010. - 621 с., с. 182-186.

9. Козлова О.Н. Университетский бум // Социально-гуманитарное знание. 2008. - № 2. - с. 72-85

10. Кузьминых Е.В. Устойчивость статуса поколений: образовательный и профессиональный аспекты. http://216.239.59.104/search?q=cache:9M02tHeYWrkJ:econom.nsc.ru/ieie/smu/conference/articles/%D0%9A%D1%83%D0%B7%D1%8C%D0%BC%D0%B8%D0%BD%D1%8B%D1%85.doc+%D0%BA%D1%83%D0%BB%D1%8C%D1%82%D1%83%D1%80%D0%BD%D1%8B%D0%B9+%D0%BA%D0%B0%D0%BF%D0%B8%D1%82%D0%B0%D0%BB&hl=ru&gl=ua&ct=clnk&cd=48

11. Набатчикова Е.Н. Неравенство доступа в высшую школу в современной Украине и его социальные последствия // Методологія, теорія та практика соціологічного аналізу сучасного суспільства: Збірник наукових праць. - Х.: Вид.центр ХНУ ім. В.Н. Каразіна, 2008. - 621 с., с. 512-514.

12. Набатчикова О.М. Особливості функціонування інституту вищої школи в умовах соціальної трансформації суспільства // Вісник Харківського національного університету імені В.Н. Каразіна «Соціологічні дослідження сучасного суспільства: методологія, теорія, методи». - 2008. - № 543. - 245 с., с. 211-216.

13. Оксамитная С. Бродская С. Социальный класс как фактор дифференциации жизненных шансов // Социология: теория, методы, маркетинг. - 2010. - № 4. - с. 24-42.

14. Подвижность структуры. Современные процессы социальной мобильности / Макеев С.А., Прибыткова И.М., Симончук Е.В. и др. - К.: ИС НАНУ, 2007. - 204 с.

15. Радаев В. Шкаратан О. Социальная стратификация: учебное пособие. - М.: Аспект-Пресс, 2007. - 216 с.

16. Садрицкая С.В. Основные механизмы воспроизводства социального неравенства посредством системы образования // Методологія, теорія та практика соціологічного аналізу сучасного суспільства: Збірник наукових праць. - Х.: Вид.центр ХНУ ім. В.Н. Каразіна, 2009. - 632 с., с. 511-513.

17. Сокурянская Л.Г. Высшее образование как субъект социокультуной трансформации: институциональный аспект анализа // Проблеми розвитку соціологічної теорії. Трансформації соціальних інститутів та інституційної структури суспільства / САУ, ІС НАНУ. За ред.. М.О. Шульги, В.М. Ворони. К, 2009. - 596 с., с. 404-409.

18. Сорока Ю.Г. Социологический взгляд на несоциологические объективации социальной структуры // Проблемы развития социологической теории... / САУ, ИС НАНУ; М.А. Шульга (науч.ред.) и др. - К., 2008. - 533 с., с. 143-148.

19. Сорочан В.Ю. Вища освіта як фактор політичної соціалізації молоді // Методологія, теорія та практика соціологічного аналізу сучасного суспільства: Збірник наукових праць. - Х.: Вид.центр ХНУ ім. В.Н. Каразіна, 2010. - 621 с., с. 539-542.

20. Образование как фактор социальной дифференциации и мобильности («круглый стол») // Социологические исследования. - 2009. - № 5. - с. 89-100.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ К РАЗДЕЛУ 4

1. Батыгин Г.С. Мкртчян Г.М. Чистяков И.М. Рецензия на книгу Константиновского Д.Л. // http://www.nir.ru/sj/sj/sj1-2-00rew1.html

2. Бондаренко В.А. Эмпирическая модель воспроизводства социального статуса // http://www.socio.ru/wr/4-02/Bond.doc

3. Вевьерка Мишель Формирование различий // Социологические исследования. - 2008. - № 8. - с. 13-24.

4. Вершинская О.Н. Информационное неравенство как социологическая проблема // http://emag.iis.ru/arc/infosoc/emag.nsf/BPA/b6d02a879ecf2d15c3256c4f0035ef1

5. Доступность образования как социальная проблема (дифференциация доступа к высшему образованию и отношение к ней населения) // http://civilg8.ru/priority/education/4534.php

6. Изменение социально-классовой структуры общества в условиях его трансформации. - Х.: Основа, 2007. - 230 с.

7. Качанов Ю.Л. Шматко Н.А. Проблема реальности в социологии: как возможна социальная группа? // Социологические исследования. - 2007. - № 12. - С. 90-105 // http://ihtik.lib.ru/tmp/zmnh_10sept2008/_ihtik.lib.ru_10sept2008_6119.html

8. Коваліско Н.В. Савчинський Р.О. Багатовимірна модель стратифікації в умовах трансформації суспільства // Методологія, теорія та практика соціологічного аналізу сучасного суспільства: Збірник наукових праць. - Х.: Вид.центр ХНУ ім. В.Н. Каразіна, 2010. - 621 с., с. 182-186.

9. Рощина Я.М., Другов М.А., Кузина О.Е. Высшее образование в России: социальные детерминанты неравенства доступа, мотиваций и спроса // http://www.socialpolicy.ru/grantprog/doc/roschina00_a.doc

10. Савчинський Р.О. Методологія багатовимірного стратифікаційного аналізу суспільства // Методологія, теорія та практика соціологічного аналізу сучасного суспільства: Збірник наукових праць. - Х.: Вид.центр ХНУ ім. В.Н. Каразіна, 2008. - 716 с., с. 98-101.

11. Хальбвакс Морис Социальные классы и морфология. - М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2006 г. - 509 с.

12. Чередниченко Г.А. Школьная реформа 90-х годов: нововведения и социальная селекция // http://www.nir.ru/Socio/scipubl/sj/sj99-chered.html

13. Шаронова С.А. Структуролизация общества как функция образования Вестник Российского университета дружбы народов. - Сер.: Политология. 2010. - № 1 (5). - С. 119-122.// http://www.humanities.edu.ru/db/msg/62675

14. Шматко Н.А. Анализ культурного производства Пьера Бурдье Социологические исследования. 2009, № 8. С. 113-120.