Особенности и признаки чеховского времени как в прозе А.П. Чехова, так и писателей "чеховской поры"

Введение

А.П. Чехов, подобно А.С. Пушкину, жил и формировался как писатель в эпоху, когда литература совершала крутой поворот. Поиски новых героев, сюжетов, жанров, новой манеры разговора с читателем отразились в творчестве целого литературного поколения. Писатели из чеховского окружения 80-90-х XIX века представляют интерес и в связи с А.П. Чеховым, и как явление общественной жизни, и, наконец, как определенное звено в истории русской литературы [3. C.17]. « Дело не в отдельных произведениях, не в статистике талантов… Дело в общем характере литературы, - справедливо отмечал И. Эренбург. - В те времена, когда жил Чехов, люди читали не только Чехова, но и Потапенко, Боборыкина, Баранцевича, Скитальца и многих других средних авторов… Писатели, даже весьма посредственные, освещали те вопросы, которые интересовали читателей «Русского богатства» или «Русской мысли» [45. С.11].

Русская художественная проза в 80-х годах XIX века представляла пеструю картину. Заканчивали свою творческую жизнь И.С. Тургенев и И.А. Гончаров. Вступил в новый период своей многогранной деятельности Лев Толстой. Создавали свои значительные произведения Н. Щедрин, Гл. Успенский, Д. Мамин-Сибиряк, В. Гаршин. Выступили на литературное поприще В. Короленко и А. Чехов.

Кроме этих выдающихся представителей художественной прозы, составивших передовой, реалистический отряд русской литературы 80-х годов, в эти годы появилась целая плеяда второстепенных, но творчески активных беллетристов - И. Леонтьев-Щеглов, А. Маслов-Бежецкий, И. Потапенко, В. Билибин, Н. Ежов, А. Лазарев-Грузинский, К. Баранцевич, И. Ясинский, В. Бибиков, В. Тихонов и др.

Эта плеяда представляла собою литературу, вызванную к жизни развитием капитализма в России и отражавшую идеалы и вкусы буржуазного и мещанского читателя. Плеяда состояла из писателей различного жизненного опыта и различной одаренности. Но при всем внешнем различии в «почерках» этих писателей их объединяли общие, характерные для буржуазно-мещанской литературы черты: отказ от освободительной борьбы, «реабилитация» действительности, культ «малых дел», прославление «среднего» человека, «не героя».

Ни уровень их дарований, ни темы их творчества не выдерживают сравнения с предшественниками. Настали новые времена. Россия пережила ряд крупнейших событий. Страну захватили новые социальные идеи, захлестнула волна революционности, что привело к резкому ужесточению всех систем подавления [9. С.38-42].

И.С. Тургенев, Л.Н. Толстой, Ф.М. Достоевский, авторы крупнейших и значительнейших русских философских романов, ставили перед литературой великие мессианские задачи. Но путь этот, приведший к невиданным высотам русскую романистику, к 80-м годам пройден. Таким образом, большим формам в настоящее время не соответствует уровень проблем и дарований. Литература ищет пути возврата к беллетристике, и путь этот начинается, конечно, с форм малых: рассказ, повесть, новелла, сказка [18. С.113-114].

В России появляется и новый читатель. Будучи читателем начинающим, новая публика не готова к серьезному чтению, к разрешению проблем глобальных. Во многом именно этим объясняется головокружительный успех С. Надсона и П. Боборыкина, авторов талантливых, но не выдающихся.

Публицист-демократ Н. Шелгунов, резко осуждавший «восьмидесятников - людей практических», выступал против «молодых беллетристов», прославлявших политического обывателя, мещанина [36. С. 3-4].

Уже в ранний период своей творческой деятельности Чехов активно вторгается в пеструю среду собратьев по перу. На протяжении 80-х годов живой, общительный Чехов знакомится со многими писателями, выдающимися и второстепенными, переписывается с ними. Знакомство переходит с некоторыми из них в дружеские отношения.

Скромный, не осознавший силы своего таланта, Чехов был искренне убежден в том, что он не выделяется среди второстепенных писателей «плеяды». Когда Чехову сообщили, что на одном собрании литераторов его назвали величайшим русским писателем, «слоном» между молодыми писателями, то он так ответил на это сообщение: «... каждый из нас в отдельности не будет ни «слоном среди нас» и ни каким-либо другим зверем... мы можем взять усилиями целого поколения, не иначе. Всех нас будут звать «восьмидесятые годы» или «конец XIX столетия» [26. С.29-31].

В нашем литературоведении есть своеобразный пример - изучение творчества «спутников» Пушкина, поэтов пушкинской поры. Возникнув на заре нашего века, это направление поначалу преследовало строго определенную задачу: представить Пушкина как самую яркую звезду в созвездии поэтических имен. Но постепенно творчество отдельных поэтов пушкинской плеяды приобретало самостоятельный интерес для читателей, становилось предметом углубленного исследования. Сейчас без творчества Дельвига, Вяземского, Языкова и других «спутников» Пушкина уже немыслимы ни история русской поэзии, ни понимание творчества великого поэта.

Проблема литературных спутников актуальна для изучения далеко не каждого крупного писателя. Вряд ли правомерно говорить о спутниках Тургенева, Толстого, Достоевского в том же смысле, в каком мы говорим о спутниках Пушкина. Но в связи с именем Чехова эта проблема неизбежно встает, на что указывал он сам [11. С.253-255].

Среди русских прозаиков 80-х - первой половины 90-х XIX века есть группа писателей, представляющих сегодня интерес прежде всего с А.П. Чеховым.

У некоторых из них - Александра Чехова, Марии Киселевой, Лидии Авиловой, Елены Шавровой - никогда не было особенных заслуг перед литературой, их произведения подчас едва возвышались над любительским уровнем, а имена, мало что говорившие даже современникам, донесли до нас лишь чеховская переписка, мемуары о Чехове.

На других - Виктора Билибина, Владимира Тихонова, Ивана Леонтьева (Щеглова), Казимира Баранцевича, Александра Маслова (Бежецкого) - Чехов одно время смотрел как на соратников, сверстников по литературному поколению, объединял себя с ними в «артель восьмидесятников».

Наконец, третьи - Николай Лейкин, Иероним Ясинский, Игнатий Потапенко - характеризуют тот литературный фон, на котором рос и развивался Чехов [3. С.24-27].

Творчество писателей, имевших большее или меньшее отношение к чеховскому окружению, естественно, не было изолировано ни от предшествовавшего, ни от новейшего опыта литературы. Некоторые из них (Лейкин, Ясинский, Альбов, Баранцевич, Бежецкий) начали свой путь намного раньше Чехова. Они и младшие коллеги вошли в литературу, не только испытав творческое воздействие писателей старшего поколения, но и нередко при их чисто человеческой поддержке. Писатели из чеховского окружения, вступившие в литературу позже, в первой половине 90-х годов (Авилова, Федоров, Лазаревский) также находились под влиянием и классического наследия, и современной им литературы [29. С.154-156].

7 марта 1889 года Чехов писал прозаику и драматургу В.А. Тихонову, желал удачи в работе над новой пьесой: «Чем больше успеха, тем лучше для всего нашего поколения писателей…мы можем взять усилиями целого поколения, не иначе. Всех нас будут звать не Чехов, не Тихонов, не Короленко, не Щеглов, не Баранцевич, не Бежецкий, а «восьмидесятые годы» или «конец XIX столетия», некоторым образом, «артель». Ровно через год, 8 марта 1890 года, Тихонов в письме к Чехову вспомнил об этих словах: «Вы когда-то…сопричисляли себя к артели писателей под названием «80-е годы» или «конец XIX столетия»… Я и тогда с Вами согласен не был, а теперь в особенности протестую против этого. Нет, Антон Павлович, Вы в эту артель не годитесь… Не только в качестве равноспособного члена, но даже и вожаком или старостой этой артели - староста избирается непременно из среды этой же самой артели… А между нами Вы единственно вольный и свободный человек, и душой, и умом, и телом вольный казак» [17. С.48-54].

Разнообразные связи Чехова с писателями его времени имели в конечном счете единственную цель: способствовать прогрессивному развитию отечественной литературы. Отсюда его постоянная забота о писательской этике, об «уважении друг к другу, взаимном доверии и абсолютной честности в отношениях» (К.С. Баранцевичу, 25 апреля 1888 года), об интеллектуальном росте и широте кругозора молодых литераторов, о расширении и обновлении их творческого диапазона. Борясь с благодушным изображением «сытых, довольных людей», с писательской «небрежностью», «малописанием», тяготением к штампу, к стилевой и языковой архаике, Чехов годами не уставал звать своих товарищей по перу вперед [38. С.87-90].

Писатели чеховской поры в 80-е годы XIX века отразили в своем творчестве характерные приметы эпохи: интерес к «малым делам» и повседневным проблемам обычного «среднего человека». «Средний человек», его быт и психология оказались в центре внимания самых разных писателей, стали признаком целой литературной эпохи [25. С.204-205].

«Я - средний человек, я хлопочу о средних людях, о людях со средними страстями, со средними характерами, со средними способностями…» - это говорит о себе герой И. Потапенко («Не герой»). «Я пишу не для исключительных людей… Я имею в виду среднего человека», - заявляет

И. Ясинский в произведении, озаглавленном характерно: «Этика обыденной жизни». «Средний» человек понимается в этих произведениях как представитель новой массы, как всякий человек. И такое понимание Чехов разделяет с писателями из своего литературного окружения. «Средний» человек, погруженный в обыденную жизнь, не только вошел как основное действующее лицо в произведения писателей чеховского окружения. Это был и основной адресат, потребитель новейшей беллетристики, шедший к нему в основном со страниц газеты. «Средний человек» литературы 80-х годов - особенный феномен, отличный, скажем, от «маленького человека» предшествующей литературы. Как ни разнилась трактовка этого типа у Гоголя, писателей «натуральной школы», Достоевского, «маленький человек» - это всегда тот, к кому писатель хотел привлечь внимание своих читателей, обычно о нем не думающих; это объект, который должен быть замечен, извлечен из низов и с задворок «большой» жизни. Маленький человек в традиционном столкновении со «значительным лицом» стал и героем ряда рассказов о «толстых и тонких» Чехова-юмориста, который пародийно переосмыслил эту тему. «Средний человек» в литературе второй половины 80-х годов, в том числе и в «серьезных этюдах» Чехова, - объект уже отнюдь не экзотический. Обыденная жизнь, которой он живет, признается авторами единственной действительностью и единственным заслуживающим внимания объектом изображения. Критика 80-х годов, увидев в повороте нового поколения к изображению обыденной жизни, среднего человека и его внутреннего мира знамение времени, не смогла дать этому явлению правильной оценки. «Направленческая», наиболее авторитетная критика отказывалась видеть в этом повороте к повседневной действительности что-либо иное, кроме измены заветам «отцов», принижения задач литературы, свидетельства идейной неустойчивости или беспечности молодых писателей [3. С.34-38].

Между тем и большая русская литература в лице крупнейших, признанных писателей Л.Н. Толстого и М.Е. Салтыкова-Щедрина обратилась тогда к тем же самым объектам - повседневности и «среднему» человеку.

Л. Толстой, оставаясь писателем-проповедником, от религиозно-философских трактатов и народных рассказов обратился в «Смерти Ивана Ильича» к сюжету из жизни среднего человека. Его повесть, показав, что «история жизни Ивана Ильича была самая простая и обыкновенная и самая ужасная», стала проповедью, обращенной к миллионам Иванов Ильичей, призывом наполнить, пока не поздно, свою жизнь светом, Богом-любовью. «Средний человек» для Щедрина - это «стадный» человек, представитель толпы, массы, своей общественной пассивностью немало способствовавший окончательному воцарению реакции. И распадение современной жизни на мелочи - результат общественной безыдеальности и должно рассматриваться как явление ненормальное, как досадное, хотя и неизбежное искажение поступательного хода истории [20. С.164-169].

«Средний человек» Чехова и Щедрина - представители одной исторической эпохи. Но разная роль отведена им в каждом из двух художественных миров. Основная черта «среднего человека» Щедрина - «инстинкт самосохранения», делающий его косной силой истории. Героев Чехова объединяет иной признак: все они не понимают жизни, у каждого из них свое «ложное представление», своя разновидность незнания правды. «Простец» из щедринских «Мелочей жизни» замедляет осуществление исторических идеалов, тормозит ход истории (понимаемой просветительски). Герои чеховских «Степи», «Огней», «Неприятности», «Припадка», «Скучной истории» пытаются найти ориентиры для понимания жизни, и у каждого «нет сил ориентироваться» [28. С.4-6].

Писатели 80-90-х годов обращались и к теме народного быта. Этой теме посвящены рассказы Ал. Чехова («Бабье горе»), И. Потапенко («Шестеро»), Л. Авиловой («Костры», «В дороге»). Беспросветна жизнь их героев: болезни, тяжкий труд… Повседневная, обыденная жизнь в литературе 80-х годов - это не быт, в традиционном для прежней литературы смысле. В литературе предшествующих десятилетий быт, среда - это то, что противостоит идеалам героя, или объект иронии, любования, обличия. Рисуя правдивые картины народного быта, литераторы чеховского круга одновременно стремились уловить происходящие в нем изменения, спорили о нравах и судьбах народа, включаясь в широкую полемику о путях общественного развития России, которая шла в различных, подчас скрытых, неявных формах [3. С.47-49].

Излюбленный жанр этих писателей - рассказ или повесть, основной герой которых, в полном соответствии с литературной тенденцией эпохи, - мелкий чиновник или служащий, погруженный в бытовые заботы, чаще всего внутрисемейного характера. В 80-е годы зарождалось и оформлялось многое из того, что позже составило наиболее характерные черты русской литературы XX века. В литературе 80-х гг. видоизменилось соотношение жанров. Роман, игравший еще во второй половине 70-х гг. ведущую роль, уступает место очерку, рассказу и повести. Господство малых жанров было обусловлено рядом особенностей самой эпохи. В это время наблюдается обостренный интерес к экономическим вопросам. Судьба крестьянской общины и развитие капитализма в России, роль машинного производства в экономике страны и его влияние на человека, труд и капитал - эти и многие другие проблемы широко обсуждались на страницах общественно-литературных журналов и специальных научных трудов, тесно переплетаясь с вопросами социальными, этическими и политическими [8. С. 9-17].

Несмотря на относительное разнообразие жизненного материала, к которому обращались литераторы чеховского круга, основной темой их произведений следует все-таки признать интеллигентские искания, попытки нравственного самоопределения тех же героев, которые живут на страницах многих рассказов и повестей Чехова - студентов, чиновников, врачей, актеров, учителей, помещиков… Литература 80-х годов вывела на сцену характерную фигуру эпохи - молодого интеллигента, испытавшего некоторое воздействие революционно-демократических идей предшествовавшего десятилетия, но запутавшегося и обессилевшего в тенетах восьмидесятничества [26. С.41-43].

Эпистолярий Чехова свидетельствует о его многолетних, обширных и весьма близких дружеских контактах с тем же Потапенко, Билибиным и другими литераторами, имена которых известны сегодняшнему читателю в основном по биографии Чехова и томам его писем. Он, как, пожалуй, никто другой, был теснейшим образом связан с целой группой беллетристов, которую историки литературы называют восьмидесятниками, «скромными реалистами», бытописателями [28. С. 5-9].

У Чехова сложились разнообразные связи с писателями его круга. В личных и творческих отношениях с писателями-восьмидесятниками Чехов выступал в роли дружественного «мецената», квалифицированного консультанта и редактора, доброжелательного литературного критика, часто преувеличивавшего достоинства их произведений [38. С.201-203].

По существу Чехов был прав, когда он в шутливой форме говорил в письме к А. Суворину (от 10 октября 1888 г.) о своих заслугах в качестве «мецената» молодых писателей: «Газетные беллетристы второго и третьего сорта должны воздвигнуть мне памятник или по крайней мере поднести серебряный портсигар: я проложил для них дорогу в толстые журналы, к лаврам и сердцам порядочных людей» [17. С.71-72].

Чехов не только «протежировал» молодым беллетристам, - он и редактировал многие их произведения. Редакторские правки сопровождались такими комментариями Чехова, которые помогали начинающим авторам понимать специфику сложного литературного искусства.

Не выделяя себя из «артели», Чехов говорил Леонтьеву-Щеглову: «В наших талантах много фосфора, но нет железа. Мы, пожалуй, красивые птицы и поем хорошо, но мы не орлы». В этой образной характеристике творческой деятельности писателей чеховского круга представляет интерес сопоставление «красивых птиц» и «орлов». Орлы - это мощные птицы, высоко летающие над просторами, - так творческая мысль больших писателей должна парить над просторами жизни, писатель должен ставить важные вопросы жизни. Только «орлам» в литературе посильны «серьезные вопросы», а в искусстве «только то прекрасно, что серьезно», - такими чеховскими словами можно выразить смысл образной оценки творчества «артели» в письме к Щеглову [9. С.37-41].

Беллетристы 80-х годов отличались друг от друга индивидуальными писательскими почерками и степенью литературной одаренности, но всех их объединяли в одну общую «артель» основные особенности мировоззрения и творческого метода. Беллетристы-восьмидесятники стояли на позициях буржуазного позитивизма, стремились только к регистрации фактов и явлений жизни без их философского осмысления. С этой позитивистской позицией связан их натуралистический метод изображения действительности [18. С.124-126].

Писатели чеховского времени утратили основное качество реалистической литературы - искусство обобщения существенных сторон развивающейся жизни, они стали копировать жизнь так, как она есть, без попытки проникнуть в ее сущность. Писатели «артели» не создали ни одного художественно-типического образа, ни одного яркого положительного героя - их героем стал «не герой», «средний» человек, мещанин, обыватель.

Утратили беллетристы-восьмидесятники и другие свойства великой литературы критического реализма - показа острых социальных противоречий, постановки больших философских вопросов. Правду искусства писатели чеховского круга видели в изображении повседневного, обыденного течения жизни. Натуралистическое бытописательство привело к измельчанию литературного искусства, а поверхностное, одностороннее изображение действительности обедняло представление о мире и о людях [17. С. 48-50].

«Артели» восьмидесятников противостоял со своим демократическим миросозерцанием и реалистическим методом их великий современник Чехов.

К началу XX в. писатели-восьмидесятники утрачивают свою былую популярность. Время выдвинуло новые темы и новых героев.

На рубеже веков новое поколение писателей обратилось к изображению «взорванного» быта, к бичеванию мещанского покоя. Ни Щеглов, ни Баранцевич не могли принять в этом изображении заметного участия. В 1900-е гг. Щеглов - уже «забытый» писатель, хотя, подобно другим восьмидесятникам, еще продолжает свой литературный путь. Теперь он известен главным образом как театральный деятель, выступающий в защиту народного театра [26. С.69-72].

Целью нашего исследования является выявление особенностей, признаков чеховского времени как в прозе А.П. Чехова, так и писателей «чеховской поры».

Для достижения поставленной цели необходимо решение следующих задач:

1. Определить признаки и характерные черты чеховского времени.

2. Рассмотреть творчество писателей, которые ближе всего находились к А.П. Чехову и повлияли на него и на его творчество, - Ал.П. Чехов, И.Н. Потапенко, Л.А. Авилова.

Данная работа состоит из введения, двух глав, заключения и списка литературы.

В первой главе дипломного сочинения под названием «Чеховское время в прозе А.П. Чехова» мы рассматриваем формирование Чехова как писателя и анализируем следующие его произведения : «Письмо к ученому соседу», «Тоска», «Палата №6», «Убийство», «Невеста». Выбор этих произведений не случаен, он охватывает, все периоды творчества А.П. Чехова. От первого произведения «Письмо к ученому соседу» до последнего - «Невеста».

Вторая глава посвящена писателям «чеховской поры» и состоит из трех параграфов: «Ал.П. Чехов и анализ рассказа «На маяке»; «И.Н. Потапенко и анализ романа «Не герой»; «Л.А. Авилова и анализ рассказа «Пышная жизнь».

Чтобы раскрыть тему, мы выбрали именно этих писателей, поскольку они составляли его ближайшее окружение. Александр Чехов - старший брат, во многом благодаря ему Антон Чехов вошел в литературу; с Игнатием Потапенко у Чехова сложились дружеские отношения; с Лидией Авиловой - тёплые, доверительные отношения, Чехов давал ей советы и рекомендации в литературном труде, впоследствии Лидия Авилова оставила воспоминания о Чехове.

Актуальность темы определяется малой изученностью творчества писателей чеховского времени и необходимостью включения их в историко-литературный контекст последних десятилетий XIX - начала XX века как значимого явления отечественной литературы. Действительно, творчество писателей чеховского времени долгое время не изучалось, поскольку в советском литературоведении устойчивым было представление о беллетристах этого круга как подражателях, потакавших вкусам невзыскательного читателя и не сделавших ничего нового для развития отечественной литературы. Тем не менее некоторые исследования, посвященные восьмидесятникам, все-таки появлялись. С конца 70-х годов XX века творчество писателей «чеховской поры» привлекает внимание исследователей. В 1977 году появляется работа Л.Д. Опульской «Чехов и его время» [40]. В 1982 году появляется книга о писателях «чеховского времени», автором которой стал В.Б. Катаев [26]. Здесь представлены практически все писатели чеховского «круга», дана краткая характеристика творчества, выявляются связи с Чеховым. В этом же 1982 году появляется книга С.В. Букчина «Писатели чеховской поры» [9]. В 1987 году - А.М. Туркова «А.П. Чехов и его время» [38]. Данная литература позволяет углубить наши представления о А.П. Чехове и литературе его времени.

чехов писатель потапенко авилова

Глава 1. «Чеховское время» в прозе А.П. Чехова

1.1 Представление о времени в раннем творчестве А.П. Чехова («Письмо к ученому соседу», «Тоска»)

Антон Павлович Чехов известен в большей степени как серьёзный прозаик и драматург, но именно раннее, юмористическое творчество сыграло решающую роль в его становлении. Эволюция мировоззрения автора привела к изменению проблематики рассказов, в результате чего менялись герои, функции комизма, совершенствовался стиль [16. С.13].

В начале творческого пути Чехова интересовали прежде всего нравственные и этические вопросы.

Для правильного понимания раннего творчества Чехова важен вопрос о литературной среде, в которой оно складывалось. Принято считать, что именно в юмористической прессе, прежде всего у Н. Лейкина, Чехов проходил свою трудную литературную школу. Собран значительный материал, характеризующий сложные взаимоотношения Чехова с юмористической прессой восьмидесятых годов, установлена существенная общность раннего творчества писателя с традиционной тематикой и жанрами юмористических журналов [23. С.17-19].

Вырабатывается Антоша Чехонте на коротких набросках, более соответствующих характеру его дарования, чем большие романы и повести. И в этих набросках далеко не все значительно; многое пишется наспех, отчасти из-за гонорара, так как вся семья Чеховых, по-видимому, была в очень стесненных обстоятельствах, когда сыновья еще только учились. Доступ в мелкие журналы был открыт; остроумие автора оценено; в двух-трех набросках он проявил и наблюдательность, и умение заинтересовать и насмешить - этого оказалось достаточным, чтобы Антошу Чехонте, подписывавшегося также другими псевдонимами - Балдастов, Брат моего брата, Человек без селезенки и т, п., - зачислили постоянным сотрудником юмористических изданий, и он печатался в течение пяти-шести лет в двенадцати журнальчиках, добравшись, наконец, до «Петербургской Газеты», а потом, с 1886 года, вступив в сотрудники и «Нового Времени», уже под своей настоящей фамилией. Но сотрудничать в «Осколках», «Будильнике» и «Петербургской Газете» он продолжал еще в 1887 году под прежним псевдонимом [44. С.154-156].

Действительно, Чехов во многом следовал традициям, установившимся в юмористических изданиях, перенимал опыт своих старших товарищей по перу, многому учился у них. Чеховские «мелочишки», частенько весьма легковесные, умение приурочивать свои произведения к сезонно - бытовому календарю и т.п. - все это шло от «Будильника», «Стрекозы», «Осколков» и других юмористических журналов. Более того - исследователи показали, что Чехов не был оригинален и в избранных им жанрах. И рассказ-анекдот и рассказ-сценка задолго до Чехова прочно укоренились в малой прессе. Так, рассказ-сценка, излюбленный жанр Чехова, был до него разработан П.М. Садовским, потом И.Ф. Горбуновым, которые популяризовали его главным образом с эстрады, и, наконец, Н.А. Лейкиным, сделавшим его популярным в юмористической прессе [24. С.13-14].

Вместе с тем в идейном и художественном плане Чехов не столько следовал традиции юмористических журналов, сколько ломал и трансформировал ее.

Действительно, как бы ни была на первый взгляд значительна зависимость молодого писателя от традиционных жанров юмористической журналистики, какие бы разительные совпадения ни были в его отдельных произведениях с рассказами и шутками его тогдашних соратников по перу, несомненно, что его творческие взгляды формировались вне этой среды. Не Лейкин и не Билибин были подлинными учителями и наставниками Антоши Чехонте. Духовное развитие молодого писателя шло вдалеке от той полубогемной, полуторгашеской, идейно беспринципной и мелкотравчатой среды, с которой он сталкивался в московских и петербургских редакциях. Чехов был полноправным наследником всей русской литературы и ее великих традиций. Именно так и следует искать подлинных учителей, духовных и творческих наставников молодого писателя [30. С.54-56].

Несомненно, художественная система А.П. Чехова сложилась далеко не сразу. Кривая творческого роста писателя хорошо отражена в истории чеховских сборников. Отбор и подготовка произведений для этих изданий - наглядный тому пример.

Неосуществленный первый сборник «Шалость», который Чехов готовил в 1882 году, должен был быть, насколько можно судить по его набранной части, довольно пестрым по своему составу. Среди одиннадцати рассказов включенных в эту книгу, были пародии («Письмо ученому соседу» - 1880, «Тысяча одна страсть…» - 1880), произведения, именуемые подчас пародиями, но которые правильнее называть шуточной стилизацией («Жены артистов» - 1881, «Грешник из Толедо» - 1881). Думал Чехов включить сюда и типичную для юмористической прессы «побрехушку» - «Темпераменты» (1881). Стилистически разнородны и другие произведения сборника. Тут мы встретим типичный рассказ - анекдот о том, как жестоко был наказан писарь Иван Павлович за свою недальновидность и жадность («За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь» -1880). Рядом - бытовые юмористические сценки («Перед свадьбой» - 1880, «В вагоне» - 1881, «Петров день» - 1881).

В этот период смех Чехова - зачастую лишь проявление жизнерадостного темперамента, смешливого, так как смех сам по себе показатель здорового, бодрого настроения. С ранних пор он пользуется им и для выявления контрастов жизни или последствий социального настроения [8. С.4-7].

Между тем его сотрудничество в юмористических журналах скоро стало главным источником средств к существованию семьи. Забота о семье требовала много сил и труда. Эта забота вела к многописанию: гонорар был нищенский, надо было писать как можно больше, писать непрерывно, не разгибая спины, не зная отдыха.

В круг пишущих для так называемой «малой прессы» - то есть для коммерческих изданий, а также для легкого семейного чтения - ввел Чехова брат Александр. С этими же изданиями сотрудничал как художник и Николай Чехов. К «малой прессе» относились журналы «Стрекоза», «Зритель», «Будильник», «Сверчок», «Осколки», «Свет и тени» и многие другие [31. С.28].

В ранний, «осколочный» период в центре произведений Чехова - неподвижный быт, застывший бездуховный человек. В рассказах варьировались столкновения униженного человека, раба со «значительным лицом» и исход этого столкновения (победа сильного) был предрешен, он обозначался в заглавии (например, «Торжество победителя»). В ряде случаев конфликт как бы снимался самой жизнью; он назревал, при иных обстоятельствах обострился бы, но в современных условиях, у мелких людей с рабским сознанием нелепо угасал. Там, где нужно было протестовать, герои проявляли терпение и покорность («Размазня») или приходили к анекдотическому примирению («Либерал») [10. С.21-22].

Исследование мелочных конфликтов, подробностей косного быта и отношений бездуховных людей составляло главную цель ранних произведений Чехова. Раннюю Чеховскую прозу нужно читать на страницах старых газет и журналов, в контрастном соседстве с Лейкиным, Пазухиным, Плещеевым-младшим, Александром Чеховым и прочими маленькими литераторами, заполнявшими эти, по выражению старого критика, «несчастные листки». Тут виден не просто талант, цену которого по-своему - построчно - понимал и Лейкин; яркая особенность раннего Чехова заключается в чувстве традиции: вес и достоинство литературного слова, характерность диалога и монолога, ритмический строй портретных и пейзажных описаний, точность метафоры. Пусть на первых порах до классического совершенства было далеко. Но не с Лейкиным, не с «осколочной» юмористической связана творческая эволюция раннего Чехова. Ранняя чеховская проза стилистически обособлена и полемична по отношению к «осколочной» беллетристике; в ней сохраняется явственная связь с классической, прежде всего гоголевской, традиций. Не случайно при чтении «Смерти чиновника» вспоминается гоголевская «Шинель» [16. С.29-32].

«О, как хорошо, что никому неизвестно, когда я начал писать», заметил как-то Чехов в письме к своей сестре. Этот факт творческой биографии писателя действительно до сих пор не дает покоя литературоведам. Первым же напечатанным произведением принято считать его рассказ «Письмо к ученому соседу». Сам Чехов также считал этот рассказ своей первой публикацией [31. С.48].

Рассказ «Письмо к ученому соседу» написан в 1879 году [5. Т.I. С.11-16]. Рассказ был напечатан 9 марта 1880 года в журнале «Стрекоза» (№10) под заглавием «Письмо донского помещика Степана Владимировича N к ученому соседу д-ру Фридриху». Редакция «Стрекозы» ответила молодому автору 20 января 1880 года так: «Милостивый государь! Редакция имеет честь известить Вас, что присланный Вами рассказ написан недурно и будет помещен в журнале. Гонорар прилагается редакцией в размере 5 к. со строки. Редактор Ипп. Василевский» [32. С.59].

Это первое опубликованное произведение А.П. Чехова, на что указывал и сам писатель: «...первая безделушка... была напечатана в марте или в апреле 1880 года в «Стрекозе» (письмо Ф.Д. Батюшкову от 19 января 1904 г.).

М.П. Чехов вспоминает, как постепенно складывался этот рассказ: «Когда мы еще жили в Таганроге всей семьей, у нас часто происходили домашние спектакли, в которых Антоша-гимназист был главным воротилой», часто он «устраивал лекции и сцены, кому-нибудь подражал или кого-нибудь представлял. Так, он изображал старика профессора, читавшего свои лекции, почти слово в слово составившие потом содержание его самого первого рассказа «Письмо к ученому соседу». В шуточном представлении «захудалого» профессора, как потом и в рассказе, Чехов пародировал письмо своего деда Егора Михайловича к отцу, Павлу Егоровичу [30. С. 61-62].

Когда родные писателя прочли рассказ в «Стрекозе», рассуждения донского помещика «касательно естества природы» показались им знакомыми. Мария Павловна Чехова, которой тогда было 12 лет, позже писала: «Мы смеялись... вспоминая, как Антоша еще в Таганроге выступал перед нами со своими экспромтами в таком же роде». Общим источником для экспромтов и тона «Письма...» был стиль, знакомый младшему поколению чеховской семьи по речи их отца, купца 3-й гильдии П.Е. Чехова, и дяди, церковного старосты М.Е. Чехова (любовь к научным «открытиям», нравоучительный тон в сочетании с просторечием). Для наглядности - два примера из писем П.Е. Чехова: «Не знаю, отчего в Москве ученье медленно двигается, - или оттого, что климат холодный, в теплом ученье скорее созревает и дает плоды приятные»; «Я вижу много молодых учеников, набравших в свою голову разных высокоумных идей... начали об себе много мечтать, что они умнее других...».

Ни в один из прижизненных сборников чеховских рассказов, ни в издание А.Ф. Маркса (собрание сочинений, подготовленное самим Чеховым в 1899-1902 гг.) этот образец его пародии не вошел. Известен он стал с выходом 22-го тома полного собрания сочинений писателя (1911) [16. С. 51-54].

Главный герой рассказа - отставной урядник из дворян Василий Семи-Булатов. Рассказ представляет собой письмо Василия Семи-Булатова к своему соседу: «Дорогой соседушка! Максим…(забыл как по батюшке, извените великодушно!) Извените и простите меня старого старикашку и нелепую душу человеческую за то, что осмеливаюсь Вас беспокоить своим жалким письменным лепетом» [5. Т.I. С.11].

Первое произведение Чехова - рассказ в рассказе. Это рассказ и письмо Василия Семи-Булатова к соседу, повествование введется от самого героя. В произведении один герой, с остальными мы знакомимся только через него.

Рассказ юмористический, об этом свидетельствует и название села Блины-Съедены, глупо и иронично Чехов показывает доводы и несогласия Василия Семи-Булатова с научными открытиями: «…Если бы человек, властитель мира, умнейшее из дыхательных существ, происходил от глупой и невежественной обезьяны то у него был бы хвост и дикий голос. Если бы мы происходили от обезьян, то нас теперь водили бы по городам Цыганы…». Чехов показывает научные открытия самого Семи-Булатова: «День зимою оттого короткий, что подобно всем прочим предметам видимым и невидимым от холода сжимается и оттого, что солнце рано заходит, а ночь от возжения светильников и фонарей расширяется, ибо согревается» [5. Т.I. С.12]. Чехов иронически относится к своему герою, показывает его неграмотность и незнание науки, но первые рассказы еще шуточные, здесь пока нет глубокого содержания и писались они для заработка.

В первом рассказе героем Чехов выбирает урядника из дворянства, «средний человек» - что было характерно для писателей чеховской «поры». Но этот рассказ не раскрывает еще чеховских признаков, которые будут ему присущи в последующих произведениях - это обыденная жизнь, со своими житейскими проблемами и заботами, в первом произведении нет еще того глубокого смысла и переживаний, которые испытывал Чехов к своим героям.

В отличие от предшественников героем произведений писатель делает не какую-то выдающуюся личность, а самого обыкновенного человека. Его интересует духовный мир человека, погруженного в поток обыденной жизни.

Уже в ранних рассказах он обнаружил недюжинный талант и много тонкого юмора, охотно пользуясь шаржем как литературным приемом, к которому он прибегал и впоследствии, особенно в своих комедиях и одноактных водевилях, вроде «Медведя» и «Юбилея». Но даже в этот первый период, наряду с легкой карикатурой и добродушным смехом, в творчестве Чехова наметились иные, более серьезные мотивы, которые более полно раскроются в последующих произведениях Чехова.

С середины 80-х годов все чаще слышится у Чехова грустный мотив утраты в жизни поэзии, гармонии. Поэзия разлита в природе, в творениях искусства, она в искании человеком истины, в жажде общения. В многочисленных рассказах этого времени Чехов обращается к исследованию души современного человека, испытывающего влияние разнообразных социальных, научных и философских идей: пессимизма, радикального народничества; решает волновавшие общество вопросы семейных отношений, аномальных явлений психики и др. Основой сюжетов становится не столкновение человека с грубой социальной средой, но внутренний конфликт его духовного мира: герои Чехова - «хмурые», скучные, живущие «в сумерках» люди, оказываются жизненно несостоятельными в силу собственной неспособности к творческой реализации, неумения преодолевать душевное отчуждение от других людей; их несчастья не имеют фатальной предопределенности и не обусловлены исторически - они страдают по причине собственных житейских ошибок, дурных поступков, нравственной и умственной апатии [8. С.22-24].

Мировоззрение Чехова во второй половине 80-х годов отражало идеологическое состояние той части демократической интеллигенции, которая, преодолевая мелкобуржуазную ограниченность и аполитичность, напряженно искала цельного общественно-политического миросозерцания и порой непоследовательно боролась с реакционными идеями, тормозившими прогрессивное развитие русского общества.

Мировоззрение Чехова - противоречивое и изменяющееся явление. Но в развивавшемся мировоззрении Чехова была постоянная величина - демократическое начало. Вместе с мировоззрением в целом развивалась и его демократическая основа [23. С.51-53].

Напряженные идейные искания Чехова в годы перелома, вдумчивое отношение к жизни и литературе привели писателя к большим творческим удачам. Произведения второй половины 80-х годов свидетельствуют о том, что Чехову удалось раскрыть отдельные существенные стороны современной ему действительности - он указал на ложь как на характернейшую черту буржуазного общества, он квалифицировал проституцию как большое социальное зло, он трактовал философию пессимизма как вредную теорию, он показал социальные контрасты собственнического мира - торжество хищников-стяжателей и обездоленность трудящихся масс [10. С.39-40].

В 1886-1889 гг. обостряется социальное зрение Чехова. Он видит неустроенность жизни простого человека-труженика и приходит к твердому убеждению, что человек не может быть счастлив, пока существуют несчастные.

В эти же годы получила широкий и всесторонний размах основная социальная тема чеховского творчества - человек и буржуазные общественные отношения. Чехов более сознательно, более глубоко, чем в ранний период своего творчества, начал понимать, что характер и судьба человека определяются жизненными обстоятельствами [14. С.26-28].

Чехов увидел и показал человека, изуродованного, обезличенного буржуазно-мещанским укладом жизни, потерявшего чувство собственного достоинства; он остро переживал унижение личности, превращение человека в раба. Чехов стал понимать, что такое явление обусловлено «бесчеловеческой» действительностью, но не знал, как сделать жизненные обстоятельства «человеческими», какой общественный строй может способствовать раскрытию всех заложенных в человеке сил и способностей [31. С.12-13].

Особенности мировоззрения Чехова 80-х годов полнее всего отразились в рассказе «Тоска», написанном в 1886 году [5. Т.IV. С.326-330].

На первый взгляд это рассказ с очень очевидным сюжетом, с первых же слов захватывающий сочувствием к Ионе Потапову и его беде. Но это только на первый взгляд. И действительно, герой рассказа - извозчик, не новый для литературы XIX века: этот образ мы можем встретить в авантюрно - приключенческих и анекдотических произведениях М. Погодина, Н. Полевого; в русле «натуральной школы» напишут об извозчике Ф. Булгарин и И. Кокорев; по-новому посмотрит на этого героя Н. Некрасов в стихотворении «Извозчик». И всё-таки, коснувшись уже не раз разработанной темы, А.П. Чехов даёт своё совершенно новое её понимание [23. С.71].

Рассказ «Тоска» о равнодушных людях, считающих себя классом выше, неспособных понять, пожалеть другого человека, поддержать его доброй улыбкой, чуждых к отзывчивости и состраданию. Главным героем рассказа является Иона Потапов бедный извозчик, совсем недавно похоронивший своего сына, ищущий поддержки и понимания людей. Конечно, его горе трудно понять людям, у которых никогда не болело сердце. С какой доверчивой беззащитностью открывает Иона свою душу всем тем, кому в тот день нужен был извозчик. С какой детской открытостью пытается он увидеть в глазах ездоков огонек поддержки и сострадания. Но все его существо наталкивается на стену черствости, равнодушия и непонимания.

В рассказе присутствует чеховская тема - драма одиночества. Старик Иона Потапов, одинок в своём горе, ему некому открыть душу, никто не хочет его выслушать. Рассказ начинается с эпиграфа: «Кому повем печаль мою?».

Трагедия Ионы никого не интересует: ни военного, ни праздношатающуюся молодежь, ни человека его же сословия - извозчика.

Размышляя над судьбой Ионы, над горем обыкновенного маленького человека, Чехов четыре раза повторяет ситуацию «несостоявшегося общения»: «Дождавшись короткой паузы, он оглядывается еще раз и бормочет:

-- А у меня на этой неделе... тово... сын помер!

-- Все помрем...-- вздыхает горбач, вытирая после кашля губы» [5. Т.IV. С.327].

Чехов рисует тем самым одиночество простого человека среди толпы, отсутствие отклика на чужую боль, невнимание к жаждущей излить себя душе. Он возводит тоску и горе маленького человека до тоски поистине вселенской.

Иона Потапов никому не интересен, его распирающая душу боль никому не нужна. Все куда-то спешат, все недовольны, раздражены, только Ионе некуда спешить. Он одинок, печален, погружен в раздумья. Смерть ошиблась, «дверью обозналась», забрала наследника, который «настоящий извозчик был».

После нескольких попыток излить душу посторонним людям, Иона Потапов понимает, что в горе сочувствующих нет и не будет, люди замыкаются, они хотят чего угодно, но только не разговоров о чьей-либо смерти.

Люди не хотят думать о бренности, они бездумно снуют по миру, надеясь, что удача их убережет, они найдут свое место в жизни, и что им за дело до смерти какого-то человека.

Иона не может выговориться, чтобы хоть как-то облегчить свое горе. И растет тоска, «тоска громадная, не знающая границ». Мир людей отверг его, и старик идет к своей лошади - бессловесной твари, - которая одна понимает его.

Кому может выплакаться Иона? Только живой душе, только она способна понять горе другого. Иона нашел такого молчаливого друга - своего напарника - лошадь, старую, заезженную, уставшую от работы, которая может только дохнуть теплом своим на руки хозяина: «- Так-то, брат кобылочка... Нету Кузьмы Ионыча... Приказал долго жить... Взял и помер зря... Таперя, скажем, у тебя жеребеночек, и ты этому жеребеночку родная мать... И вдруг, скажем, этот самый жеребеночек приказал долго жить... Ведь жалко? Лошаденка жует, слушает и дышит на руки своего хозяина… Иона увлекается и рассказывает ей все...» [5. Т.IV. С.330].

А.П. Чехов - тонкий психолог человеческой души. Он показал, как может быть безысходна тоска человека, одинокая, как и человек. Войдя в русскую литературу, Чехов выступил мастером «малой» формы. Он способен передать в небольшом рассказе всю жизнь человека, придерживаясь сформулированных им самим правил: «писать талантливо, то есть коротко» и «краткость - сестра таланта». За его пейзажами, нарисованными часто с помощью одной точной и меткой детали, за короткими диалогами и монологами, за маленькими подробностями внимательный читатель всегда различает не названные автором, но ясно видимые глубины жизни [32. С.56].

Вот и в «Тоске» достаточно нескольких предложений в начале рассказа, чтобы ощутить атмосферу бездушия, окружающую главного героя: «На землю мягким ковром опускаются сумерки; кружится мокрый, крупный снег, который «пластом ложится на крыши, лошадиные спины, плечи, шапки». Это не просто сумерки и снег, это символ какой-то безысходности, пустоты и равнодушия мира. Ощущаешь, как мал и ничтожен человек в этом бездушном пространстве.

И Иона Потапов один в этой пустоте, где ему не с кем словом перемолвиться. В этом коротком рассказе Чехов рисует образ бездушного города с бездушными людьми. Город, где так много людей, но где ты духовно одинок. Иона не может выговориться, чтобы хоть как-то облегчить свое горе. Одиночество человека среди людей - вот страшная суть рассказа «Тоска».

Таким образом, рассказ «Тоска» об обычном «среднем человеке», с его проблемами, которые никого не интересуют, все равнодушны к его боли, он «чужой» в этом бездушном мире - эти признаки были характерны и для Чехова, и для писателей «чеховского времени». Писатели сочувствуют героям и чувствуют их боль, как свою собственную.

1.2 Герой времени в зрелом творчестве А.П. Чехова («Палата №6», «Убийство», «Невеста»)

В творческой жизни А.П. Чехова - в 1890-х - начале 1900-х годов еще заметнее проникновения в эпические его произведения драматического и лирического начал. Обостряется конфликт духовно пробуждающегося человека с действительностью, настойчивее становится проблема самосознания и самоопределения человека, поисков им истины, своего пути в жизни, громче звучат голоса самих героев. В его творчестве возникают новые темы. Верный принципам «художественной объективности», Чехов создает мрачные картины оторванного от культуры крестьянского быта («Моя жизнь», 1896; «Мужики», 1897; «В овраге», 1900). Тема нравственной деградации и духовной опустошенности русской интеллигенции, ее неспособности к социальному и личному жизнеустройству поднимается в рассказе «Дом с мезонином» (1896), «маленькой трилогии» «Человек в футляре», «Крыжовник», «О любви» (1898) [14. С.31-33]. В то же время многие герои его последних произведений все сильнее испытывают «тоску по идеалу», переживают стремление к новой, лучшей жизни («По делам службы», 1898; «Архиерей», 1902; «Невеста», 1903). Чуждый моральному учительству, религиозной проповеди и социальному утопизму, Чехов не прописывает рецептов нравственного совершенствования, общественного переустройства или духовного преображения, но в томлениях и муках своих героев, в их неудовлетворенности бессмысленностью своего существования видит доказательства принципиальной возможности для человека устроить свою жизнь правдиво, достойно и радостно [23. С.81].

Одновременно Чехов продолжает работу в драматическом жанре, пишет небольшие пьесы, «шутки», водевили («Свадьба», 1890), комедию «Леший» (1890). В середине 1890-х гг. Чехов вернулся к своим драматургическим поискам, пытаясь перенести в пьесы основные принципы «объективной» прозы: сюжетная острота сменялась внешне спокойным течением событий, а все драматические коллизии перемещались в сферу духовных переживаний героев. В фабуле ослаблялись элементы занимательности, что восполнялось психологической насыщенностью действия, напряженность которого поддерживалась «случайными» репликами, приобретавшими символическую окрашенность, а также вне словесными средствами (паузами, жестами персонажей, «посторонними» звуками, мелочами обстановки), в совокупности создававшими чрезвычайно значимый для восприятия чеховской драматургии психологический подтекст. Однако к адекватному воспроизведению новой драмы российские театры оказались не готовы: представление пьесы «Чайка» на сцене Александринского театра (1896) закончилось провалом, и только постановка Московского Художественного театра (1898) открыла публике искусство Чехова-драматурга. Постановки последующих чеховских пьес («Дядя Ваня», 1899; «Три сестры», 1901, «Вишневый сад», 1904) осуществлялись только на сцене этого театра [35. С.59-63].

Произведения А.П. Чехова - исключительно сложный объект анализа и интерпретации. Л. Толстой говорил о нем: «Чехов - это Пушкин в прозе». После смерти писателя он также написал: «Он создал новые, совершенно новые, по-моему, для всего мира формы письма, подобных которым я не встречал нигде... Отбрасывая всякую ложную скромность, утверждаю, что по технике он, Чехов, гораздо выше меня». Он подразумевал сильнейшее художественное впечатление, какое оставляла человеческая проза, удивлявшая своей краткостью и простотой. Краткость смущала всех. Краткость противостояла тому, что более всего ценили, чем особенно дорожили в те времена - пространному многотонному роману [39. С.8-9].

К началу 90-х годов сформировалась та чеховская манера письма, для которой характерно изображение жизни с точки зрения героя - «как бы без вмешательства автора, без его оценок, выраженных явно». Сам Чехов замечает: «…если я подбавлю субъективности, образы расплывутся, и рассказ не будет так компактен, как надлежит быть всем коротеньким рассказам».

Эта чеховская установка на объективность и сжатость изображения проявляется и в повествовании, ведущемся от автора и представляющим один из функционально-смысловых типов речи, определяемый как рассказ о развивающихся действиях [23. С.78-79].

Рассказы, написанные им в последний период творчества, представляют собой разносторонний анализ российского общества, социальная направленность которого почти всегда очевидна, хотя писатель никогда не нарушает основополагающее художественное единство произведения. Среди этих рассказов и повестей его лучшие создания - «Палата №6», «Бабье царство», «Студент», «Три года», «Анна на шее», «Убийство», «Моя жизнь», «Мужики», «Душечка», «Человек в футляре», «В овраге», «Дама с собачкой», «Архиерей» и «Невеста» [30. С.69].

Хотя Чехов заявлял, что сочинение пьес не в его характере, он был наделен острым драматическим чутьем. Сюжеты и диалоги его ранних рассказов подаются скорее в драматическом, нежели в повествовательном или описательном ключе [31. С.91].

Чехов посетил остров Сахалин. Сахалин называли «каторжным» островом, потому что там издавна содержали людей, отбывавших каторгу или по окончании каторжного срока живших там на поселении. Именно туда, в этот «ад», о котором мало знали и мало думали в просвещенном культурном обществе и отправился Чехов.

Итогом этой поездки, стоившей Чехову обострения туберкулезного процесса, стала его книга «Остров Сахалин». Строго научная, документальная в своей основе, она явилась настолько острым разоблачением каторжных порядков, что правительство вынуждено было назначить комиссию для расследования положения ссыльнокаторжных на Сахалине. «Остров Сахалин» был предметом особой гордости Чехова. «Я рад, что в моем беллетристическом гардеробе, - писал он в обычной для него шутливой манере, - будет висеть и сей жесткий арестантский халат. Пусть висит!» В художественном же его творчестве сахалинские впечатления отразились мало, но опыт посещения «каторжного острова» впоследствии так и или иначе сказывался на всем, что выходило из-под его пера. Без ложной скромности Чехов мог сказать, что отныне в его творчестве «все просахалинено» [10. С.74-76].

Как отголосок впечатлений, вынесенных с острова-тюрьмы, возник замысел произведения «Палата №6» [5. Т.VIII. С.72-127].

В 1892 году А.П. Чехов написал повесть «Палата № 6». Первое упоминание о повести встречается в письме Чехова к его издателю А.С. Суворину от 31 марта 1892 года: «…Пишу повесть. Прежде чем печатать, хотел бы прислать Вам её для цензуры, ибо Ваше мнение для меня золото, но надо торопиться, так как нет денег. В повести много рассуждений и отсутствует элемент любви. Есть фабула, завязка и развязка. Направление либеральное. Размер - 2 печатных листа. Но надо было бы с Вами посоветоваться, а то я боюсь нагородить чепухи и скуки. У Вас превосходный вкус, и Вашему первому впечатлению я верю, как тому, что на небесах есть солнце. Если не будут торопиться печатать мой рассказ и дадут мне месяц - два для поправок, то разрешите мне прислать Вам корректуру» [30. С.18-20].

16 апреля Чехов писал И.И. Ясинскому, что привёз рукопись в Москву, чтобы отдать её в редакцию «Русского обозрения».

29 апреля Чехов писал Л.А. Авиловой, что продолжает работу над «Палатой № 6»: «Кончаю повесть, очень скучную, так как в ней совершенно отсутствуют женщина и элемент любви. Терпеть не могу таких повестей, написал же как-то нечаянно, по легкомыслию. Могу прислать Вам оттиск, если буду знать Ваш адрес после июня» [42. С.84].

Рассказ «Палата №6» возник как отголосок впечатлений, вынесенных с острова-тюрьмы, где самым тяжким для писателя оказалось соприкосновение с ужасами каторги, о чем он позже напишет: «Сахалин - это место невыносимых страданий... Мы сгноили в тюрьмах миллионы людей, сгноили зря, без рассуждения, варварски; мы гоняли людей по холоду в кандалах десятки тысяч верст... размножали преступников и все это сваливали на тюремных смотрителей... Виноваты не смотрители, а все мы» [32. С.54].

Начинается рассказ с ужасного описания больничного двора, который сразу же навевает грустные мысли: «В больничном дворе стоит небольшой флигель, окруженный целым лесом репейника, крапивы и дикой конопли... Передним фасадом обращен он к больнице, задним - глядит в поле, от которого отделяет его серый больничный забор с гвоздями. Эти гвозди, обращенные остриями кверху, и забор, и самый флигель имеют тот особый унылый, окаянный вид, какой у нас бывает только у больничных и тюремных построек». В сенях на старом хламе спит сторож с «суровым, испитым лицом» [5. Т.VIII. С.72-73].

Молодой врач, Андрей Ефимыч Рагин, приехал в провинциальную больницу. Больница содержится в ужасающем беспорядке, что показывает, что в данном городе больница, а в частности ее психиатрическая палата выполняет роль своеобразного дна, куда попадают никому ненужные люди. Горожане, видя палату № 6, создают себе иллюзию защищенности от психически больных людей. Они думают, что все сумасшедшие города находятся в ней, и их нет смысла лечить. В больнице их и не лечат. Там их только содержат. Новый врач, хотя и имеет внушительную внешность, но к ней он еще имеет и слишком мягкий характер. Поэтому, видя все беспорядки и понимая необходимость борьбы с ними, он не смог вести эту борьбу. Он не умеет приказывать. В результате этого он смирился с существующим положением вещей.

Тягостное впечатление усиливается по мере того, как вчитываешься в этот рассказ, знакомишься с палатой № 6 и ее обитателями - сторожем Никитой, который предстает в этом рассказе очень тупым и беспощадным, с доктором Рагиным, а также с душевнобольными, которые населяют данную палату. Один из них - еврей Моисейка, который помешался после того, как у него сгорела шапочная мастерская. Он чрезвычайно услужлив: ему нравится подавать товарищам воду, укрывать их, когда они спят, и за это его одного из всех отпускают на улицу, где ему дают кто копеечку, кто квасу, кто еще что-нибудь...

Единственным человеком, который может и способен рассуждать, трезво мыслить и проявлять благородство, как это ни покажется парадоксальным, оказывается душевнобольной Иван Дмитрич Громов. Доктор Рагин, который является заведующим больницы, каждый раз, навещая его в страшной палате № 6, говорит: «Если бы вы знали, друг мой, как надоели мне всеобщее безумие, бездарность, тупость и с какой радостью я всякий раз беседую с вами! Вы умный человек, и я наслаждаюся вами» [5. Т.VIII. С.84].

Громова свела с ума именно жизнь среди нормальных людей. Он заболел манией преследования, ему стало казаться, что его посадят в тюрьму. И Громов действительно попал в тюрьму. Этой тюрьмой для него оказалась палата № 6, где людей действительно не лечат, а калечат и истязают, жизнь там оказывается страшнее, чем в остроге. Но, сидя за больничной решеткой и страдая невыносимо, он не перестает возмущаться, протестовать и не теряет веры в то, что рано или поздно правда и добро восторжествуют: «...воссияет заря новой жизни, восторжествует правда, и на нашей улице будет праздник! Я не дождусь, издохну, но зато чьи-нибудь правнуки дождутся».

Иначе Чехов изображает взгляд на жизнь доктора Рагина. Он следует только одной идее: «При всякой обстановке вы можете находить успокоение в самом себе». Поэтому он не вмешивается в дела больницы и не пытается улучшить положение вверенных ему людей. «Все вздор и суета... - успокаивает он себя, - в своей нечестности виноват не я, а время... Родись я двумястами лет позже, я был бы другим».

Да, Рагин духовно выше всех, работающих в больнице, Андрей Ефимович любит ум и честность, но он не в состоянии построить умную и честную жизнь вокруг себя лишь потому, что не умеет приказывать, запрещать, настаивать, да и считает, что этого делать не нужно. Такова его философия.

В этом рассказе Чехов противопоставляет взгляды на жизнь Громова и доктора Рагина. Так, в речи Громова звучит изобличение: «Нас держат здесь за решеткой, гноят, истязают, но это прекрасно и разумно, потому что между этой палатой и теплым уютным кабинетом нет никакой разницы. Удобная философия: и делать нечего, и совесть чиста, и мудрецом себя чувствуешь... Нет, сударь, это не философия, не мышление, не широта взгляда, а лень, факирство, сонная одурь...», «Страдания презираете, а небось прищеми вам дверью палец, так заорете во все горло!». И только тогда, когда доктор Рагин сам попадает в эту палату и его избивает Никита, он начинает прозревать: «...в голове его, среди хаоса, ясно мелькнула страшная, невыносимая мысль, что такую же точно боль должны были испытывать годами, изо дня в день эти люди, казавшиеся теперь при лунном свете черными тенями. Как могло случиться, что в продолжение больше чем двадцати лет он не знал и не хотел знать этого?.. Совесть, такая же несговорчивая и грубая, заставила его похолодеть от затылка до пят» [5. Т.VIII. С.98].

В рассказе противопоставляется два мира: маленький мир палаты №6 и мир всех остальных людей. И есть Рагин, который находится между этими мирами. С одной стороны, он не такой жестокий, как сторож Никита и врач Хоботов, но с другой стороны, он 20 лет не понимал или не хотел понимать, как это жить в палате №6, пока сам не попал в эту палату: « Вот он просидел уже полчаса, час, и ему надоело до тоски; неужели здесь можно прожить день, неделю и даже годы, как эти люди?»

Таким образом, в рассказе «Палата №6» Чехова волнует несправедливость, которая там царит. Умные и высоконравственные люди попадают в сумасшедший дом, а подлецы господствуют в обществе. Чехов показал обыденную жизнь, «среднего человека» со своими проблемами и заботами, его внутренний мир, переживания, непонимания окружающей его среды, этой жестокости людей, - это характерно не только для Чехова, а для целого поколения писателей его времени.

Другой рассказ этого периода - рассказ «Убийство», тема для которого так же, как и для «Палаты №6», была привезена Чеховым из Сахалина. Рассказ «Убийство» написан в 1895 году [5. Т.IX. С.133-161]. А.П. Чехов - первую запись, имеющую отношение к рассказу «Убийство», внес в записную книжку сразу же за последней заметкой к повести «Три года» 17 марта 1895 года, где Чехов писал В.М. Лаврову о «маленькой повествушке, которую обещал». Обещание это, очевидно, он дал при личной встрече с В.М. Лавровым в Москве 1894 года, когда шла корректура повести «Три года» и могла зайти речь о следующем произведении для «Русской мысли». Последняя запись к «Убийству» внесена осенью 1895 года. В записной книжке отражены детали сюжета, и, в частности, основного события - убийства, некоторые черты характеров героев, часть рассуждений о религии, в том числе итоговое, к которому приходит Яков Терехов на Сахалине: «главное - возноситься к богу, а как возноситься - не все ли равно» [5. Т.IX. С.135]. Возможно, Чехов закончил работу над рассказом «Убийство» до того, как отправил рукопись «Анны на шее» в «Русские ведомости» (15 октября). Во всяком случае, к 21 октября он уже знал определенно, что рассказ «Убийство» будет напечатан в ноябрьской книжке «Русской мысли» [16. С.42].

«Тема для рассказа «Убийство» привезена Антоном Павловичем из Сахалина», - писал М.П. Чехов [42. С.104]. При появлении рассказа рецензенты также отмечали его сахалинское происхождение. О каторжных, сосланных за убийство, Чехов писал в главе XVIII книги «Остров Сахалин». Особое внимание он обратил на преступника по фамилии Терехов. Кроме фамилии у этого человека с Яковом Иванычем есть и ещё сходство - в возрасте (настоящему Терехову было 60 - 65 лет, Якову Иванычу - приблизительно 55 лет) и внешности. Но больше ничего общего у Якова Иваныча с его однофамильцем из Сахалина, зверски убившем арестантов, «какие побогаче», - нет. В главеVII рассказа «Убийство» - много других соответствий реальным фактам, которые попали в поле зрения Чехова и были освещены им в книге «Остров Сахалин». Это - описание погоды и берега Татарского пролива у Дуэ; характеристика Воеводской тюрьмы; изображение труда катаржников, в том числе разгрузки и погрузки пароходов и др. Прозвища Веник и Яшка, присвоенные Якову Иванычу на Сахалине, судьба Дашутки, отданной какому-то поселенцу и сожительницы, лакейская должность Сергея Никонорыча - всё это характеризует действительные нравы сахалинской каторги, которые Чехов наблюдал лично [30. С.84-86].

В рассказе «Убийство» Чехов рисует дикость и невежество российской действительности, страшный мир собственников и стяжателей, ханжей и изуверов, но изображает он эту «темноту, дикость, бессердечие и тупое, суровое, скотское равнодушие людей» внешне объективно и очень сжато. Авторское повествование о событиях подчинено основной задаче - дать точную характеристику психологии и внутренних состояний персонажей, обусловивших их действия, а, следовательно, и развитие событий. Очень тонкий прием здесь - прием сопоставления состояний и настроений персонажей с их конкретными действиями.

В повествовании о событиях, рисуемых в рассказе «Убийство», действие развивается последовательно и стремительно - от экспозиции, вводящей в ход событий и дающей краткую характеристику действующих лиц, через завязку, какой является конфликт между двумя главными персонажами - братьями Яковом и Матвеем Тереховыми, к кульминации (ход убийства и его результаты) и эпилогу (Яков на каторге).

Для сжатого, динамичного изображения этих событий дается постоянное сопоставление внутренних состояний главных действующих лиц и их действий.

Четко сопоставлены активные действия Матвея (пел, как будто хотел взлететь) и его непроизвольные состояния (не хотелось домой, не хотелось спать). Он чувствует себя хорошо, действует активно и с удовольствием в церкви, во время службы, а в доме брата ему неуютно и неприятно жить.

Далее А.П.Чехов приводит характеристику Якова: «И в обыденной жизни он строго держался устава; так, если в Великом посту в какой-нибудь день разрешалось по уставу вино «ради труда бденного», то он непременно пил вино, даже если не хотелось». Ханжество, изуверство Якова, его особенное стремление к порядку рисует действие вопреки состоянию нежелания. Характеристика Якова через отношение к нему людей вообще и жандарма Жукова: «Якова Иваныча не любили, потому что когда кто-нибудь верует не так, как все, то это неприятно волнует даже людей, равнодушных к вере. Жандарм же не любил его еще и за то, что он тоже продавал лошадей и подержанные экипажи» [5. Т.IX. С.136].

Повторение глагола не любили - не любил, подчеркивается и общее неприязненное отношение к Якову из-за ханжества и веры на особицу, то есть противопоставления себя всем людям, и завистливая неприязнь к нему жандарма Жукова, вызванная стяжательством Якова. Благодаря такому сопоставлению, данному внешне объективно, как констатация факта, создается двусторонняя характеристика Якова - ханжи - сектанта и стяжателя.

Благодаря сопоставлению внутренних состояний персонажей с их действиями и с фактами окружающей жизни четко и лаконично обрисованы главные действующие лица и дана экспозиция будущих событий.

Завязка действия начинается конфликтом между Яковом и Матвеем; сопоставляется стремление Якова к соблюдению устава и порядка с действиями Матвея, нарушающими этот порядок. Конфликт развивается, и в ответ на увещевания Матвея по-разному реагирует Яков и его сестра Аглая: «…он входил в молельную и кричал: «Образумьтесь, братец! Покайтесь, братец!» От этих слов Якова Иваныча бросало в жар, а Аглая, не выдержав, начинала браниться» [5. Т.IX. С.143].

Активные действия Матвея - это одна сторона конфликта, а другая сторона - тягостное состояние Якова и ответные действия Аглаи (вспомним, что в дальнейшем, в убийстве Матвея, именно она сыграла наиболее активную роль). Обстоятельно обрисовано беспокойство Якова, накопление ненависти в его душе, желание уйти от всего этого, необходимость и в то же время невозможность изменить положение.

Само же убийство (кульминация рассказа) также изображено лаконично и вместе с тем очень точно, конкретно, внешне объективно, как бы с точки зрения действующих лиц. И в этом точном, конкретном повествовании не только о факте, но и о ходе убийства и его результатах сопоставляется внешняя, видимая сторона и внутреннее состояние, и реакция действующих лиц.

Драма началась со столкновения и драки между Яковом и Матвеем, а затем драка привела, сначала бессознательно, а потом сознательно и намеренно, к убийству Матвея Яковом и Аглаей. Вся эта картина рисуется сжато и внешне объективно, как бы с точки зрения действующих лиц: «…и, упираясь, делая усилия, чтобы высвободиться из рук Якова, нечаянно ухватился за его рубаху около шеи и порвал воротник, а Аглае показалось, что это он хочет бить Якова, она вскрикнула, схватила бутылку с постным маслом и изо всей силы ударила ею ненавистного брата прямо по темени. Матвей пошатнулся… Яков… указал Аглае пальцем на утюг, и только когда полилась по его рукам кровь… и когда с шумом упала гладильная доска, и на нее грузно повалился Матвей, Яков перестал чувствовать злобу и понял, что произошло» [5. Т.IX. С.137].

Рассказ воспроизводит субъективное, непроизвольное восприятие чужих действий: «Аглае показалось, что это он хочет бить Якова», а затем рисует, как бы констатируя развивающиеся события, конкретные действия, приводящие к убийству.

А дальше показана реакция Якова на случившееся; для него мучительно не само преступление, а позор, который ожидает его: «…Придут мужики и крепко свяжут руки Якову и Аглае и с торжеством поведут их в волость, а оттуда в город, и дорогой все будут указывать на них…это представлялось Якову мучительнее всего, и хотелось как-нибудь протянуть время, чтобы пережить этот срам не теперь, а когда-нибудь после».

Все действия Якова после убийства направлены, собственно, не на то, чтобы сознательно скрыть преступление, - он понимает, что это невозможно, - а на то, чтобы как-то оттянуть момент разоблачения и позора, и действует он скорее бессознательно, инстинктивно.

В эпилоге рассказа Яков уже не торговец, а бесправный каторжник, сосланный на Сахалин, и это его новое, бесправное положение лаконично и внешне объективно обрисовано таким сопоставлением: «В этой партии находился Яков, прозванный на каторге Веником за свою длинную бороду. По имени и отчеству его давно уже никто не величал, а звали просто Яшкой».

Характеристика Якова дана через отношение к нему других людей: никто не величал по имени и отчеству, то есть с уважением, как это было прежде, а звали, все вообще, пренебрежительно Яшкой. Перед нами уже не купец, а каторжник, «мёртвый в законе». Его метания, тоска по родине, мучительные мысли приводят его, в конце концов, к осознанию того, что он жил не так; понадобилась ссылка и каторга, чтобы он понял ненужность и дикость своей прежней жизни. Теперь ему хотелось жить и верить просто, то есть быть как все, а не противопоставлять себя людям, как раньше. Вся эта сложная психологическая эволюция Якова дана сжато, через сопоставление внешних видимых действий и непроизвольных, безотчетных внутренних состояний: «…но он все смотрел вдаль, где еле-еле светились бледные огни парохода, и сердце щемило от тоски по родине, и хотелось жить, вернуться домой…», «…и ему казалось, что он, наконец, узнал настоящую веру…».

Таким образом, Чехова волновали те же проблемы, что и писателей его круга - это неприукрашенный быт, какой есть на самом деле, это жизнь обычного человека с его ежедневными проблемами. Важен всегда для Чехова внутренний мир и эволюция героя, которая характерна для всех писателей «чеховской поры».

Последний рассказ А.П. Чехова «Невеста», написан в 1903 году [4. Т.X. С.202-220]. В создании этого рассказа Чехов использовал не только свой художественный опыт, но и опыт писателей-предшественников. В пору работы над «Невестой», 28 января 1903 г., он сообщал О.Л. Книппер, что пишет рассказ «на старинный манер, на манер семидесятых годов». Надо полагать, что он имел в виду такие сюжетно родственные «Невесте» произведения кануна революционных 70-х гг., как «Трудное время» В.А. Слепцова, «Разорение» Г.И. Успенского, роман 70-х гг. «Новь» [42. С.117].

Главная героиня рассказа «Невеста» - Надя Шумина. В рассказе ограничено число действующих лиц, весьма лаконично обрисовано каждое из них. Представляя в начале рассказа тот или иной персонаж, Чехов не забывает указать на связь (большей частью родственную) его с Надей: «бабушка Марфа Михайловна», «мать Нади, Нина Ивановна», сын соборного протоиерея «Андрей Андреич, жених Нади».

Знакомство читателя с каждым героем происходит по мере того, как Надя вглядывается в этого человека. С Надей проходит читатель путь познания подлинной сущности людей, ее окружающих. Детская и юношеская непосредственная и слепая любовь к матери, поэтизация ее (она «казалась очень молодой», «необыкновенная женщина») колеблется и видоизменяется под влиянием собственных, более трезвых наблюдений Нади («У моей мамы, конечно, есть слабости») и Сашиных характеристик («Черт знает, никто ничего не делает. Мамаша целый день только гуляет, как герцогиня какая-нибудь»), его сомнений в подлинной интеллигентности Нины Ивановны: много читает, ведет беседы на отвлеченные темы, а не замечает нечистоты в кухне, бесправия прислуги. Сашины рассуждения и Надино изменение отношения к матери поддерживаются авторским ироничным изображением (сильно затянутая, бриллианты на каждом пальце, занятия спиритизмом - дань моде). В образе жизни, в характере Нины Ивановны автор подчеркивает ненатуральность, дилетантство, видимое глубокомыслие при внутренней пустоте, ограниченности, внешнюю эмоциональность - при равнодушии к окружающим, крайнем эгоцентризме. Рассуждая о гипнотизме, о неразрешимых загадках природы, Нина Ивановна «придала своему лицу очень серьезное, даже строгое выражение», при этом «блестели бриллианты на пальцах, потом на глазах заблестели слезы» [4. Т.X. С.204].

В первых главах рассказа как бы сжато художественное пространство: действие происходит в провинциальном городе, в доме Шуминых. Но постепенно (и в соответствии с развитием сознания Нади) пространство расширяется, хотя и не детализируется: Петербург, Москва, Россия. Сжато и время: один год, да и тот с пропусками. Однако и время имеет тенденцию к изменению: сжимается «в комочек» прошлое, разворачивается «громадное, широкое будущее». Изменяется от начала к финалу и темп движения времени. Если в первых двух главах оно замедленно, дробно, если зримы его отрезки, повторяющиеся, насыщенные бытовым содержанием: вечер, утро следующего дня, время обеда, снова вечер, ночь, - то с третьей главы заметны временные пропуски (через месяц, летом), которые отнюдь не свидетельствуют об отсутствии «надлежащей разработки», а несут большую содержательную нагрузку: создают впечатление о временной протяженности, когда подготавливались существенные повороты в состоянии героини, перемены в отношениях с окружающими (матерью, женихом, Сашей), созревала готовность отказаться от свадьбы, росло желание уехать. Эти пропуски как бы способствуют убыстрению темпа («Время шло быстро») и тем самым согласуются с усиливающимся мажорным звучанием рассказа. В последней, шестой главе время становится стремительным, измеряется уже не часами, не сутками и даже не месяцами, а временами года: «Прошел май, наступил июнь», «Прошла осень, за ней прошла зима».

Перелом в отношении Нади к матери обозначен в рассказе очень четко. Он происходит (в третьей главе) в тот момент, когда Надя особенно остро нуждается в душевном контакте, в материнском сочувствии и совете, а наталкивается на холодность, отчужденность: «Надя почувствовала, что мать не понимает ее и не может понять. Почувствовала это первый раз в жизни, и ей даже страшно стало». Детская доверчивая любовь, привязанность не ушли вовсе, но осложнились реальным пониманием матери как обыкновенной, несчастной женщины.

Резко обозначается разрушение Надиных иллюзий, в глазах которой снижается «высота» духовного мира матери.

«Страшно испугавшись», Нина Ивановна не дает согласия дочери на отказ от свадьбы, уехать из города и оперирует при этом : «Это пройдет. Это бывает. Вероятно, ты повздорила с Андреем; но милые бранятся - только тешатся»; «Давно ли ты была ребенком, девочкой, а теперь уже невеста. В природе постоянный обмен веществ. И не заметишь, как сама станешь матерью и старухой, и будет у тебя такая же строптивая дочка, как у меня». Не столько судьба дочери, сколько собственное положение волнует ее и в этот момент: «Ты и твоя бабка мучаете меня... Я жить хочу, жить»... Она горько заплакала, и показалась Наде «такой маленькой, жалкой, глупенькой» [4. Т.X. С.214].

С этого момента Нина Ивановна редко появляется в рассказе. По мере утраты Надей живого интереса к ней сокращается и место ее как действующего лица.

Жених Нади - Андрей Андреич - это герой, который также не выдерживает испытания на подлинную духовность, хотя формально он причислен к мыслящей части общества - интеллигенции: «Кончил в университете по филологическому факультету», «играет на скрипке, участвует в благотворительных концертах». Андрей Андреич дан в оценке Саши (быть может, это и хороший, добрый человек, но он не только не нужен России, а даже вреден, приносит ей зло своею праздностью) и в динамичном отношении к нему Нади. Первая стадия этого отношения осталась за пределами действия, развертывающегося в рассказе. Читатель узнает о согласии Нади на брак из ее воспоминаний.

Постепенно проясняются по крайней мере четыре взаимодействовавших причины ее согласия на брак: привлекательная внешность Андрея Андреича («красивый, с вьющимися волосами, похожий на артиста или художника»), его чувство к ней, желание близких Нади и мечты ее самой (еще с 16 лет) о замужестве, боязнь остаться старой девой. Однако постепенно вырисовывается и то, что в выборе именно Андрея Андреича («моего Андрея») личное чувство Нади играло не столь активную и решающую роль. Во второй главе есть достаточно ясный намек на иллюзии Нади: уже дав согласие, она невольно убеждает себя в правильности и самостоятельности выбора, ищет в женихе черты, которые как бы дают основание для этого выбора, для любви к нему. Во время бессонницы ею овладевают мысли о том, «как Андрей Андреич стал ухаживать за ней и сделал ей предложение, как она согласилась и потом мало-помалу оценила этого доброго, умного человека» [4. Т.X. С.207].

Между второй и третьей главой проходит более месяца и именно в этот пропущенный отрезок времени подготавливался перелом в духовной жизни героини, составивший кульминацию в развитии действия в рассказе. В Петров день, 29 июня, когда жених и невеста осматривают свою будущую квартиру, перелом этот уже осознается самой Надей. Она замечает «невыносимую пошлость» в убранстве квартиры, олицетворяющем идеал мещанского счастья: блестящий пол, ярко-голубая материя на диванах и креслах, золотые рамы картин, мещанское наивное самодовольство в речах жениха (свою праздность он возводит в степень «знамения времени»), в его мечтаниях, рядящихся в модные одежды: «Пойдем вместе в деревню... будем трудиться, наблюдать жизнь... О, как это будет хорошо!»

Если раньше в молчаливости Андрея Андреича Надя склонна была угадывать ум, глубокомыслие, а в его музыкальных занятиях - артистизм, то теперь она замечает и безделье его, и ограниченность, и слепую инфантильную любовь к отцу, хитрому недалекому, корыстолюбивому человеку. «Люблю я своего батьку... Славный старик. Добрый старик», - повторяет он в разных ситуациях. Надя не рыдает, не ломает рук, о матери не упоминает вовсе, но выражает удивление, как могла она ранее жить здесь: «Жениха я презираю, себя презираю, презираю всю эту праздную бессмысленную жизнь...!». И уже не Саша предлагает ей уехать, а сама она говорит ему о своем решении покинуть родной город.

Отношение Нади к Саше тоже динамично. Саша появляется перед читателем в Надином восприятии, как бы представлен читателю ею. «Вот кто-то вышел из дома и остановился на крыльце: это Александр Тимофеич, или, попросту, Саша, гость, приехавший из Москвы дней десять назад». Глазами Нади увидены детали его туалета (поношенные парусинковые брюки, стоптанные снизу, неглаженная сорочка), его болезненный вид: худой, бородатый, темный, с большими глазами и длинными худыми пальцами (повторяющаяся и варьирующаяся деталь его портрета: «длинные, тощие пальцы», «очень длинные, исхудалые, точно мертвые пальцы» - становится как бы признаком обреченности Саши). Через сознание Нади даны и некоторые факты его биографии. Неясность для нее (на первых порах) ни самого Саши, ни его судьбы выражена словом «почему-то», констатацией лишь некоторых фактов, без их объяснения, и противоречивым отношением к его внешности и к его духовной жизни. Долгое время его речи кажутся ей смешными, наивными, книжными («как по писаному»), назойливым повторением из года в год одного и того же, шутки - «громоздкими и непременно с расчетом на мораль». Лишь присматриваясь внимательнее к жизни окружающих, она улавливает правду в прямых, честных и искренних его высказываниях, испытает неудовлетворенность своим существованием, тревогу ввиду приближающейся свадьбы. А перевернув по его совету свою жизнь, не слепо повторит его путь. В его аскетическом образе жизни, в невнимании к своему здоровью, к бытовым удобствам, в забвении личного счастья чудится ей нечто дисгармоничное, провинциальное, старомодное.

Во время последней встречи с Сашей Надя испытывает сложное чувство: и безграничную благодарность Саше за помощь в разрыве с прошлым, и жалость к нему, постаревшему, замученному, больному, и предчувствие его смерти, и внутреннюю свободу от него. «От Саши, от его слов, от улыбки и от всей его фигуры веяло чем-то «отжитым», старомодным, давно спетым и, быть может, уже ушедшим в могилу» [4. Т.X. С.219].

И невеста - это не только олицетворение юности, ожидания перемены в личной жизни. В контексте рассказа, в движении его сюжета понятие «Невеста» утрачивает традиционное конкретное содержание (Надя отказала жениху, ожидаемая свадьба не состоялась). Слово «невеста» обрело обобщенно-символическое значение: Надя находится накануне изменения своей и общественной жизни, стоит на пороге «новой, широкой, просторной жизни».

Важен в рассказе - весенний пейзаж. От ночного к утреннему времени меняются краски: уплывает белый густой туман, закрывавший сонную цветущую сирень, всходит солнце, озаряя все кругом «весенним светом, точно улыбкой», оживает обласканный сад, и капли росы, как алмазы, сверкают на листьях. Молодостью, здоровьем и свободой веет от этого весеннего утреннего пейзажа. И он, так же как предчувствие перемен в судьбе Нади, сродни ожиданию изменений в общественной жизни.

Даль - еще один содержательный символический образ в «Невесте», противостоящий косному, обжитому «здесь» - обыденности, ограниченности существования: «Хотелось думать, что не здесь, а где-то под небом над деревьями, далеко за городом, в полях и лесах, развернулась теперь своя весенняя жизнь, прекрасная, богатая и святая...». Даль - олицетворение неизвестного, но манящего будущего, дом же бабушки, провинциальный город - «символ обывательской действительности», серости, однообразия праздной, сытой, мертвенной жизни. Емкость этого образа поддерживается повторяющимися конкретными признаками и деталями мещанского существования: жареная индейка, маринованные вишни, мягкая постель (на которой Наде в пору неясной тревоги лежать было «неловко», а перед финальным разрывом - «почему-то было смешно»).

В самом пути развития сознания героини и в финальной ситуации «Невесты» - разрыв Нади Шуминой с прошлым, устремленность к новой, пока еще неясной жизни и деятельности, - отражена кризисная действительность кануна XX века, выделена одна из главных примет этого переходного времени - появление людей, которые уже «не могут жить по-старому».

Таким образом, рассказ «Невеста» - с глубокими смыслом, переживаниями и эмоциями. Чехов - тонкий психолог, ощущает душевные переживания главной героини, тонко чувствует ее состояние. В рассказе полностью раскрылись те признаки, которые характерны, как для Чехова, так и для писателей чеховского «круга» - это обычный человек, со своими думами и размышлениями, очень важен внутренний мир героя, его эволюция, переоценка ценностей. Характерно и двоемирие, когда герой живет в другом, в «своем» мире взаимоотношение человека и природы - это всё характерно для писателей «чеховского времени».

Глава 2. «Чеховское время» в творчестве писателей чеховской поры

2.2 Александр Павлович Чехов. Анализ рассказа «На маяке»

Ярким представителем чеховского времени является Александр Павлович Чехов (1855-1913) - прозаик, публицист, мемуарист. Старший брат Антона Чехова. Окончив гимназию в Таганроге, Ал. Чехов поступает на естественное отделение физико-математического факультета Московского университета. Уже в студенческие годы начинает публиковаться в юмористических журналах и других печатных органах («Зритель», «Мирский толк», «Москва», «Будильник», «Московский листок»), чем во многом способствует приобщению к миру столичной журналистики юного Антона Чехова, вскоре пошедшего по стопам брата [9. С.61].

Александр Чехов был первым критиком литературных опытов младшего брата Антона: «В безотцовщине две сцены обработаны гениально, если хочешь, но в целом она непростительная, хотя и невинная ложь. Что твоя драма ложь - ты это сам чувствовал, хотя и слабо и безотчетно, а между прочим ты на нее затратил столько сил, энергии, любви и муки, что другой больше не напишешь» (Письма Ал. Чехова). Он же, будучи студентом физико-математического факультета и автором, печатавшимся в юмористических журналах и газетах, пытался пристроить в «Будильник» анекдоты и остроты, присылавшиеся ему из Таганрога братом-гимназистом [34. С.212].

Однако к началу 80-х годов роли переменились. Чехов не только будет анализировать произведения старшего брата, давать оценки и советы, он в письмах к нему станет его литературным и духовным учителем.

Ал. Чехов, по характеристике младшего брата Михаила, - «интереснейший и высокообразованный человек, добрый, нежный, сострадательный, изумительный лингвист и своеобразный философ». Таким он и предстает в своих письмах к брату Антону. «Твои письма - писал Чехов, - я причисляю к первостатейным произведениям и охраняю их»; «Ты прекрасный стилист, ты остроумен, ты реален, ты художник»; «Твое поздравительное письмо чертовски, анафемски, идольски художественно. Пойми, что если бы ты писал так рассказы, как пишешь письма, то ты давно бы уже был великим, большущим человеком» [22. С.3-4].

Однако судьба Ал.П. Чехова-литератора сложилась как судьба «писаки средней руки». В студенческие годы, а затем, во время службы в таганрогской (1882 - 1884), петербургской (1885) и новороссийской (1885 - 1886) таможнях он пишет рассказы для юмористических журналов; с 1886 года и до конца жизни Ал. Чехов - профессиональный газетчик и беллетрист, штатный сотрудник газеты «Новое время», он редактирует специальные издания «Слепец», «Пожарный», «Вестник Российского общества покровительства животным», пишет ради дополнительного заработка и в другие газеты [34. С.214].

На свою работу в «Новом времени» (с жалованьем 60 рублей в месяц, не считая построчной платы) он смотрит как на успех, награду после долгих жизненных мытарств. В письме к брату в 1888 году Ал. Чехов подводил первые жизненные итоги:

«Возьми на себя труд проследить мою жизнь. Что она дала мне? До 20 лет порка, замки, лавка, прогулка в казенном саду, как именины, как благостыня, ниспосланная откуда-то свыше. Студенческие годы - запуганность, вечный страх III отделения, подавленность, пивные экскурсии, братья Третьяковы и т.д. И, наконец, - естественник, основательно изучивший химию - никому не нужный... Далее - таможенная служба. Но перед ней еще попытка стать на литературную почву в «Зрителе». Обманутые надежды Палогорычей (П.Е. Чехов), беззаконно - живущие, Мося (дочь от первого брака), мои радости, ее смерть, сумасшедшая поездка на Кавказ и слепота. Последнее ты знаешь. Вся жизнь была не для себя. Годы ушли. Теперь я, после долгих скитаний, нащупал наконец, как мошка усами, дорогу и не сойду с нее...» (Письма Ал. Чехова). Занять независимую позицию в «Новом времени» (к чему призывал его А.П. Чехов) он так и не смог [22. С.5-7].

Временами могло казаться, что занять более видное место в литературе Ал. Чехову мешает слава его брата. Литератор А.М. Хирьяков вспоминал: «Меня обидели, - заявил он однажды мне, входя в редакцию (газеты «Сын отечества») - Павленков обидел. Вот, как вам это нравится? - и он протянул только что вышедший тогда карманный энциклопедический словарь Павленкова. Полюбуйтесь. Сперва заметка об Антоне, а потом обо мне. И обо мне начинается так: «Чехов Александр Павлович - брат предыдущего». А, что вы на это скажете? «Брат предыдущего»! Почему это брат предыдущего? Ведь я же старше Антона. Так что я предыдущий? И в литературе я выступил раньше Антона. Опять-таки я предыдущий. Да и, наконец, по алфавиту, по алфавиту-то, ведь Александр раньше Антона должен стоять, так что никак не Антон, а я предыдущий. Свиньи!..».

Все это было сказано очень добродушно, но можно было видеть, что рядом с этим добродушием сквозила и какая-то обида. Он прекрасно сознавал превосходство брата и нисколько не завидовал, а гордился им. Обида была глубже и заключалась в невнимании критики, в отсутствии сколь-нибудь серьезной оценки его, Александра Чехова, дарований. Столько лет работы и нет оценки. Вот что обидно. И ему хотелось хоть искусственным образом добиться этой оценки [34. С.214-216].

Печатается Ал. Чехов также в «Петербургской газете», «Осколках», «Историческом вестнике», «Кавказе», «Смоленском вестнике» и в целом ряде других журналов и газет. Некоторое время был редактором специальных изданий «Слепец», «Пожарный», «Вестник Российского общества покровительства животным». Писал под псевдонимами: Агафопод Единицын, Алоэ, Пан Халявский, с 1886 года - А. Седой.

Чехов - автор множества репортерских заметок, очерков, публицистических и научно - популярных статей невероятно широкого тематического диапазона: от пожарного дела и фотографии до опросов лечения алкоголизма и призрения душевнобольных. В 1897 году вместе с психиатром В.В. Ольдероге Чехов совершил поездку по островам Финского залива в поисках места для изоляционной колонии больных-алкоголиков [3. С.51].

Как писатель сложился в 80-е годы, отразив в своем творчестве «безвременья»: интерес к «малым делам» и повседневным проблемам обычного «среднего человека». Наиболее распространенный мотив в прозе Чехова - невозможность для героя вырваться из «цепей» нелепого, неудачного брака («Цепи», 1895, «Бабья история», 1904), где царит полное взаимопонимание между супругами, чреватое драматическим конфликтом («Раскол», 1904). Произведения Чехова отличает повышенное авторское сочувствие с их прозаическими судьбами и маленькими житейскими драмами («На маяке», 1887, «Птицы бездомные», 1895, «Скатерть», 1904), однако искренний пафос непротивления ударам судьбы, готовности мириться с ними как с неизбежностью далеко не всегда рождается у Чехова из самой плоти произведений и нередко напоминает своеобразную «благостную» тенденциозность, что в свою очередь, находит выражение в примиряющей концовке, обычно малоубедительной и не отвечающей глубине затрагиваемых проблем («Педагогический скандал», 1895, «Средние люди»,1904). В значительной мере эти черты творчества Чехова сказались в большой повести из студенческой жизни «Хорошо жить на свете!» (1904). Известно, что Антон Чехов еще в 1883 году призывал брата «отречься от благоприобретенной субъективности» и неоправданного художнического «благодушия».

Другая группа рассказов Чехова написана в традициях юмористической журнальной прозы и «святочных рассказов», ежегодно появлявшихся в газетно-журнальной печати накануне рождественских праздников. Все они носят преимущественно развлекательный характер; в основе их лежит либо анекдотический случай («Атавизм», «Разлучница», «Бабье горе» - сборник «Княжеские бриллианты», 1904), либо загадочно - мистическая история, «тайна» которой в финале непременно объясняется вполне обыденными причинами («Тришкина душа», «Сочельник в снежном заносе», «Художник и черт» - сборник «Святочные рассказы», 1895) [34. С.216-217].

Его произведения 80-х годов, оценку которым давал Чехов в своих письмах, во многом объясняют, почему творчество небесталанного литератора могло впоследствии заслужить обидное невнимание читателей и критики. Чехов отмечает как основные недостатки произведений брата небрежность, субъективность, отсутствие новизны в темах, стиле. Он советует брату-писателю избавиться от «этой слезоточивости, этой одышки от радости и горя, выбрасывать себя за борт всюду, не совать себя в герои своего романа. Из твоего материала можно ковать железные вещи, а не манифесты. Не выдумывай страданий, которых не испытал, и не рисуй картин, которых не видел; ибо ложь в рассказе гораздо скучнее, чем в разговоре...» [42. С.219].

В письмах 80-х годов к брату Александру Чехов формулировал положения своей новаторской поэтики. Но речь шла не только о новизне, которой так не хватало произведениям Александра Чехова. Главное, убеждал Чехов брата, серьезное отношение к писательскому труду. Субъективности, узости должен быть противопоставлен «метод научный». Малописание, лень, отсутствие обработки нетерпимы. «У нас задача общая и понятная: думать, иметь голову на плечах...»; «...бди, блюди и пыхти, по пяти раз переписывая, сокращая...». «Отчего ты мало пишешь? Все те рассказы, которые ты прислал мне для передачи Лейкину, сильно пахнут ленью. Литература для тебя труда не составляла, а ведь это труд!» [22. С.19-20].

Чехов предъявлял другим требования, которым подчинил собственные жизнь и творчество. «Тут нужны беспрерывный дневной и ночной труд, вечное чтение, штудировка, воля... Тут дорог каждый час...». Ал. Чехов так и не написал ни одной «железной вещи». По словам его биографа И.С. Ежова, «Александру Чехову как литератору не удалось выбиться в передние ряды: добросовестный репортер, незначительный и неоригинальный публицист и скромный беллетрист - вот все, чего он успел достигнуть за свой 36-летний трудовой путь» [42. С.221].

В начале 900-х годов в «Ведомостях Санкт-Петербургского градоначальства и столичной полиции», в целях заработка и сознательно ориентируясь на вкусы читателей газеты, Чехов напечатал несколько исторических романов («За правого - бог», 1903, «На высотах Кавказа», 1904, и др.), откровенная художественная слабость которых признавалась самим автором, уничижительно отозвавшимся о них в письме к Антону Чехову. Более интересны популярные исторические очерки Чехова о казачьем генерале Бакланове («Богатырь-казак»), и об одном из эпизодов крестьянского партизанского движения времен войны с Наполеоном («Партизаны 1812 года»), опубликованные в 1912 году в «Читальне народной школы» [34. С.218-219].

В последние годы жизни в «Вестнике Европы», «В русском богатстве», «Ниве» Чехов печатает воспоминания о детстве и отрочестве Антона Чехова.

И.А. Бунин писал: «Александр Павлович был человек редко образованный: окончил два факультета - естественный и математический, много знал по медицине. Хорошо разбирался и в философских системах. Знал много языков».

«Интересный и высокообразованный человек, добрый, нежный, сострадательный, изумительный лингвист и своеобразный философ», «одна сплошная энциклопедия», - так характеризовал Александра Павловича самый младший в семье брат, Михаил [42. С.224].

Анализ рассказа Ал. Чехова «На маяке».

Рассказ «На маяке» написан в 1887 году [4]. Впервые опубликован в журнале «Новое время» в 1887 году, где автор подписался Ал. Ч. Антон Чехов, прочитав рассказ, пошлет восторженное письмо брату, убеждая его продолжать писать в том же направлении, а четыре года спустя в свой рассказ «В ссылке» введет отдельные мотивы, прозвучавшие в рассказе «На маяке».

«В ссылке» не превышает объема «На маяке». Но какой емкостью и значимостью обладает чеховская краткость!

Судьба татарина - перевозчика из рассказа «В ссылке», его надежды, которым не суждено сбыться, - это итог раздумий писателя о суровой доле тысяч людей со всех концов России, с которыми Чехов столкнулся по дороге на Сахалин и на самом каторжном острове. История обреченного на одиночество ссыльного барина Василия Сергеевича - как будто лишь иллюстрация к словам Семена Толкового о том, что судьба смеется над человеком, пожелавшим для себя счастья. Но эта история входит аргументом в спор героев о счастье и аскетизме, и за этим спором просвечивает актуальная литературная и философская полемика эпохи.

Искусство создавать на материале быта, обыденщины произведения о смысле жизни, о назначении человека, о вечных проблемах бытия и отличала Чехова от его собратьев по литературному творчеству. Важно подчеркнуть то, что в творчестве Чехова предстает неразделимым, соединенным естественно и гармонично - юмор и сатира, лирика, пейзаж, психологизм, философские споры, в массовой литературе его времени представало разъединенным, культивировалось порознь в творчестве разных писателей. Была «специализация» на юморе и сатире, на лирике или психологизме и т. д. Были попытки внести юмор в изображение психологии героев или лирику в описания быта и житейской прозы. Но чаще всего писателям-восьмидесятникам не хватало для этого таланта, смелости, широты горизонта. Секретом такого гармонического объединения в русской литературе к концу 80-х годов обладал только Чехов [3. С.392-394].

В начале августа 1887 года Антон Чехов писал брату: «Твой последний рассказ «На маяке» прекрасен и чуден. Вероятно, ты украл его у какого-нибудь великого писателя. Я сам прочел, потом велел Мишке (М.П. Чехов) читать его вслух, потом дал читать Марье (М.П. Чеховой), и во все разы убедился, что этим маяком ты превзошел самого себя. Я в восторге… Татарин великолепен, папенька хорош, почтмейстер виден из трех строк, тема слишком симпатична, форма не твоя, а чья-то новая и хорошая. Начало не было бы шаблонно, если бы было вставлено куда-нибудь в середину рассказа и раздроблено; Оля также никуда не годится, как и все твои женщины. Ты положительно не знаешь женщин! Нельзя же, душа моя, вечно вертеться около одного женского типа! Твоя Оля - это оскорбление для такой гранд-картины, как маяк. Не говоря уж о том, что она кукла, она неясна, мутна и среди остальных персонажей производит такое впечатление, как мокрые, мутные сапоги среди ярко вычищенных сапог. Побойся Бога, ни в одном из твоих рассказов нет женщины - человека, а все какие-то прыгающие бланманже, говорящие языком избалованных водевильных инженю. «Маяк» спрячь. Если напишешь еще с десяток подобных рассказов, то можно будет издавать сборник. В рассказе звучит чеховская тема - драма одиночества. Два старика, смотритель маяка и солдат - татарин, остаются одни после того, как их жизнь ненадолго согревает приезд юной Олечки [22. С.21-22].

В рассказе прослеживается реализм с чертами романтизма. У смотрителя маяка Луки Евсеевича и солдата Фейзулина сформировался характер в связи с той средой, в которой они привыкли жить. Они уже не смогут жить в ином, большом мире. Но Лука Евсеевич точно знает, что такой жизни он не хочет для своей единственной дочери, поэтому, когда она приезжает после семилетней разлуки с отцом, он очень рад. Она - тот лучик, который осветил весь маяк, но он понимает, что эта жизнь не для нее. Поэтому многозначительно звучит фраза в начале и конце произведения: «Нельзя томить чужую жизнь».

В рассказе противопоставляется два мира: мир, который создали Лука Евсеевич и Фейзулин, и мир, в котором живут все остальные люди. Герои замкнулись в себе. Они считают, что им нет жизни в мире остальных: «Люди…а на что ему люди? Был между людьми, скитался и кроме пакостей ничего от них не вынес». Находясь вдали от того общества, к которому Олечка привыкла, она уже не может без общения, а значит и того мира, где она жила: «Я смотрю на море и думаю, думаю… Там где-то за морем есть берег, на берегу живут люди, думают, чувствуют, страдают. Рядом с ними - тоже люди. В Тифлисе тоже есть люди… Обмен мыслей…» [4. С.117].

Углублению характеристики душевного состояния героя служит мотив бури. Буря - предвестник того, что случится в будущем с Лукой Евсеевичем, т.е. разлука с единственной радостью - дочерью Олей: «Море бушевало и пенилось. Волны набегали одна на другую с белыми гребешками на спине и ударялись об отвесную скалу… точно хотели во что бы то ни стало достать маленький домик, приютившийся у высокого маяка…».

Когда Лука Евсеевич решает, что Олечке лучше будет с людьми, снова поднимается буря: «В это время задул норд-ост, и Лука Евсеевич вышел выплакать свое горе буре. Кому же, как не ей? Дочь уедет, и он - один. А жизнь его разве не буря?». Автор, используя минимальные средства, показывает эволюцию героя - если раньше он считал, то, что хорошо ему, будет хорошо дочери, то теперь он понял, что его Олечка за эти семь лет, которые была в пансионе, привыкла к людям, к их жизни, ее тянет туда, и он понимает, что «Нельзя томить чужую жизнь».

Таким образом, рассказ «На маяке» грустный по содержанию, сочувствие главному герою проявляет и автор, и читатель. Это характерный рассказ для писателей «чеховской поры» - обыденная жизнь, которая скрашивается на миг приездом Оли, двоемирие - герой живёт в «другом» мире. В финале эволюция героя - это характерно для многих произведений писателей чеховского «круга».

Почти вовсе неизвестны современному читателю произведения Александра Чехова, не связанные с именем его знаменитого брата. В сборник «Спутники Чехова», подготовленный и комментированный В.Б. Катаевым вошло всего три рассказа, в первый том составленного С.В. Букчиным сборника «Писатели чеховской поры» - четыре рассказа. Укоренилось мнение, что Александр Павлович - «писака средней руки», его произведения легковесны по содержанию и недостаточно отделаны. Подобную критику можно найти и в письмах Антона Павловича. Но это так лишь отчасти и объясняется тем, что Александр Павлович, обремененный большой семьей, вынужденный постоянно думать о заработке, в литературной работе был не всегда требователен к себе, в спешке недостаточно отделывал свои рассказы. К тому же, как и другой брат, художник Николай, злоупотреблял алкоголем. Это глубоко огорчало Антона Павловича, и об этом со всей прямотой, принятой в их тесных дружеских отношениях, он писал братьям. Однако, не следует упускать из виду, что Антон Павлович высоко ценил дарование старшего брата, чему есть немало свидетельств [3. С.395-396].

«Ты прекрасный стилист, много читал, много писал, ты остроумен, ты реален, ты художник», - писал Антон Павлович 20 февраля 1883 года. В письме от 6 апреля 1886 года читаем: «Ты развит и талантлив в 1000 раз больше, чем те пробки, которые пишут в «Деле» и «Наблюдателе» [22. С.24].

Антон Павлович отмечал критическое чутье и литературный вкус брата: «Жаль, что не могу прочитать тебе своей пьесы («Иванова»). Ты человек легкомысленный и мало видевший, но гораздо свежее и тоньше ухом, чем все мои московские хвалители и хулители. Твое отсутствие - для меня потеря немалая» (10-12 октября 1887 года) [42. С.228].

2.2 Игнатий Николаевич Потапенко. Анализ романа «Не герой»

Игнатий Николаевич Потапенко - русский прозаик и драматург, один из самых популярных писателей 1890-х годов. Родился в 1856 г. в селе Федоровна Херсонской губернии. Сын принявшего священнический сан уланского офицера и крестьянки. Обучался в Херсонском духовном училище, Одесской семинарии, затем слушал лекции в Новороссийском и Петербургском университетах, занимался в Петербургской консерватории, которую закончил по классу пения [27. С.41]. С 1873 г. Потапенко стал выступать в периодической печати с рассказами, очерками, по преимуществу рисовавшими хорошо знакомую ему среду сельского духовенства, быт городков и местечек южных губерний Российской империи. Широкую известность ему принесла повесть «На действительной службе», опубликованная в журнале «Русская мысль» в 1890 г. В разные годы Потапенко активно сотрудничал в газетах «Россия», «Новое время», «Русь», на страницах которых выступал с фельетонами, театральными и литературными рецензиями. Его романы и рассказы переводились также на иностранные языки [26. С.106].

И.Н. Потапенко выступил в литературе одновременно с Антоном Чеховым, в начале 80-х годов XIX века, но ни критика, ни читатели, не обратили тогда внимания на его рассказы «из жизни южнорусского села». Чехова от первого знакомства осталось неблагоприятное впечатление: «сама скука», «бог скуки» - так он еще несколько лет спустя будет характеризовать Потапенко [3. С.52].

Выдающийся успех создала ему повесть «На действительной службе» (1890), проникнутая истинным идеализмом. С этого времени произведения Потапенко печатаются почти во всех ежемесячных и еженедельных журналах, выходят отдельными изданиями и охотно читаются. Пишет Потапенко так много, что это не может не отозваться на достоинстве его произведений, часто набросанных эскизно и с большими художественными недочетами. Из всей массы написанного лучше всего те очерки, в которых автор рисует хорошо знакомую ему среду сельского духовенства и архиерейских хоров. Консерваторские воспоминания дали материал для прекрасного рассказа «Проклятая слава». Многие из произведений Потапенко проникнуты юмором, который является очень видной стороной в его творчестве. Таковы: «Секретарь его превосходительства», «Святое искусство», «Горячая статья» и др. Драмы Потапенко «Жизнь» и «Чужие», по своей литературности, выгодно отличаются от большей части современных, театральных изделий. От большинства своих сверстников, писателей - восьмидесятников, Потапенко отличается отсутствием пессимизма и скептицизма, бодрым и ясным взглядом на жизнь, но эта бодрость чисто обывательского характера и стоит в связи с его неглубоким отношением к жизни. Нехорошо жить только для собственного счастья, имущие должны придти на помощь к неимущим - вот выводы мелкобуржуазной морали, вытекающие из произведений Потапенко. Высший героизм он видит в филантропической деятельности среди масс. Таков например «идеальный» священник о. Кирилл Обновленский, герой его повести «На действительной службе». Наиболее удачные произведения Потапенко - его ранние очерки и рассказы из жизни духовенства, преимущественно сельского («Шестеро», «Речные люди» и др.), причем к этому быту в целом автор относился с характерным для него неизменным благодушием. В лучших своих вещах Потапенко обнаружил мягкий юмор. Иногда этот юмор становится деланным. Потапенко - весьма популярный писатель буржуазных читательских кругов конца XIX - начала XX вв. Во вторую половину своей деятельности Потапенко все больше впадал в простое ремесленничество [27. С.42-43].

Сюжеты произведений Потапенко первых лет его творчества легко подразделить в соответствии с различными этапами биографии писателя. Это прежде всего жизнь украинского села и сельского духовенства (Потапенко родился в Херсонщине в семье сельского священника); герои многих произведений так или иначе связаны с бурсой, юридическим факультетом, с консерваторией (в этих учебных заведениях учился писатель); наконец многие сюжеты взяты из жизни петербургских литераторов, журналистов (среда, в которой он окончательно с конца 80-х годов).

В 1881 году в журнале «Вестник Европы» появился рассказ Потапенко «Феденька» и вышел под псевдонимом «И. Бездольный» сборник «Думы и песни», который свидетельствовал о том, что молодой автор отдал дань начавшему тогда набирать силу пессимизму.

Успех, и сразу большой, пришел к Потапенко в 1889 - 1891, когда были опубликованы его повести и романы «Секретарь его превосходительства», «Здравые понятия», и особенно «На действительной службе» и «Не герой».

На рубеже 80 - 90-х годов XIX века некоторым критикам казалось, что наступившее десятилетие в русской литературе пройдет под знаком Потапенко, этого «кумира 90-х годов». Но в анализе творчества Потапенко мнения критиков разошлись [8. С.68-69].

Многие считали Потапенко «весьма недюжинным талантом, к сожалению, только мало себя сознающим», называли главной особенностью его произведений «чрезвычайно ясный и бодрый взгляд на жизнь и людей; совершенное отсутствие того мрачного, унылого, разъедающего скептицизма, каким преисполнена современная беллетристика». Н. Михайловский писал, что Потапенко («несомненно писатель талантливый») во всех произведениях интересуется только процессом достижения героями своих целей; какова же нравственная ценность этих целей, писателю будто бы нет никакого дела;

М. Протопопов вслед за Михайловским приписал Потапенко нравственную неразборчивость. Наконец, Г. Новополин главным у Потапенко считал апологию культурнических «малых дел» и их героя, среднего человека «со всей легкостью его умственного багажа и неизменными спутниками - узостью и самоуверенностью» [27. С.44].

Имя Игнатия Потапенко в начале 90-х годов завоевывает чрезвычайную популярность в интеллигентской и полуинтеллигентской среде. Об этой популярности свидетельствует разговор, переданный В. Бурениным: «Дело происходит в одном из отдаленных городов на юге. Барышня говорит местному «интеллигенту», что она прочитала два романа: «Доктора Паскаля» и «Космополитов». «Это, конечно, Потапенки? - уверенно спрашивает местный интеллигент. Заметить прошу: не Потапенки, а Потапенки - нынешние интеллигенты иначе не выговаривают фамилию любимого писателя».

И.Н. Потапенко был одним из ближайших людей литературного окружения А.П. Чехова, уважавшего в коллеге профессионального литератора, талантливого, остроумного, наблюдательного, а также ценившего несомненное знание жизни, хороший музыкальный дар Потапенко. Чехов доверил Игнатию Николаевичу процедуру согласования текста «Чайки» с цензурой; и единственный из друзей и знакомых, Потапенко провожал Чехова в Мелихово на другой день после провала «Чайки» в Александринском театре [3. С.53].

Чехов иронически отзывался о многописании Потапенко, о его героях - «идеалистах», их пристрастии к «изречениям и великим истинам», но близко сошелся с Потапенко - человеком. Их вторая встреча состоялась летом 1893 года: «Выражение «бог скуки» беру назад. Одесское впечатление обмануло меня. Не говоря уж об остальном прочем, Потапенко очень мило поет и играет на скрипке. Мне с ним было очень нескучно, независимо от скрипки и романсов» [42. С.117].

Наиболее тесное общение Чехова с «милым Игнациусом» приходится на 1893-1898 годы. Потапенко оказывает Чехову важные услуги: наводит порядок в издании чеховских книг у Суворина, хлопочет о проведении «Чайки» через цензуру. К этим же годам относится роман Потапенко с Ликой Мизиновой, оставивший глубокий след в жизни и творчестве самого Чехова. Исследователи указывают на следы этого романа и, в частности, на воспроизведение отдельных черт Потапенко в героях «Ариадны» и «Чайки» [9. С.164].

В конце 90-х годов «многописание» Потапенко все более приобретает нетворческий, ремесленный характер, и он сам осознает это. Он едет в Монте-Карло, мечтая выиграть в рулетку: «Желаю переменить одно мошенническое ремесло на другое», и, проигравшись, возвращается в Петербург с новыми долгами. Чтоб продолжить писать ради заработка, по испытанным шаблонам…

Потапенко стремился следовать исконной для русской литературы традиции поисков героя времени, разъясняя суть такой героичности, «передовитости» (словцо из романа «Не герой»). Другое дело - в чем, по мнению писателя, нужно было видеть героизм, «передовитость» на рубеже 80 - 90-х годов [27. С.45-46].

Поиски героев времени - сквозная тема творчества Потапенко. Герои, посвятившие себя «малым делам», - частный случай в галерее изображаемых им современников.

Основная сопоставительная проблема здесь - тип героя, принципы изображения человека и мира в творчестве Потапенко и Чехова. Необходимость и неизбежность смены героев в эпоху крушения народнических теорий осознавались многими писателями 80-х годов. Отчетливо это сформулировал Короленко в своем письме Михайловскому: «Мы теперь уже изверились в героях, которые (как мифический Атлас - небо) двигали на своих плечах «артели» (в 60-х) и общину в 70-х годах. Тогда мы все искали «героя», и господа Омулевские и Засодимские нам этих героев давали. К сожалению, герои оказались все «аплике», ненастоящие, головные. Теперь поэтому мы прежде всего ищем не героя, а настоящего человека, не подвига, а душевного движения, хотя бы и непохвального, но зато непосредственного (в этом и есть сила, например, Чехова)». Поворот писателей нового поколения к «среднему», обыкновенному человеку в значительной степени объяснялся подобными настроениями [26. С.113-114].

Действие в романах и повестях писателя развивается неторопливо. Это цепь сцен, рисующих разнообразные стороны жизни средней интеллигенции. Герои этих произведений лишены романтических порывов, всецело погружены в быт и, стремясь понять современные требования жизни, приспосабливаются к ним. На жизненном пути их ждут удачи и неудачи, но и те и другие в большинстве случаев лишь укрепляют уверенность героев в истинности выработанных ими взглядов и линии поведения. Попытавшись найти начало, объединяющее ранние произведения Потапенко, Михайловский обратил внимание на то, что герои в них действуют, благоразумно соизмеряя цель и средства.

Герои Потапенко вдохновляются благородными идеями, но, как подчеркивают, они, не книжными, а теми, к которым их приводит сама жизнь. В этом они видят свое отличие от героев предшествующей эпохи. Герой Потапенко Рачеев называет себя «средним» человеком, делающим то, что под силу каждому.

То же мог бы сказать о себе и герой Чехова, например, Хрущов из пьесы «Леший», последний в ряду героев чеховских произведений 80-х годов. Этот образ словно вобрал в себя раздумья писателей-восьмидесятников, спутников Чехова, о герое времени, герое литературы. Хрущов из тех, кому чужды определения, еще недавно имевшие такую власть: «Демократ, народник … да неужели об этом можно говорить серьезно и даже с дрожью в голосе?». Он видит в подобных словах ярлыки, затемняющие подлинную сложность человека. И поглощен он как будто незначительными, но конкретными делами.

На этом сходство с героями Потапенко и кончается, в остальном - существенная разница [27. С.46-47].

Потапенковский Рачеев, осознавая себя «средним» человеком, усвоив, что подвиг, жертвы, великие дела - все это превосходит возможности 'среднего' человека, все вопросы решил тем самым для себя раз и навсегда. Самоуспокоенность, самодовольство в сильной степени присущи герою Потапенко и чужды герою Чехова.

Уже и в первых трех действиях пьесы Хрущов-Леший несравненно интереснее потапенковских героев, его отличают «талант», «страсть», «широкий размах идеи»: сажая леса, «он размахнулся мозгом через всю Россию и через десять веков вперед». Первые три действия «Лешего» строились по схеме русского классического романа (Тургенев, Гончаров): герой истинный противопоставляется героям мнимым, антигероям. Эту схему в дальнейшем будет эксплуатировать в своих произведениях Потапенко. И остановись Чехов на утверждении привлекательных качеств своего героя, можно было бы сказать, что он победил Потапенко его же оружием.

Но для Чехова важнее, чем создание типа, образа героя времени, было исследование природы человеческих взглядов и деяний - «области мысли», «ориентирования», «поисков за настоящей правдой» [42. С.119].

Потапенко честно стремился следовать лучшим литературным традициям и образцам (Тургеневу, Гончарову) - угадать и воспеть героя времени, бросил упрек бездеятельному поколению. Но… история предпочла ему Чехова - писателя, избравшего принципиально иную литературную позицию [27. С.47].

Критика постоянно сравнивала Потапенко с П.Д. Боборыкиным, которому было свойственно сочетание примерно тех же качеств. Необычайная продуктивность Потапенко во многом была связана с необходимостью содержать две семьи (первая жена его еще и шантажировала), а также с расходами на многочисленные интриги вроде истории с Мизиновой.

В 1890-е годы Потапенко «гремел на всю Россию» и в провинции был популярен больше, чем Лев Толстой. Критика постепенно начинала отмечать слабость и дидактичность интриги в его сочинениях, неестественность «счастливого конца», всегда сопутствовавшего героям - «средне-хорошим людям» (роман - «Не герой», 1891). Гораздо выше оценивались критикой его очерки из южнорусской жизни и хорошо ему знакомого быта духовенства и певчих, а также юмористические вещи [26. C.116].

Сейчас с именем Потапенко, прогремевшем в самом начале 90-х годов, связано несколько устоявшихся одиозных характеристик: певец «не героев», типичный представитель русского натурализма…

Несмотря на то, что читатели и критика нередко ставили имена обоих писателей рядом, сам Потапенко понимал, какова дистанция между ним и Чеховым. Стремление оправдать звание модного беллетриста, соединенное с извечной мыслью русского литератора о хлебе насущном, зачастую вело к спешке, излишней плодовитости, к неумению уважать свой талант. Критика постепенно начинала отмечать слабость и дидактичность интриги в сочинениях Игнатия Николаевича, неестественность «счастливого конца». Гораздо выше оценивались критикой очерки южнорусской жизни, трогательные, а порой сатирические рассказы из быта духовенства и певчих, а также юмористические вещи. В первые годы советской власти Потапенко пытался подстроиться под новую конъюнктуру, писал по старому шаблону рассказы и романы из советской жизни, но не вполне удачно [3. С.59-61].

2.3 Анализ романа И.Н. Потапенко «Не герой»

Роман «Не герой» написан в 1891 году [2]. Впервые опубликован в журнале «Северный вестник». Название романа «Не герой» выражает общее представление о характере нового героя времени. Основная мысль романа - скромно довольствуйся судьбой, честно работай и ни к чему не стремись. Героем Потапенко сделал обывателя, разночинца Дмитрия Петровича Рачеева, тихого и беспристрастного наблюдателя чужой жизни. Занятый ежедневными заботами, мелкой филантропией. Рачеев убеждает читателя, словом и делом в необходимости каждодневной добросовестной работы. Семь лет, проведенных в деревне, вдали от столицы, позволяют Рачееву по-новому оценить сущность большого города и подтверждают правильность его решения - жить здоровой деревенской жизнью.

Генетически роман этот связан с произведениями, прославляющими скромную деятельность «не-героев» 60-х гг., в том числе с романом «Солидные добродетели» (1870) П.Д. Боборыкина, в котором земская деятельность противопоставляется бесплодным «порываниям». Расчет на честную деятельность обыкновенных людей, отрицание общественно-политических воззрений и программ - все это предвещало теорию «малых дел» [3. С.62].

Заглавие романа Потапенко утверждало, что господствующим в современной жизни стал средний человек, не ставящий перед собой непосильных задач. В романе нарисованы картины развращенного Петербурга, пошлости и низости царящих в нем нравов, как они предстают непредубежденным глазам провинциального жителя, ведущего «жизнь простых маленьких будничных интересов». И жизненная программа этого жителя, хотя он и заявляет об ее отсутствии, вытекает из этих будничных интересов. «Но если люди вроде меня будут ограничиваться добросовестной работой каждый в своем маленьком районе, - говорил Рачеев, - да если таких людей будет много, то мы кое-чего достигнем. У меня нет никакой программы. Я вникаю во всю жизнь, во все мелочи жизни моего маленького района и стараюсь облегчать и улучшать его существование». Рачеев является беспристрастным наблюдателем чуждой ему петербургской среды и ее судьей. Тихо и скромно действующий, он обладает умением понять существенные проблемы жизни. Потапенко возвышает своего Рачеева, делает его единственным подлинным героем, обладающим даром влияния на окружающих и умеющим силой примера увлечь людей других убеждений [9. С.157].

В романе прослеживается натурализм с чертами романтизма. Нравственную атмосферу деревни Потапенко противопоставляет развращенному Петербургу, таким образом, существует два мира: мир, который создал себе Рачеев в деревне, и мир Петербурга, где живут все остальные герои: Бакланов, Ползиков, Высоцкая и другие. Характеры их сформировались в связи с той средой, в которой они привыкли жить. Как Рачееву сложно жить в Петербурге, так и представители Петербурга не смогут жить в деревне.

Рачеев «чужой» в мире Бакланова. На своем пути он встречает лицемерных, порой не приспособленных к жизни людей, таких как Зоя Федоровна Ползикова - профессиональная содержанка, которая переходит из рук в руки своих покровителей, лишь бы были обеспечены вкусный обед, удобная квартира, гардероб. Также Мамурин, сотрудник газеты «Наш век», который является сторонником философии «золотой середины».

Так и Бакланов «чужой» в мире Рачеева. В финале романа писатель Бакланов вместе с женой решают ехать в деревню, где тихая, спокойная жизнь, где можно сделать что-то конкретное для народа. И все содержание романа, и его финал отрицают необходимость героизма и высоких задач в жизни человека, изображая «не героя» по своему духовному миру и обывательским интересам.

Важен в романе образ дождя, через него характеризуется душевное состояние Рачеева: «В его настроении была виновата только погода, - этот мелкий дождь, который с такой глупой и нахальной последовательностью стучит в оконные стекла…». В такие дни, когда дождь шел с вечера и до утра и с утра до вечера, он не знал чем себя занять и проводил время в самом безотрадном настроении.

Открытый финал романа. Мы узнаем только то, что Рачеев уезжает в деревню, а Баклановы обещают приехать весной, но приедут они или нет, каждый читатель решит для себя сам.

Герои Потапенко вдохновляются благородными идеями, но, как подчеркивают они, не книжными, а теми, которым их приводит сама жизнь. В этом они видят свое отличие от героев предшествующей эпохи. Самоуспокоенность, самодовольство в сильной степени присущи герою Потапенко.

Роман во многом автобиографичен. Потапенко отразил в изображении окружающей его среды реальные черты и жизненные наблюдения. Так, немало автобиографического материала в образе модного писателя Бакланова.

М.П. Чехов писал: «Вообще Потапенко писал много и быстро. Его произведения появлялись почти во всех тогдашних толстых и тонких журналах, но у него было столько обязательств, столько ему приходилось посылать алиментов туда и сюда, что никаких заработков ему не хватало. Он вечно нуждался и всегда был принужден брать авансы под произведения, находившиеся еще на корню и даже еще копившиеся у него в голове». Можно предположить, что в образе Евгении Константиновны Высоцкой отразились черты баронессы В.И. Икскуль, которая также занималась изданием книжек для народа, в том числе произведений Потапенко. В образе Павла Мелентьевича Калмыкова - черты издателя Ф.Ф. Павленкова, издававшего произведения Потапенко [42. С.124].

Таким образом, роман Потапенко стал своеобразным знамением эпохи. А.М. Горький впоследствии писал: «Конец 80-х и начало 90-х годов можно назвать годами оправдания бессилия и утешения обреченных на гибель: Литература выбрала своим героем «не героя», одна из повестей того времени была так и названа «Не герой». Эта повесть читалась весьма усердно. Лозунг времени был оформлен такими словами: «Наше время не время широких задач». «Не герои» красноречиво доказывали друг другу правильность этого лозунга.

Если судить Потапенко по законам, им самим над собой признанным, то законы эти не раз формулировались демократической критикой: «Из существующих в обществе элементов и пробудившихся стремлений создать идеальный тип, как руководящее начало для людей ищущих образцов» (Н. Шелгунов). Ирония судьбы: Потапенко честно стремился следовать лучшим литературным традициям и образцам (Тургеневу, Гончарову) - угадать и воспеть героя времени, бросил упрек бездеятельному поколению. Но… история предпочла ему Чехова - писателя, избравшего принципиально иную литературную позицию.

Потапенко стремился следовать исконной для русской литературы традиции поисков героя времени, разъясняя суть такой героичности. Другое дело - в чем, по мнению автора, нужно было видеть героизм на рубеже 80 - 90-х годов [21. С.48-49].

На рубеже веков, с выходом на сцену нового поколения беллетристов - Горького, Куприна, Бунина, Андреева - Потапенко начал терять читателя, хотя писал по-прежнему много вплоть до 1907 года. Попытка издавать журнал (1903 - 1904) привела к банкротству и судебному делу. В дальнейшем он был старейшиной театрального клуба Петербурга.

События революции и Гражданской войны Потапенко переждал в своём имении под Вологдой затем жил в Витебской губернии, Таганроге, Житомире, Киеве.

В 1922 году вернулся в Петроград. В последние годы переиздавал дореволюционные сочинения, писал по старому шаблону рассказы и романы из советской жизни, последний роман - «Мертвое море» - вышел в год кончины Потапенко [36. С.5-6].

2.4 Лидия Алексеевна Авилова. Анализ рассказа «Пышная жизнь»

Одним из ярких представителей чеховского времени является Лидия Алексеевна Авилова.

Лидия Алексеевна Авилова (Страхова) (1865-1943) -- писательница, последовательница школы А.П. Чехова и Л.H. Толстого. Ее прозу недостаточно рассматривать только в контексте женского творчества, это было бы слишком упрощенно для его осмысления. В произведениях Авиловой, кроме женской проблематики, ставятся политические и социальные вопросы, из чего следует, что ее творчество не поддается однозначному толкованию и оценке н по проблематике шире, чем творчество писательниц-беллетристок, таких как О, Шапир, Ю. Жадовская, Е. Тур и др. Не случайно произведения Авиловой были включены Л.Н. Толстым в «Круг чтения» [26. С.191].

Авилова принадлежит к числу незаслуженно забытых художников слова. Будучи популярным и читаемым при жизни писателем, она более десяти лет печаталась в таких журналах, как «Живописное обозрение», «Читальня народной шкалы», «Нива», «Вестник Европы», «Образование» и др. Авилова - автор восьми сборников рассказов, некоторые из которых выдержали до четырех изданий. Тем не менее творчество Авиловой в советскую эпоху было забыто и выплыло из небытия лишь в 40-х годах XX века, после опубликования ее воспоминаний об А.П. Чехове, привлекших внимание исследователей, но опять же лишь в соотнесении ее с именем писателей «первой величины» - А.П. Чеховым, Л.Н. Толстым. До настоящего времени не существовало специального исследования о жизни и творчестве Л.А. Авиловой, лишь отдельные литературоведческие работы, посвященные изучению ее мемуаров.

Более полное представление о творчестве Л.А. Авиловой дано в словарной статье В.Б. Катаева [26]. Преимущество его работы состоит в систематизации архивного, библиографического и критического материала о писательнице. Существенную роль в рецепции творчества Авиловой сыграли статьи И. Гофф [12], Н.С. Авиловой [6], М.П. Громова [16], которые попытались создать ее обобщенный человеческий и литературный портрет, но полного, монографического исследования литературного наследия писательницы, эволюции ее творчества и взглядов не предпринималось.

В советское время ни одной повести Авиловой из числа опубликованных в различных периодических изданиях конца XIX - начала XX вв. не было переиздано. Творчество писательницы остается до сих пор за пределами обстоятельного научного исследования, и вопрос о ее месте в литературном процессе последних десятилетий XIX - начала XX века остается открытым [6. С.161].

С детства Авилова писала стихи, прозу. В 1882 году закончила 4-ю московскую гимназию. В гимназии ее сочинение на вольную тему было отмечено вниманием преподавателей. Ее рекомендовали В.А. Гольцеву - редактору журнала «Русская мысль», который стал первым литературным наставником Авиловой, у которой всегда была мечта «сделаться писательницей». «Я писала и стихами и прозой с самого детства», - вспоминает она. И позже скажет о себе потомкам: «Я не была «известной», но я была «небезызвестной», я была писательницей. Я умела написать рассказ так, что его приятно было прочесть» (Из дневника. 1918 г.).

В конце 30-х годов ХХ века в самом центре Москвы жила преклонных лет женщина. Время от времени к ней заглядывали ученые, писатели, литературоведы и расспрашивали о былом, в основном про Чехова. И раз один из них сокрушенно обмолвился: «Вообразите, сколько мы не роемся, но не находим женщины в жизни Чехова. Нет любви. Серьезной любви нет». Но такая женщина в его жизни все-таки была…Ей было 27 лет, ему - 32 года. Она - детская писательница Лидия Алексеевна Авилова. Он - писатель Антон Павлович Чехов. Лидия Авилова выросла в Москве на Плющихе. Ее мать была «даренной» - многодетная бедная сестра подарила ее богатой и бездетной. Девочке было 11 лет, когда она потеряла отца. Городское детство... Первая любовь. Он был военным, на балах появлялся в ментике, опушенном соболями. Тогда Лидия отказала ему. Она хотела, чтобы он учился, поступил в университет. Но ничего не получилось. Отказав ему, она тосковала. Спустя 37 лет он отыщет Лидию Алексеевну только затем, чтобы сказать, что всю жизнь любил только ее одну [12. С.165-166].

Она решилась на замужество. Ее мужем стал донской казак Михаил Федорович Авилов. Он был студенческим другом ее старшего брата. Потом она признается, что мужа не любила, побаивалась, но ценила высоко, так как знала, что он умный и очень верный человек.

Поселились Авиловы в Петербурге. Их дом навещали известные писатели: М. Горький, И.А. Бунин, Л.Н. Толстой. И бывал Антон Павлович Чехов. Лидия Алексеевна познакомилась с Чеховым в январе 1889 года в доме издателя «Петербургской газеты» С.Н. Худякова. Авилова знала чуть ли не наизусть рассказы знаменитого писателя, поэтому неудивительно, что не спускала с него глаз. Там был и ее муж. Он ушел, не дождавшись конца торжества, - не мог вынести ее оживления. Он тогда уже догадался, что Лида полюбила Антона Павловича. Какой же была женщина, вдохновившая Чехова на рассказ о любви?

Дебют Авиловой в «большой» литературе состоялся в 1888 году в «Петербургской газете», где была напечатана ее сценка «Переписчик» под псевдонимом «Лида». «Плохой рассказ» - так критически охарактеризовала сама Авилова в своих мемуарах первую публикацию. И тут же: «Я и стихи какие-то дурацкие напечатала в газете и за них получила гонорар: пианино». (К сожалению, нами не обнаружено ни одного из стихотворений писательницы, поэтому трудно что-либо сказать о ее поэтических опытах). Сама же писательница началом своей литературной деятельности считала рассказ «Две красоты» («Живописное обозрение», 1890), подписанный

Л. Алова. С этого времени Авилова печатается в «Сыне Отечества», «Русских Ведомостях», «Севере», «Пиве», «Читальне народной школы», «Детском Чтении», «Живописном обозрении», «Севере», «Новом Слове», «Петербургской газете», «Петербургских Ведомостях», «Женском Деле», «Северном Курьере», «Русском Богатстве», «Вестнике Европы». В начале своей литературной карьеры писательница подписывается своей девичьей фамилией - Л. Страхова, впоследствии - Л. Авилова или Л.А. Авилова [6. С.168-169].

В доме своей старшей сестры - жены С.Н. Худекова, издателя «Петербургской газеты», Авилова знакомится со многими известными литераторами: Чеховым, Лейкиным, Минаевым, Маминым-Сибиряком и другими. Посещает литературные вечера, где встречается с Потапенко, Баранцевичем, Грузинским, Альбовым, Ежовым, Ясинским, Гнедичем, Тихоновым. В период сотрудничества в «Сыне Отечества» знакомится с И.А. Буниным. Поддерживает долгие дружеские отношения с В.А. Гольцевым, П.Д. Боборыкиным. Л. Авилова была знакома с A.M. Горьким, П.А. Быковым. Вела активную переписку с Л.Н. Толстым, А.П. Чеховым.

Огромное влияние на Авилову имел писатель Чехов, который почти на протяжении десятилетия читал рассказы, присылаемые ему, по его просьбе, Авиловой, - часто в рукописи. Чехов ощущал в ней истинное дарование и сетовал на то, что она относится к своему дарованию недостаточно серьёзно. Он давал ей советы, которые она, по её словам, тогда «плохо понимала» [12. С.167].

Попав в литературную среду, она вошла в нее легко и естественно. Темы она находила просто, ловила их с быстротой ласточки, на лету. Она была талантливее своих книг... А. П. Чехов подробно разбирает ее рассказы, дает советы, критикует. Они подолгу говорили, молчали, но не признавались друг другу в своей любви, скрывали ее робко и ревниво [7. C.29].

Авилов выбрал жену не по себе. Он любил ее и страдал от нелюбви, которую она не могла скрыть. Ее литературные опыты он считал пустячными. Он ревновал к ним. Что он мог выставить против такого соперника, как Чехов? Только детей. Он знал, что Лидия Алексеевна очень любила их и пользовался их защитой. Эти три якоря удержат ее, какая бы там в душе ни бушевала буря. И удержали. Дети объединяли двух несхожих, не созданных друг для друга людей в одно целое. С Чеховым они встречались редко, порой случайно, в театре, в гостях. Он всегда угадывал: вот сейчас, через минуту он увидит ее, она где-то здесь, рядом... И она действительно появлялась [6. С.172].

На протяжении десяти лет была близким другом А.П. Чехову. «Мы с вами старые друзья», - пишет Чехов в одном из писем к ней. Известно 31 письмо Чехова к Авиловой. Через несколько лет после смерти Чехова но ее просьбе письма были ей Авилова.

Выявляя чеховские реминисценции в произведениях Л.Л. Авиловой, мы увидели не подражание Чехову, а именно ее «поиск живого» в уже сказанном Чеховым и в сказанном до Чехова. Писатель был для Авиловой и строгим критиком, и наставником, естественно, что чеховские «уроки» не прошли для писательницы бесследно, что проявляется в жанрово-стилевой проблематике произведений писательницы.

Она призналась ему в своей любви в рассказе «Забытые письма»: «Жизнь без тебя, даже без вести о тебе, больше, чем подвиг, - это мученичество. Я счастлива, когда мне удается вызвать в памяти звук твоего голоса, впечатление твоего поцелуя на моих губах... Я думаю только о тебе». «Забытые письма» Чехов прочитал, и разве он мог не понять, к кому обращены эти строки? Он все понял. Услышал. И написал ответный рассказ «О любви».

В этом рассказе Чехов признается в своем отношении к Лидии Алексеевне: «Я любил нежно, глубоко, но я рассуждал, я спрашивал себя, к чему может привести наша любовь, если у нас не хватит сил бороться с нею; мне казалось невероятным, что эта моя тихая, грустная любовь вдруг грубо оборвет счастливое течение жизни ее мужа, детей, всего этого дома». Смерть Чехова избавила его от этой мучительной борьбы с собой и обстоятельствами [12. С.171-172].

Свое последнее письмо она написала ему в 1904 году. Лидия Алексеевна боялась, что умрет и не успеет «сказать», а умер он. Но он сказать успел. В тот день Авиловы ждали гостей. Муж подошел к Лидии Алексеевне, сообщил, что 2 июля в Банденвейнере скончался Чехов, и потребовал, чтобы не было никаких истерик. Эту короткую летнюю ночь она провела без сна, с думами о том, кто сделал ее жизнь такой несчастно-счастливой [6. С.174].

Поэтике Авиловой свойственен высокий психологизм, что выражается в структуре персонажа, вещном окружении героев, сюжете, мотивах и в способах воплощения идеи. В авиловских текстах присутствуют общие черты прозы 1890-1900 годов: развернутая характеристика героя, выявление его психологии в пространном диалоге. Поздняя проза Л.A. Авиловой, в основном, обусловлена чертами житейской бытовой конкретности.

Особая роль в творчестве Авиловой отведена пейзажу, который имеет важное значение в структуре произведения, в характеристике персонажа, раскрывает его духовно-нравственную сущность. У Авиловой описание природы служит дополнительным характерологическим средством. На фоне природы человек сбрасывает с себя все искусственное, фальшивое, обнажая свою истинную натуру.

Первые рассказы Авиловой были напечатаны в «Петербургской газете». Постепенно круг её публикаций расширился, она помещает свои рассказы в «Русских ведомостях», «Севере», «Сыне Отечества», «Ниве»…

Некоторые из ранних рассказов Авиловой исполнены в духе «теории малых дел», явлении, присущем писателям-восьмидесятникам, названным историком литературы С.А. Венгеровым «пожертвенным поколением». Они стали жертвою безвременья и отсюда их литературный путь без принципов и идеалов. В творчестве Авиловой это явление выражено незначительно, поэтому интереса для исследования не представляет [9. С.259].

В жанровых исканиях писательница сначала обращается к некоторым традициям романтической литературы («Забытые письма», «Тайна печали»), впоследствии переходит к реалистической прозе, а завершает свое творчество мемуарами.

Новые веяния времени не нашли значительного отражения в творчестве Авиловой - в изображении характеров, типов, ситуаций она оставалась верна принципам реализма. Авиловский реализм явился отражением творчества А.П. Чехова, Л.П. Толстого [26. С.182].

В прозе Авиловой в незначительной мере присутствуют элементы автобиографизма. Они встречаются в рассказах о детях, а также в произведениях, где одной из центральных сюжетных линий является взаимоотношение мужчины и женщины. Элементы автобиографизма объясняются в какой-то мере взаимоотношениями Авиловой с мужем (повесть «Кто виноват»), с А.П. Чеховым (рассказ «Забытые письма»). Через сочетание элементов автобиографизма и автопсихологизма раскрывается близость мировосприятия писательницы и ее героинь. В зрелой прозе автобиографизм почти исчезает [6. С.179].

Генезис произведений Авиловой трудно поддается изучению по причине утраты основного архива писательницы. При восстановлении ее творческой биографии мы в основном руководствуемся ее воспоминаниями и воспоминаниями ее современников. Прижизненная критика прозы Авиловой в основном касается рецепции её произведений.

В 1896 году выходит первый сборник Авиловой под названием «Счастливец» и другие рассказы», положительно воспринятый критикой. Рассказы, вошедшие в этот сборник, объединены темой народа, его бедами и нуждами, думами и чаяниями. «В них выступает глубокая любовь автора к простому человеку, уважение к народному мировоззрению. Автор не идеализирует народ, а рисует его в своем действительном, неприукрашенном виде». Рассказы «проникнуты добрым чувством, написаны правдиво, очень хорошим языком, передающим без вычур крестьянскую речь, без жеманства - болтовню детей, без слащавости.

На всем протяжении литературного творчества Авилова не оставляет своего излюбленного жанра - рассказа. Их она группирует в сборники, объединенные общей идеей, тональностью, композицией. Это «Счастливец» и другие рассказы» (1896), «Общее дело» (1904), «Власть» и другие рассказы» (1906), сборник рождественских рассказов «Христос рождается» (1912), «Первое горе» (1913), «Образ человеческий» (1914), «.Пышная жизнь», «Камардин» (1918).

Несколько рассказов написаны в духе «теории малых дел» («Улыбка», «Счастливец» и др.). Поскольку это направление незначительно в творчестве Авиловой, мы подробно его не рассматриваем [41. С.389].

Семейная жизнь, воспитание троих детей дали писательнице богатый материал для лучших ее рассказов о детях, объединенных в сборник «Первое горе» и другие рассказы» (1913). Авилова разделяла взгляды толстовской концепции воспитания, согласно которой «ломка характера человека в процессе жизни является разрушением гармонии, созданной самой природой», что «воспитание портит, а не исправляет людей». Она считала, что воспитывать надо «только своею любовью, только всей своей душой, а не системой».

В 1890-е годы Л.А. Авилова ведет активную литературную и общественную жизнь: сотрудничает с Л.H. Толстым по обработке материала для «народных» рассказов, помогает в розыске и переписке ранних рассказов Чехова [6. С.192].

Тема ребёнка и его души помогли создать ряд произведений, которые можно причислять к лучшим. Мальчик Гриша, «маленький барин» из рассказа «Первое горе», тяжело переживает несправедливость, учиненную с его другом кучером Игнатом, с которым его связывала «странная, но искренняя дружба». Маленькая деревенская девочка Любка из рассказа «Пышная жизнь» - бледный росток, упрямо тянущийся из мрака к солнцу. Или «Глупыши» - детские игры и шалости перед сном. Детство этих присмотренных, обласканных баловней бесконечно отличается от Любкиного детства, но для писательницы их душевный мир одинаково важен и интересен. Как и душевный мир собственных детей, несхожесть их характеров.

При исследовании текстов произведений Авиловой действительно обнаруживается обилие диалогов, что позволяет нам предположить, что в писательнице не развился в полной мере драматург. Рецензия Авиловой на пьесу A.П. Чехова «Чайка», опубликованная в 1896 году в «Петербургской газете», написана ярко, с глубоким пониманием новой чеховской драматургии и в какой-то мере служит подтверждением нашего утверждения [41. С. 390-392].

В 1901 г. в «Вестнике Европы» печатается повесть Авиловой «По совести». Об этом писательница вспоминает с волнением и гордостью: «И вдруг в Вестнике Европы приняли мою повесть «По совести». Вот когда опять было захватывающее торжество. Приехал ко мне Боборыкин и рассказал, что «молодой секретарь» Вестника Европы Слонимский в восторге от моей повести и настаивает, чтобы ее напечатали всю целиком в декабрьском номере».

Несмотря на то, что творчество Авиловой было популярно в конце XIX- начале XX веков, в советское время оно востребовано не было. Основная часть прозаического наследия Авиловой стало достоянием только периодических изданий дореволюционного периода. В книгу «Рассказы. Воспоминания» вошла лишь небольшая часть се рассказов, пет ни одной повести (а их па сегодняшний день насчитывается двенадцать) [26. С.184].

Наибольшую известность имеет последняя литературная работа писательницы - мемуары «А.П. Чехов в моей жизни», где она рассказывает о переписке и личных встречах с А.П. Чеховым, и всё произведение выcтроено под девизом: «роман, о котором никогда никто не знал, хотя он длился целых десять лет» (да и первоначальное название говорит само за себя -- «Роман моей жизни»). Эти мемуары вызвали известные споры: некоторые сочли записки Авиловой полностью достоверными, другие подошли к ним критически, считая взгляд писательницы слишком субъективным, а некоторые эпиходы крайне сомнительными [6. С.201].

Известно, что Лидия Алексеевна познакомилась с А.П. Чеховым в 1889 г., с 1892 г. вела с ним переписку. Антон Павлович рецензировал её рукописи, содействовал в их публикации, давал профессиональные советы, отмечая излишнюю сентиментальность стиля Авиловой [12. С.173].

В 1988 году рассказ Авиловой «Пышная жизнь» был включен в сборник «Проза русских писательниц конца XIX-начала XX века». Его составитель и автор вступительной статьи В.В. Ученова отмечает, что рассказ исполнен «в строгом соответствии с традициями «нового реализма», с чеховскими традициями», что «он прост, па первый взгляд - бессюжетен». Бессюжетность другого рассказа Авиловой - «На хуторе» - отмечает и И.А. Гофф [26. С.186].

С детства Авилова писала стихи, прозу. В 1882 году закончила 4-ю московскую гимназию. В гимназии ее сочинение на вольную тему было отмечено вниманием преподавателей. Ее рекомендовали В.А. Гольцеву - редактору журнала «Русская мысль», который стал первым литературным наставником Авиловой, у которой всегда была мечта «сделаться писательницей». «Я писала и стихами и прозой с самого детства», - вспоминает она. И позже скажет о себе потомкам: «Я не была «известной», но я была «небезызвестной», я была писательницей. Я умела написать рассказ так, что его приятно было прочесть» (Из дневника. 1918 г.) [6. С.204].

Анализ рассказа Л.А. Авиловой «Пышная жизнь».

Рассказ «Пышная жизнь» печатается во второй книге Авиловой «Образ человеческий» (1914 год) [1]. В рассказе затронута важная тема для Авиловой - это тема ребёнка и его души. Произведения созданные на эту тему, причисляются к лучшим. Маленькая деревенская девочка Любка - один из самых обаятельных образов, созданных Авиловой.

В рассказе прослеживается реализм с чертами романтизма. Главная героиня рассказа - трехлетняя девочка Любка, которая выдумала себе «пышную», богатую жизнь и живет в ней. Рассказу присуще романтическое двоемирие: мир, который выдумала себе Любка и мир, в котором живут её мать Матрёша, дед Антон и бабка Анисья.

Любка - гордая девочка, держится всегда строго и важно. У неё есть ряд вещей, в которых она, по её мнению, выглядит очень пышно и богато это: зелёная пуговица: «…Кучер подарил ей зелёную пуговицу, которую кухарка пришила к её платью с правой стороны груди. Эта пуговица так понравилась ей, что она стала бояться, как бы дедушка не утащил её, как самовар»; тёплый платок: «…давно не приходилось ей ходить в этом тёплом платке, и ей кажется, у неё в нём богатый вид. Она даже улыбается от удовольствия»; любимый чепец, когда у неё на голове этот чепец, она считает себя нарядной: «…Мать сшила ей из лоскутков пестрый чепец с оборкой и это её гордость и её радость»; и нитка чёрного бисера, её она надевает только по праздникам.

И этому «пышному», выдуманному миру Любки противопоставлен реальный, голодный и жестокий мир её родных: матери и деда с бабкой. Мать Любки Матрешу выгнали из дома свёкра вместе с Любкой, так как отец Любки Аким пропал уехав на заработки: «…и теперь она ни девка, ни вдова, ни замужняя и живёт опять у своих родителей». Дед Антон постоянно пьет, пропивает все и бабка Анисья и ругает и бьёт, но всё без толку.

В рассказе очень важен образ жары и зноя. Это не просто фон, на котором разворачиваются события, это равный участник происходящего; поведение героев, и прежде всего Любки связано с ней неразрывно. Через жару передаётся болезненное состояние девочки. Она угасает, сгорает на глазах. Любка совсем не хочет умирать, она и слова такого «смерть» не знает. Но лишь слышит вокруг, что она скоро умрёт.

Заболевает Любка и сопровождается это изменениями погоды: «Стоит зной…Земля сохнет и трескается. Над деревенской улицей не отпускается пыль, а так и держится в воздухе, а на дороге она глубокая, мягкая, горячая…Давно не было такой жары и суши…» [1. С.44]

В финале рассказа погода меняется вместе с главной героиней, Любка выздоравливает, но ещё очень слаба, она очень хочет жить и поэтому побеждает болезнь. Если болезнь девочки сопровождалась жарой и зноем, то теперь: «Любка слабо улыбнулась солнцу, теплу, зелёным деревьям, пыльной дороге, весёлым воробьям и озабоченным курам. Плывут облака по небу, зелёной стеной стоит через дорогу господский сад. Кричат, купаясь, ребята а пруду» [1. С.49].

Таким образом, рассказ «Пышная жизнь» и тема детства, затронутая в нем искренне волновала Авилову и являлась одной из важных тем в её творчестве. А эта маленькая выдумщица Любка - тот лучик солнца, который согревает и заряжает всех вокруг.

По воспоминаниям И. А. Бунина, в ней была смесь застенчивости и любопытства к жизни, смешливости и грусти. В ней было все очаровательно: голос, некоторая застенчивость, взгляд чудесных серо-голубых глаз. Она забывала о том, что красива, потому что в ней было столько ума, юмора, таланта и постоянного ощущения своего несовершенства...[6. С.209].

Анализ литературного творчества Л.А. Авиловой показал, что у нее все не так просто, как кажется на первый взгляд - за повседневностью, за незамысловатым сюжетом открываются новые смысловые пласты. В произведениях писательницы нет «пафоса обличений, в них - реалистически воссозданная правда жизни, простой и одновременно сложный человеческий характер. Свои представления с «идеальным» человеком Авилова связывала с торжеством христианской морали. Произведения писательницы представляют собой сложный мир художественных и философских размышлений о человеке, в котором герои соотносятся с авторским представлением об идеале.

Заключение

Творчество А.П. Чехова, являясь важной и неотъемлемой частью русской культуры, всегда находилось под пристальным вниманием критики и литературоведения как отечественного, так и зарубежного. Без его всестороннего изучения невозможно понять те процессы, которые происходили в русской литературной жизни конца XIX - начала XX веков. Однако, несмотря на множество разнообразных исследований о творчестве Чехова, все больше ощущается потребность изучения прозы писателя с писателями чеховской поры.

Связи Чехова с писателями чеховского времени полифункциональны и проявляются на уровне проблематики, жанра, поэтики, сюжета и композиции. Они охватывают все чеховское творчество начиная с ранних юмористических рассказов до последних произведений, а также эпистолярное наследие писателя.

Предпринятое исследование дает возможность расширить и углубить имеющееся представление о А.П. Чехове и о писателях чеховского круга - Ал. Чехове, И.Н. Потапенко, Л.А. Авиловой.

Мы выделили специфические черты А.П. Чехова и писателей чеховского времени, характерные приметы: интерес к «малым делам» и повседневным проблемам обычного «среднего человека». «Средний человек», его быт и психология оказались в центре внимания целого поколения писателей чеховской «поры». Выявили, что в чеховских рассказах отсутствуют традиционные элементы сюжетной композиции -- «завязки» и «развязки» истории, позволяющие выявить ее единую логическую смыслосообразность. Зачины и финалы в чеховских произведениях либо остаются открытыми, оставляя не проясненной дальнейшую перспективу жизненного пути героя, либо воспроизводят ситуацию «замкнутого круга». Чехов и писатели чеховской поры наделяют природу, мир объектный, одушевленностью, самостоятельной силой.

Необычность чеховских произведений, их пронзительная лиричность в сочетании с «правдой безусловной и честной» были очень близки представителям чеховского круга, многие из которых в своем творчестве стремились возвести «новые формы».

Особенностями чеховского повествования является:

1) изображение мира через конкретное воспринимающее сознание;

2) способ изображения, при котором все излагаемое в тексте пропускается сквозь призму восприятия героя, принцип «мир - глазами героя»;

Чеховедение стало отраслью мирового литературоведения. Появляется немало работ со свежими наблюдениями над отдельными рассказами, повестями и пьесами, разрабатываются различные аспекты чеховской поэтики, литературных связей. За последние тридцать лет чеховеды создали огромный исследовательский корпус, пользуясь всеми мыслимыми критическими подходами. Но при этом всё острее ощущается потребность в теоретических, концептуальных прорывах. И от молодых, идущих в чеховедение, нужно ждать новых концепций общего понимания творчества нашего писателя, подобных по своей продуктивности тем, что были сформулированы в 1970-е - начале 1980-х годов.

О необходимости изучения литературы «второго» ряда писал М.Е. Салтыков-Щедрин: «Есть литературные произведения, которые в свое время пользуются большим успехом и даже имеют немалую долю влияния на общество. Но вот проходит это «свое время», и сочинения, представлявшие в данную минуту живой интерес, сочинения, которых появление в свет было приветствовано общим шумом, постепенно забываются и сдаются в архив. Тем не менее игнорировать их не имеют права не только современники, но даже отдаленное потомство, потому что в этом случае литература составляет, так сказать, достоверный документ, на основании которого всего легче восстановить характеристические черты времени и узнать его требования. Следовательно, изучение подобного рода произведений есть необходимость, есть одно из непременных условий хорошего литературного воспитания» [33. С.114-115].

Литература

1. Авилова, Л.А. Пышная жизнь // Н.С. Авилова Рассказы. Воспоминания. - М.: Сов. Россия, 1984. - С. 41-50.

2. Потапенко, И.Н. Не герой // Спутники Чехова. - М.: Изд-во Моск. ун-та, 1982. - С. 287-435.

3. Спутники Чехова / под ред. В.Б. Катаева. - М.: Изд-во Моск. ун-та, 1982. - 480 с.

4. Чехов, Ал.П. «На маяке» // Спутники Чехова. - М.: Изд-во Моск. ун-та, 1982 - С. 115-119.

5. Чехов, А.П. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Т. I, IV, VIII, IX, Х / А.П. Чехов. - М.: Изд-во «Наука», 1974-1977.

6. Авилова, Н.С. Рассказы. Воспоминания / Н.С. Авилова. - М.: Сов. Россия, 1984. - 336 с.

7. Авилова, Н.С. Авилова и Чехов на фоне «Чайки» / Н.С. Авилова // Русская речь, 2001. - №1 - С. 27-33.

8. Александров, Б.И. О жанрах чеховской прозы 80-х годов / Б.И. Александров // О творчестве писателей XIX века. - Горький: Изд-во Горьк. гос. пед. ин-та, 1961. - Вып. 37. - С. 3-80.

9. Букчин, С.В. Писатели чеховской поры / С.В. Букчин // Чеховская «артель». - М: Художественная литература, 1982. - Т.1. - 358 с.

10. Бердников, Г.П. А.П. Чехов. Идейные и творческие искания / Г.П. Бердников. - М.: Художественная литература, 1984. - 511 с.

11. Гитович, И. Спутники Чехова / И. Гитович // Новый мир. - 1986. - №10. - С. 253 - 256.

12. Гофф, И. Двух голосов перекличка: [О взаимоотношениях А.П. Чехова и Л.А. Авиловой] / И. Гофф // Новый мир. - 1981. - №12 - С. 165-173.

13. Гречнев, В.Я. Русский рассказ конца XIX - XX века / В.Я. Гречнев. - Л.: Наука, 1979. - 208 с.

14. Громов, Л.П. Реализм А.П. Чехова второй половины 80-х годов / Л.П. Громов. - Ростов-на-Дону: Ростовское книжное изд-во, 1958. - 218 с.

15. Громов, Л.П. Чехов в школе / Л.П. Громов. - Ростов-на-Дону: Ростовское книжное изд-во 1968. - 90 с.

16. Громов, М.П. Книга о Чехове / М.П. Громов. - М.: Современник, 1989. - 384 с.

17. Гуревич, И.А. Беллетристика в русской литературе XIX века / И.А. Гуревич. - М.: Высш. школа, 1991. - 264 с.

18. Гуревич, И.А. Русская беллетристика: эволюция, поэтика, функции / И.А. Гуревич // Вопросы литературы. - 1990. - № 5. - С. 113-142.

19. Дмитренко, С. Беллетристика породила классику / С. Дмитренко // Вопросы литературы. - 2002. - № 5. - С. 75-102.

20. Долгополов, Л.К. На рубеже веков: о рус. лит. конца XIX нач. XX в. / Л.К. Долгополов. - Л.: Сов. писатель, 1985. - 351 с.

21. Евдокимова, О.К. «Золаизм» и проблема художественного метода в русской литературе 1880-х гг. / О.К. Евдокимова. - Чебоксары.: Изд-во Чувашск. ун-та, 1997. - 64 с.

22. Ежов, И.С. Александр Павлович Чехов и его переписка с братом Антоном Павловичем // Письма А.П. Чехову его брата Александра Чехова. - М.: СОЦЭКГИЗ, 1959. - С. 3-27

23. Ермилов, В.В. А.П. Чехов. 1860 - 1904 / В.В. Ермилов. - М.: Художественная литература,1953. - 286 с.

24. Есин, Б.И. Чехов - журналист / Б.И. Есин. - М.: Изд-во Моск. ун-та, 1977. - 104 с.

25. Камянов, В.И. Время против безвременья: Чехов и современность / В.И. Камянов. - М.: Сов. писатель, 1989. - 378 с.

26. Катаев, В.Б. Литературные связи Чехова / В.Б. Катаев. - М.: Изд-во Моск. ун-та, 1989. - 261 с.

27. Катаев, В.Б. Потапенко Игнатий Николавич / В.Б. Катаев // Спутники Чехова. - М.: Изд-во Моск. ун-та, 1982. - С.41-47.

28. Келдыш, В.А. К проблеме литературных взаимодействий в начале XX века / В.А. Келдыш // Русская литература. - 1979. - №2. - С.3-27.

29. Куралек, А. Время Чехова / А. Куралек // Вопросы литературы. - 1994. - № 6 - С. 153 -173.

30. Линков, В.Я. Художественный мир прозы А.П. Чехова / В.Я. Линков. - М: Изд-во Моск. ун-та, 1982. - 128 с.

31. Паперный, З.С. Записные книжки Чехова / З.С. Паперный. - М.: Советский писатель, 1976. - 389 с.

32. Полоцкая, Э.С. Пути чеховских героев / Э.С. Полоцкая. - М.: Просвещение, 1983. - 97 с.

33. Салтыков-Щедрин, М.Е. Собр. соч.: в 20 т. / М.Е. Салтыков-Щедрин. - М.: Художественная литература, 1966. - Т.5. - 455 с.

34. Сахарова, Е. Брат предыдущего / Е. Сахарова // Современная драматургия. - 1993. - №1. - С. 212-219.

35. Семанова, М.Л. Чехов - художник. / М.Л. Семанова. - М.: Просвещение, 1976. - 223 с.

36. Сухих, И.Н. Чеховские писатели и литератор Чехов / И.Н. Сухих // Литературное обозрение. - 1994. - №11. - 12. - С. 3-6.

37. Турков, А.М. А.П. Чехов и его время / А.М. Турков. - М.: Гелеос, 2003. - 464 с.

38. Турков, А.М. А.П. Чехов и его время / А.М. Турков. - М.: Сов. Россия, 1987. - 528 с.

39. Турков, А.М. «Неуловимый» Чехов / А.М. Турков. // А. П. Чехов в воспоминаниях современников. - М., 1986. - С. 5-17.

40. Чехов и его время / под ред. Л.Д. Опульской. - М.: Наука, 1977. - 359 с.

41. Чехов, А.П. и его среда / под ред. И. Бельчикова. - Л.: Academia, 1980. - 466 с.

42. Чехов, М.П. Вокруг Чехова: встречи и впечатления / М.П. Чехов. - М.: Московский рабочий, 1960. - 352 с.

43. Чудаков, А.П. Мир Чехова: возникновение и утверждение / А.П. Чудаков. - М.: Сов. писатель, 1986. - 258 с.

44. Чудаков, А.П. Юмористика 1880-х годов и поэтика Чехова / А.П. Чудаков // Вопросы литературы. - 1986. - № 8 - С. 153-169.

45. Эренбург, И. Перечитывая А.П. Чехова / И. Эренбург. - М.: Художественная литература, 1960. - 123 с.