Дневники и эссе в японской литературе

5

Содержание

• Введение
• Глава 1. «Сарасина никки» и «Идзаёи никки»: общие черты и различия
• 1. Биографии авторов
• 2. История создания дневников
• Глава 2. Пройденный путь в дневниках
• 1. География путешествия
• 2. Особенности в использовании топонимов
• Глава 3. Топонимия как средство художественной выразительности
• 1. Формирование канона мэйсё
• 2. Роль топонима в литературе
• Заключение
• Библиография
• Приложение 1
• Приложение 2
• Приложение 3

Введение

Дневники, как самостоятельный жанр, играют особенную роль в японской литературе. Значительная часть всех классических памятников письменности представлена именно этой повествовательной формой. Традиция составления дневников восходит к периоду Хэйан (794-1185), времени расцвета всей японской традиционной культуры. Первые дневники составлялись преимущественно мужчинами чиновниками на китайском языке. Позднее жанр получил распространение и среди женщин, являвшихся частью столичной аристократии, которые вели свои записи на японском языке с помощью слоговой азбуки кана. Различны были и цели написания дневников. Если мужские записи велись в основном по служебным причинам, то женские были адресованы образованному читателю, принадлежащему к аристократической элите по своему происхождению, и часто были направлены на его развлечение. Основной целью все же оставалось отображение действительного опыта и анализ человеческой природы Janeira A. M. Japanese and western literature: a comparative study. Ї Rutland; Tokyo: Tuttle Publishing, 1970. P. 89.. «“Поденные записи” хэйанских аристократов из регистрации внешних по отношению к автору фактов превратились в род автобиографии, в “дневниковую литературу”, отражающую человека не как социальную единицу общества, но как его эмоционально-психологическую составляющую» Мещеряков А. Н. Древняя Япония: культура и текст. Ї М.: Наука, 1991..

В строгом смысле европейского литературоведения японские женские записки сложно назвать дневниками, поскольку они обладали рядом характерных особенностей, отличающих их от европейских дневников. Кроме того, что в японском дневнике бывает сложно проследить точную датировку, он скорее представляет собой придуманное, полумифическое повествование, нежели описание фактов, произошедших с автором. Конечно, в японском дневнике воспроизводятся и реальные события, что можно проследить по работам, составленным в одно время, однако нередко изображенное не соответствовало действительности. Отличает японский дневник и его тонкий мягкий стиль повествования, наполненный точными проницательными описаниями человеческого характера, которые возможны благодаря мгновенной и чуткой восприимчивости женщин Janeira A. M. Op. cit. P. 75.. По причине высокой степени эмоциональности записи велись не каждый день, а по большей части упоминали только значимые для писателя события, которые могли бы вызвать отклик и понимание у читателя. В то же время японские записи не являются откровенным и полностью раскрывающим душу описанием жизненных событий Ibid. P. 88.: они, скорее, передают увиденное или услышанное без критической эмоциональной оценки автора.

Среди всей совокупности дневников можно выделить отдельный самостоятельный под-жанр Ї путевых дневников или путевых заметок (‹IЌs•¶Љw; кико: бунгаку), которым будет уделено основное внимание в настоящей работе. Начиная с «Тоса никки» (“yЌІ“ъ‹L; «Дневника путешествия из Тоса»; 935 г.) Ки-но Цураюки (866-945), начинает формироваться самостоятельный канон записи путешествий. Такие дневники будут писаться как мужчинами, так и женщинами на протяжении всего японского средневековья. Основными целями путешествий обычно становились переезд с семьей в провинцию или в столицу, паломничество в храм для поклонения или поминания предков, судебные тяжбы. Такое распространение путевых записей приведет к формированию также и комплекса наиболее знаменитых мест и часто упоминаемых топонимов Ї мэйсё (–јЏЉ; иначе надокоро) которые будут упоминаться сквозь время во всех дневниках. Поскольку особенный интерес представляет парадигма становления подобной системы, в этой работе и будет специально рассмотрен процесс формирования культурной категории мэйсё и роль, которой она обладала в качестве самостоятельного культурного феномена, неразрывно связанного со всей традицией японской литературы.

В отечественной и зарубежной историографии исследования путевых дневников осуществлялась по большей части с точки зрения цели и условий описанного в дневнике путешествия. Важное значение придавалось и культурному влиянию конкретного исследуемого дневника. Начиная с конца XIX - начала XX в. до настоящего момента путевые дневники упоминались как в общих работах, посвященных японской литературе, так и в отдельных монографиях. Многие путевые дневники были переведены с японского на русский, английский и другие иностранные языки. Исследованию же категории мэйсё самостоятельных работ посвящено не было, поэтому настоящее исследование, сконцентрированное на этой проблеме, заключает в себе соответствующую научную актуальность с точки зрения обобщения и выявления более точного понимания значимости мэйсё в японской культуре.

Таким образом, объектом исследования является литературная традиция, а его предметом Ї использование топонимов в процессе написания японского путевого дневника.

Цель работы заключается в том, чтобы определить, какую культурную значимость обрела категория топонима в японской литературе не только с точки зрения путевого дневника, но и общего исторического процесса её развития. Поскольку изучение будет строиться преимущественно вокруг анализа двух дневников: «Сарасина никки» (ЌX‹‰“ъ‹L, «Дневник Сарасина» И. Мельник при переводе даёт название «Одинокая луна в Сарасина». 1060 г.) и «Идзаёи никки» (Џ\?Z–й“ъ‹L, «Дневник шестнадцатой ночи» В настоящей работе приводится дословный перевод названия, однако исследователи приводят иные версии: В. Н. Горегляд предложил вариант «Дневник полнолуния», а Э. О. Рэйшауэр - «Дневник Убывающей луны». 1283 г.), то для достижения цели необходимо решить следующие задачи:

1. Сравнить два путевых дневника;

2. Проследить путь, описанный в дневниках, уделяя особое внимание топонимам;

3. Определить роль, которую играли мэйсё в японской литературе.

Исследование построено на таких научных методах как биографический метод (при рассмотрении авторов и их работ), компаративный анализ текстов (путевых дневников, их переводов на английский и русский языки, а также ряда статей и монографий, соотносящихся с темой исследования), а также семиотика (в процессе выявления смыслов мэйсё, как знаков культурного кода Японии).

Среди общих работ, касающихся японской литературы, необходимо отметить один из наиболее ранних трудов Ї работу В. Г. Астона, который одним из первых среди европейских исследователей проследил процесс развития от древних памятников до современной ему литературы. Также Дз. Кониси Konishi J. A history of Japanese literature / ed. by Miner E. R., transl. by Teele N. - Princeton: Princeton University Press, 1984., Д. Кина Keene D. Seeds in the heart: Japanese literature from earliest times to the late sixteenth century. - Columbia University Press, 1999., Х. Сиранэ Shirane H. Traditional Japanese Literature: an anthology, beginnings to 1600. - NY: Columbia University Press, 2007., предложивших обновленный взгляд на японскую литературу, и А. М. Жанейра Janeira A.M. Japanese and western literature: a comparative study. Ї Rutland; Tokyo: Tuttle Publishing, 1970., проанализировавшего особенности западной и японской письменной традиции. Среди российских исследователей вопросу японских дневников посвящали свои работы Н. И. Конрад Конрад Н. И. Японская литература: от 'Кодзики' до Токутоми. - М.: Наука, 1974., В. Н. Горегляд Горегляд В. Н. Дневники и эссе в японской литературе X-XIII вв. - М.: Наука, 1975.. Что касается двух конкретных дневников, затрагиваемых в настоящей работе: было выполнено несколько переводов обоих сочинений на английский язык. «Сарасина никки»: частичный перевод А. Ш. Омори и К. Дои Omori, A. S., Doi, K. Diaries of Court Ladies of Old Japan. - Boston: Houghton Mifflin, 1920., перевод А. Морриса Morris I. As I crossed a bridge of dreams: Recollections of a woman in eleventh-century Japan. - London: Penguin Books, 1971. и новейший перевод С. Арнтцен и И. Мориюки Arntzen S., Moriyuki I. The Sarashina Diary: A Woman's Life in Eleventh Century Japan. - NY: Columbia University Press, 2014.. Поскольку последний перевод сопровождается подробным комментарием и новым комплексным исследованием текста основное внимание будет уделено именно ему. «Идзаёи никки» был переведен Э. О. Рэйшауэром Reischauer E.O. The Izayoi Nikki (1277-1280) // Harvard Journal of Asiatic Studies. - 1947. - Vol. 10, No. 3/4., а последние несколько лет его исследует К. Лаффин Laffin Ch. Rewriting medieval Japanese women: politics, personality, and literary production in the life of Nun Abutsu. - Honolulu: University of Hawai'I Press, 2013..

Частичный перевод обоих дневников на русский язык приводится в указанной выше монографии В. Н. Горегляда Горегляд В. Н. Дневники и эссе в японской литературе X-XIII вв., 1975. Подробнее о «Сарасина никки» см. с. 122-127 и с. 259-262; об «Идзаёи никки» - с. 135-142 и с. 262-264.. «Сарасина никки» был также полностью переведен с комментариями И. Мельник Одинокая луна в Сарасина // Пер. с яп., предисл. и коммент. И. В. Мельниковой. - СПб: Гиперион, 1999., однако эту работу можно скорее охарактеризовать как перевод, нежели как полноценный анализ и изучение текста. «Идзаёи никки» в настоящее время только начинает приобретать научный интерес (можно отметить несколько статей А. С. Оськиной Оськина А. С. Два дневника монахини Абуцу (1221?-1283): литература, биография, личность // Вестник РГГУ. Серия 'Востоковедение. Африканистика'. - 2014. - № 25.

Также: Оськина А. С. Отличительные особенности дневника 'Идзаёи никки' монахини Абуцу (1221?-1283) // Восточные общества: традиции и современность: Материалы II Съезда молодых востоковедов стран СНГ, 11-14 ноября 2013 года. - М.; Б.: Центр стратегических исследований при Президенте Азербайджанской Республики, 2014.), поэтому перевод, предложенный в рамках этой работы, выполнен автором самостоятельно Переводы приводятся по следующим материалам: Пасивкина С. А. Стихотворения в «Дневнике шестнадцатой ночи» монахини Абуцу (1221?-1283): преемственность и новаторство. Ї Курсовая работа, 2014. А также: Пасивкина С. А. Роль топонимов в стихотворениях «Дневника шестнадцатой ночи» монахини Абуцу (1221 (?) -- 1283) // Сборник студенческих работ «Восточная перспектива». Выпуск 1. -- М.: ООО «Адвансед солюшнз», 2014. С. 63-72..

Полноценной литературы, специально соотносящейся с темой работы, удалось собрать относительно немного. Прежде всего следует отметить работы Л. Ненци Nenzi L. N. D. Excursions in identity: travel and the intersection of place, gender, and status in Edo Japan. - Honolulu: University of Hawaii Press, 2008., Г. Плутшоу Plutschow H. E. Japanese Travel Diaries of the Middle Ages // Oriens Extremus, 1982., А. Н. Мещерякова Мещеряков А.Н. Культурные функции японских топонимов // сайт Н.Н. Трубниковой [Электронный ресурс]. URL: http://trubnikovann.narod.ru/Meshcher.htm (дата обращения 30.03.2016)., Е. К. Симоновой-Гудзенко Симонова-Гудзенко Е. К. Япония VII-IX веков: Формы описания пространства и их историческая интерпретация. Ї М.: Восток Ї Запад, 2005.и Е. С. Штейнера Штейнер Е. Дзэн-жизнь: Иккю и окрестности. Ї СПб.: Петербургское востоковедение, 2006., которые раскрывают некоторые аспекты исследуемого вопроса.

Источниковая база представлена текстами дневников «Сарасина никки» и «Идзаёи никки» на японском языке и вариантами их перевода на английский и русский.

Научная новизна этой работы определяется прежде всего тем, что в ней специально рассматривается процесс формирования канона мэйсё с целью формирования целостного представления о роли, которую играла эта категория в японской литературе.

Строится работа следующим образом: в первой главе рассматриваются дневники «Сарасина никки» и «Издаёи никки» с точки зрения их создания и личностей авторов; вторая глава специально посвящена путевым заметкам, составленным как самостоятельные части этих дневников; третья глава анализирует процесс формирования особого восприятия географических мест в японской культуре.

Глава 1. «Сарасина никки» и «Идзаёи никки»: общие черты и различия

Как писал Н. И. Конрад, японские дневники Ї это «проза главным образом описательная Ї в форме записей части виденного и слышанного в течение жизни или в форме описания путешествия» Конрад Н.И. Японская литература. С. 75-76.. Исходя из такого определения можно сделать вывод о высокой значимости контекста для анализа прозаических произведений японской литературы этого жанра. Поэтому в первой главе работы обратимся к биографиям авторов дневников «Сарасина никки» и «Идзаёи никки». Это поможет выявить общие закономерности в процессе создания дневников и черты их различающие.

1. Биографии авторов

Само наличие письменного памятника, дошедшего до современного читателя из эпохи Хэйан, говорит о том, что его автор был человеком образованным, а значит принадлежал к аристократическому слою общества. Так создательница дневника «Сарасина никки» являлась дочерью Сугавара-но Такасуэ (ђ›ЊґЌF•WЏ—, 973-?), потомка знаменитого ученого рода Сугавара Одним из представителей рода являлся Сугавара-но Митидзанэ (845-903) Ї известный государственный чиновник, ученый, поэт (См. Arntzen S., Moriyuki I. The Sarashina Diary. P. 9)., и племянницей Митицуна-но хаха (935-995), автора «Кагэро никки» (е‘еx“ъ‹L, «Дневник эфемерной жизни», 974 г.), и, соответственно, была связана с несколькими Кроме того, вторая жена Сугавара-но Такасуэ, Кадзуса-но Таю, была связана родственными отношениями с Мурасаки Сикибу, знаменитой писательницей X века, автором «Мурасаки Сикибу никки» и «Гэндзи моногатари» (См. Arntzen S., Moriyuki I. The Sarashina Diary. P. 11). влиятельными знатными семьями своего времени. Монахиня Абуцу (€ў•§“т, 1221-1283), составившая «Идзаёи никки», от рождения принадлежала к среднему слою аристократии и получила влияние только после замужества за наследником поэтического дома Микохидари, Фудзивара-но Тамэиэ (1198-1275).

Наиболее полная информация о судьбе Дочери Такасуэ содержится в её дневнике. Отец девочки был чиновником, поэтому его не раз отправляли служить в провинции. В возрасте девяти лет дочь была вынуждена отправиться с отцом в провинцию Кадзуса (совр. преф. Тиба), где семья жила в течение четырех лет. Однако родственные связи позволяли даже в провинции оставаться значимым и получать образование. По записям дневника можно проследить, что девочка с раннего возраста была знакома со многими знаменитыми произведениями своего времени. В тоже время начало записей гласит: «Девочка, выросшая в тех дальних краях, где «кончается дорога на Восток», и даже еще дальше Ї какой же, наверное, я была дикаркой!» Одинокая луна в Сарасина. С. 41., что указывает на оторванность провинциальной аристократии от столичной элиты. Однако вскоре семья Сугавара-но Такасуэ отправилась в столицу, где девочке удалось самой познакомиться с некоторыми литературными произведениями, о чем она пишет в своем дневнике: «Вне себя от радости, я погрузилась в романы и отрывалась от них день и ночь…» Там же. С. 65. Возможно, именно эта любовь к чтению повлияла на непростую судьбу девушки и сделала Дочь Такасуэ очень восприимчивой к ночным видениям, описанию которых она уделяет много места в своих записях. Живя на окраине столицы, девушка иногда прислуживала принцессе Юси (1038-1105), дочери императора Госудзаку (годы правления 1009-1045) Arntzen S., Moriyuki I. The Sarashina Diary. P. 12-13., а большую часть времени проводила со своими племянницами Morris I. As I crossed the bridge of dreams. P. 6., поскольку их родная мать, сестра писательницы, умерла во время родов. Из-за такой затворнической жизни выйти замуж Дочери Такасуэ удалось только в 1040 г. в возрасте 32 лет. Следующие годы она проводила за воспитанием трех собственных детей, сына и дочери, от Татибана-но Тосимити (1002-1058). В 1057 г. последний отправился по службе в провинцию Синано (совр. преф. Нагано), но в 1058 г. вскоре после возвращения в столицу он умирает Горегляд В. Н. Дневники и эссе. С. 124.. Спустя два года Дочь Такасуэ решает написать свой дневник «Сарасина никки».

Жизнь монахини Абуцу проходила в период Камакура (1185-1333), первая часть которого с точки зрения культуры может быть охарактеризована как «эпилог Хэйана» Конрад Н. И. Очерки японской литературы. - М.: Худ. лит., 1973. С. 188.. Абуцу-ни Монашеский постриг писательница приняла после смерти мужа в 1275 г., получив имя Абуцу-ни (€ў•§“т). являлась одной из наиболее известных женщин своего времени, однако точные даты её жизни до сих пор не установлены. Предположительно, временем её рождения может служить 1221 г. (существуют мнения о том, что монахиня родилась между 1221 и 1226 годами Оськина А. С. Два дневника монахини Абуцу. С. 3.). Источников информации о семье и родителях Абуцу-ни тоже немного. Мать монахини была замужем дважды, второй из них за правителем провинции Тотоми (совр. преф. Сидзуока) Тайра-но Норисигэ, который удочерил Абуцу Wallace J. R. Fitful Slumbers. Nun Abutsu's Utatane // Monumenta Nipponica. - 1988. - Vol. 43, No. 4. P. 391.. Мать монахини умерла рано, что следует из упоминания о кормилице, к которой монахиня была очень привязана. В возрасте 14-15 лет Абуцу получила место прислужницы при дворе принцессы Анкамонъин (Кунико, 1209-1283) Горегляд В. Н. Дневники и эссе. С. 138., поэтому Абуцу также упоминают, как Анкамонъин Этидзэн, Анкамонъин Уэмон-но Сукэ (между 1265-1275 годами), Анкамонъин-но Сидзё (с 1278 г.) Dictionary of Literary Biography: Medieval Japanese Writers. - edit. by Steven D. Carter. - Detroit: Washington: D. C.: London; A Bruccoli Clark Layman book: The Gale Group, 1999. - Vol. 203. P. 4.. Изменение имени свидетельствует об изменении должности и, соответственно, о постепенном самостоятельном продвижении Абуцу по аристократической лестнице Laffin Ch. Rewriting medieval Japanese women. P. 12.. По записям «Идзаёи никки» можно заключить, что императрица оказывала большое внимание монахине в течение долгих лет даже после её пострига. В этом же дневнике есть заметки о двух сестрах Абуцу: старшей, жене одного из чиновников, и младшей, так же, как и монахиня, служившей при дворе Анкамонъин. Следующие несколько лет жизни Абуцу обозначены ей самой в записках «Утатанэ-но ки» (‚¤‚Ѕ‚Ѕ‚Л‚М‹L, 1251-1265?). Во время службы при дворе Абуцу влюбилась в высокопоставленного чиновника, но ей показалось, что чувства постепенно проходят, поэтому однажды ночью она остригла свои волосы Такой поступок означал желание стать монахиней. и бежала из императорского дворца Кин Д. Странники в веках / пер. с англ. - М.: Вост. лит., 1996. С. 115.. Уставшую её нашли монахини и привели в свой монастырь, но там Абуцу серьезно заболела. Через некоторое время за ней приехал отец и забрал в провинцию Тотоми, где находилось место его службы. Однако вскоре Абуцу вернулась в столицу: там умирала её кормилица. Успев проститься с дорогой для себя женщиной, Абуцу снова начала служить при дворе, но вскоре ушла в монастырь Хоккэдзи. Неудачно влюбившись во второй раз, монахиня родила дочь и двух сыновей и жила в бедности поблизости от храма. В 1252 году по рекомендации Абуцу приняли на службу к дочери Фудзивара-но Тамэиэ в качестве переписчика «Гэндзи моногатари» (Њ№ЋЃ•ЁЊк, «Повесть о Гэндзи», 1008 г.) Ї великого романа эпохи Хэйан Shirane H. Traditional Japanese Literature. P. 778.. Спустя год Абуцу начала работать с самим Тамэиэ, заслужив доверие своей образованностью. Cо временем они сблизились и поженились. В новом браке Абуцу родила еще двух сыновей, в результате чего и образовался серьезный конфликт за наследие поэтического рода Микохидари. Для разрешения этого вопроса в 1258 году Абуцу отправилась в столицу сёгуна, город Камакура, описав свой путь в дневнике «Идзаёи никки».

2. История создания дневников

Рассмотрим более тщательно сами дневники.

«Сарасина никки», по признанию многих специалистов, является последним из шести наиболее известных дневниковых произведений эпохи Хэйан Пять других памятников Хэйан Ї это «Тоса никки» (935) автора Ки-но Цураюки, «Кагэро никки» (974) от Митицуна-но хаха, «Макура-но Соси» (1000) Ї Сэй Сёнагон, «Идзуми Сикибу никки» (1008) Ї Идзуми Сикибу, «Мурасаки Сикибу никки» (1010) Ї Мурасаки Сикибу., соответственно Дочь Такасуэ знала о предшествовавших памятниках, скорее всего, была с ними знакома и опиралась на них в процессе написания своей работы.

Сам «Сарасина никки» представляет собой скорее описание жизни «Сарасина никки» является самым продолжительным жизнеописанием, составленным в форме дневника: он охватывает промежуток между 1020 г. и 1058 г., то есть 38 лет., своего рода автобиографию или мемуары, составленную женщиной на склоне лет нежели дневник с точной датировкой и указанием событий. Скорее всего, большая часть дневника была написана приблизительно в 1060 г. по воспоминаниям, что может объяснить фактические неточности и неравномерное распределение стихов по тексту (они сконцентрированы ближе к концу дневника). Исследователь С. Арнтцен даже предлагает новый взгляд на композицию всего произведения: комбинация отрывков и фактические неточности необходимы Дочери Такасуэ для гармоничного объединения двух важных для нее тем: темы власти художественной литературы, которая путает читателя, заставляя усомниться в реальности насущного бытия в противовес книжному миру, и темы утешающей силы чтения Arntzen S., Moriyuki I. Op. cit. P. 23.. Однако можно предположить, что некоторые части дневника, скорее всего, основываются на ранее составленных черновиках. Многие события, и особенно стихи, восстанавливались именно благодаря черновым записям Morris I. Op. cit. P. 15.. Начинается повествование с описания первого в жизни героини сознательного путешествия из провинции Кадзуса в Киото. После друг за другом идут значимые моменты прежде всего духовного плана жизни, нежели фактические события. Конец дневника изображает одинокую пожилую женщину. С этим моментом связано название всего дневника Скорее всего, название «Сарасина никки» было предложено одним из переписчиков дневника.. В тексте нет прямого указания на гористую местность Сарасина, которая вошла в название, однако есть два возможных скрытых объяснения этому выбору. Во-первых, это место находилось в префектуре Синано, последнем месте службы мужа Дочери Такасуэ. Во-вторых, когда под конец жизни к женщине приезжает молодой родственник они обмениваются танка, стихами традиционной для японской поэзии формы в 31 слог:

Ведь сегодня месяца нет,

И темна сгущается ночь

Над вершиной Покинутой Старухи,

Над горою Обасутэ --

Так зачем ты сюда пришел?» Одинокая луна в Сарасина. С. 179.^, В. Н. Горегляд дает следующий перевод:

Гора Обасутэ находилась в местности Сарасина и была известна в качестве места, откуда открывается прекрасный вид на луну Такой образ гора Обасутэ получила благодаря танка, написанному неизвестным автором и включенному в Кокинвакасю (ЊГЌЎ?a‰МЏW, «Собрание старых и новых песен», 922 г.):

. Однако, возможно, более важным для Дочери Такасуэ был другой смысл, а именно легенда о том, как племянник, поддавшись уговорам жены, отнес свою тетушку на эту гору, где и оставил её, но проведя ночь дома, наблюдая яркий свет полной луны, мужчина, сжалившись, вернулся и забрал тетушку, которая воспитала его вместо погибшей матери Подробнее см.: Ямато-моногатари / пер. с яп., исследование, коммент. Л. М. Ермаковой. Ї М.: Наука, 1982. С. 174-175.. Такая аллюзия необходима Дочери Такасуэ для выражения своих чувств, а именно одиночества, в котором она проводит свои дни после смерти мужа. Говоря, что месяца нет, она просит объяснить племянника, что же смягчило его сердце и заставило навестить «брошенную женщину», как дословно можно перевести название горы Обасутэ.

Из ряда предшествующих дневников «Сарасина никки» выделяют три особенности Artzen S., Moriyuki I. Op. cit. P. 7-8.. Во-первых, писатель в лице лирического героя предстает, прежде всего, как читатель текстов своего времени: поскольку Дочь Такасуэ много читала, она смогла уверенно перенести свой опыт на бумагу, а её любимое произведение, «Повесть о Гэндзи», повлияло на её восприятие мира и языка.

Во-вторых, «Сарасина никки» Ї это произведение, уделяющее большое внимание влиянию религия на человека и его личную жизнь. Эта особенность прослеживается в многочисленных описаниях снов. Например, в следующем отрывке:

«С утра, лишь только рассветёт, и до поздней ночи, пока не одолеет дремота, я только и делала, что читала, придвинув поближе светильник. Очень скоро само собою вышло, что я знала прочитанное наизусть, и оно так и всплывало у меня перед глазами, мне это очень нравилось. Но вот однажды во сне предо мной явился благородного вида монах в жёлтом облачении и изрёк: «Поскорее затверди наизусть пятый свиток Лотосовой сутры» Пятый из восьми свитков Лотосовой сутры говорит о том, как достичь просветления женщине.. Людям я не рассказала увиденный сон, и даже не подумала учить наизусть сутру -- душа моя всецело занята была романами.» Одинокая луна в Сарасина. С. 73.

В результате повышенной восприимчивости к ночным видениям Дочь Такасуэ проводит большую часть своей жизни в попытке отказаться от романтических иллюзий, навеянных дневниками и повестями, и найти спасение в религии.

В-третьих, интерес представляет первая часть дневника: путешествие из провинции в столицу, описанное детскими глазами. Кроме того, что эта часть становится важной с точки зрения постановки важных вопросов, проходящих сквозь весь дневник, она также является и новым образцом Первым путевым дневником признается «Тоса никки» (“yЌІ“ъ‹L, «Путешествие из Тоса», 935), написанный Ки-но Цураюки (866-945). путевого дневника. В заметках о путешествии Дочь Такасуэ открыто говорит о том, что ей понравилось или не понравилось в том или ином месте, она дает характеристику местам остановки. Такое прямое выражение чувств и эмоций придает дневнику личностный характер и становится отличительной чертой дневника по сравнению с другими описаниями, которые часто передает традиционное, часто безличное отношение к описываемому.

Как указано выше, важно отметить и структуру дневника: за «переплетением путевых заметок с бытописательством и обилием вставных эпизодов (легенды, предания, сны)» Горегляд В. Н. Дневники и эссе. С. 259. кроется тщательный отбор отдельных моментов жизни. Процесс восстановления давних событий жизни предполагает привлечение воображения, фантазии, работу с сознанием Ї это влияет как на эстетическую ценность дневника, так и на его окончательный смысл Arntzen S., Moriyuki I. Op. cit. P. 8..

Интересно обратить внимание на тот факт, что канонический вариант манускрипта «Сарасина никки» был исследован и оформлен Фудзивара-но Тэйка Горегляд В. Н. Японская литература VIII-XVI вв.: Начало и развитие традиции. Ї СПб.: «Петербургское востоковедение», 2001. С. 167., одним из наиболее значительных членов поэтического дома Микохидари, отцом Фудзивара-но Тамэиэ мужа монахини Абуцу, второго автора этого исследования.

Абуцу-ни писала свой дневник во времена, которые считаются многими исследователями временем подражания классическим памятникам эпохи Хэйан. Однако её дневник заслуживает особого исследовательского внимания.

История, изображенная в «Идзаёи никки», начинается несколько раньше его непосредственного написания. В 1256 г. после серьезной продолжительной болезни Тамэиэ составил первое завещание, по которому большая часть богатых земельных владений (в частности поместье Хосокава) и библиотека, которую собирали более века, начиная с основателя рода Микохидари Фудзивара-но Сюндзэй (Тосинари; 1114-1204), отходили к его старшему сыну от первого брака Ї Тамэудзи. Однако после того, как Абуцу родила двух сыновей, Тамэсукэ (1263-1328) и Тамэмори (1265-1328), Тамэиэ решил изменить свое завещание и в 1273 г. переписал завещание на Тамэсукэ. В 1275 г. после смерти отца старший сын Тамэудзи не признал измененное завещание и обратился в суд, чтобы оспорить его Dictionary of Literary Biography: Medieval Japanese Writers. P. 6-7.. Судебное решение, принятое в Киото, было положительным для Тамэудзи, поэтому монахиня Абуцу отправилась оспаривать его в Камакура, где действовало иное законодательство. Свой путь в ставку сёгуна она подробно описала и позже отправила своим сыновьям, которые собрали все части дневника вместе. Всего «Идзаёи никки» состоит из четырех разделов:

1.вступления, в котором Абуцу объясняет свою поездку тем, что ей нужно искать справедливость, поскольку воля её мужа не была исполнена;

2.описания путешествия из Киото в Камакура;

3.переписки Абуцу из Камакура с её родственниками и друзьями;

4.нагаута, представляющей собой краткое изложение пережитых Абуцу событий и обращение к божествам за помощью для скорейшего разрешения судебного процесса в свою пользу.

Несмотря на то, что определение всего сочинения как путевого дневника легко подвергнуть критике, именно вторая часть, путевые заметки, является кульминацией всего произведения.

У монахини не было цели написать это произведение как цельный дневник, и считается, что полностью он был составлен уже после смерти Абуцу её сыном Тамэсукэ, поэтому время написания этого сочинения рассматривают от начала путешествия Ї 1277 год Ї до 1283 года, когда он был окончательно оформлен. Соответственно, и название «Идзаёи никки» сочинение получило позднее. Такому заглавию можно привести следующее обоснование: во вступительной части Абуцу пишет, что в путь её влечет луна шестнадцатой ночи, а позже обменивается письмами, в котором есть упоминает о дне, т.е. луне в день, её отправления из столицы. Само же слово идзаёи (Џ\?Z–й) Ї это старое название даты, когда луна только начинает убывать после полнолуния. У слова есть и поэтический образ Reischauer E.O. The Izayoi nikki. P. 270.: оно обозначает время, когда луна то ли еще полная, то ли уже убывающая, что вносит оттенок нерешительности, неопределенности Кроме того, образ луны шестнадцатой ночи обозначал едва заметное начало заката, начало и печаль надвигающегося увядания (Е. С. Штейнер)., так и Абуцу пребывает в противоречивом настроение, но все же отправляется в путешествия для разрешения судебного дела.

Многие исследователи отказывают «Идзаёи никки» в большой роли в контексте японской литературы из-за его подражания более ранним литературным работам как по форме, так и по содержанию См. Reischauer E.O. Op. cit. P. 255., однако с этим можно поспорить. Так К. Лаффин, утверждает, что «Идзаёи никки» Ї это заявление женщины эпохи Камакура, которая предана детям и памяти о муже. Дорога же, в которую она пустилась, Ї это не только фактический пройденный путь, но важная кампания по сохранению оставленного мужем наследия Laffin Ch. Rewriting medieval Japanese women. P. 14.. Скорее всего, работа монахини получила критическую оценку из-за неполного соответствия ожиданиям, которые возлагали на женскую литературу периода Камакура. По большей части дневники этой эпохи представляли собой описание придворной жизни или быта дома автора, однако Абуцу поднимает более серьезные вопросы в своей работе В том числе Абуцу затрагивает такие темы как двойственность государственной политики, судебные распри, роль женщины, роль поэзии., что вовсе не свойственно для женской литературы её времени Laffin Ch. Op. cit. P. 139..

Итак, что же можно сказать об общем и разном в двух дневниках. Прежде всего, их роднит принадлежность к потоку женской литературы. Кроме того, оба дневника являются примечательными образцами дневниковой прозы своего времени. «Сарасина никки» заключительное для эпохи Хэйан и самое продолжительное по времени описанных событий произведение. «Идзаёи никки» считается сочинением малой литературной значимости по своему содержанию, но в тоже время он является первым полноценным женским путевым дневником и последним влиятельным произведением, написанным женщиной, на следующие несколько столетий Reischauer E. O. Op. cit. P. 256.. Что касается различий, то важно отметить жанровые особенности каждого из дневников: в процессе ознакомления с памятниками становится понятно, что «Сарасина никки» Ї это мемуарные записи с коротким относительно остального текста описанием путешествия, в то время как «Идзаёи никки», скорее, строится именно вокруг изображения пути, дополненного несколькими частями: вступлением, перепиской и стихотворением особой формы Ї нагаута. Стоит отметить, и различия в форме двух дневников. «Идзаёи никки» по форме представляет собой соединение стиха с комментарием, и таким образом концентрируется на поэзии, в то время как «Сарасина никки» более прозаическое сочинение, чем лирическое.

В следующей части работы более тщательно будут рассмотрены путевые заметки каждого из дневников, а так поставлен вопрос использования топонимов в процессе их создания.

Глава 2. Пройденный путь в дневниках

Путевые заметки являются интересной для анализа частью дневников «Сарасина никки» и «Идзаёи никки». Оба автора уделили различную степень внимания описанию своего путешествия, кроме того у них были разные мотивы и цели для изображения проделанного пути. Однако пройденная ими дорога была похожа с точки зрения географии, поэтому изучение двух литературных памятников, между созданием которых прошло приблизительно два столетия, может помочь вывести парадигму формирования культурной концепции мэйсё. В настоящей главе будет рассмотрен географический маршрут двух путешествий, а также определены первые черты употребления топонимов, общие для этих дневников.

1. География путешествия

Путевые записи, открывающие «Сарасина никки», признаются многими исследователями важным этапом в развитии японской литературы, посвященной путешествиям. Так, А. Морис указывает, что заметки Дочери Такасуэ являются единственным образцом описания путешествия по территории Японии эпохи Хэйан и что они примечательны не только для японской литературы, но и с точки зрения общемировой литературной традиции XI в. Morris I. Op. cit. P. 4. С. Арнтцен поддерживает такую позицию, указывая также на юный возраст девушки во время путешествия. Дочь Такасуэ запечатлела поездку глазами тринадцатилетнего ребенка, благодаря чему её описание наполнено детской любознательностью и не представляет собой слепое следование канону: она открыто являет свое мнение о местах остановки и знаменитых точках, встречаемых на пути Arntzen S., Moriyuki I. Op. cit. P. 7-8..

Само путешествие семьи Сугавара-но Такасуэ из Кадзуса (Џг‘ЌЌ‘) в Киото началось 3 числа 9 лунного месяца 1020 г. и длилось около трех месяцев Карту путешествия Дочери Такасую см. в Приложении 1.. За это время были пройдены следующие провинции:

Симоса (‰є‘ЌЌ‘)

Мусаси (•ђ‘ Ќ‘)

Сагами (‘Љ–НЌ‘)

Суруга (Џx‰НЌ‘)

Тотоми (‰“Ќ]Ќ‘)

Микава (ЋO‰НЌ‘)

Овари (”ц’ЈЌ‘)

Мино (”ь”ZЌ‘)

Оми (‹ЯЌ]Ќ‘)

Ямасиро (ЋRЏйЌ‘) Более полный перечень топонимов см. в Приложении 3..

Бульшая часть из них входила в регион Токайдо (“ЊЉC“№) кроме провинций Мино и Оми, относившихся к Тосандо (“ЊЋR“№), и Ямасиро столичного региона Кинай (‹E“а). Каждая из провинций была известна теми или иными местами (например, бухта Наруми в Овари, застава Киёми между Тотоми и Суруга), которые путешественнику следовало посетить. Так и Дочь Такасуэ приводит свои размышления об увиденных местах, например:

«Отсюда начиналась страна Мусаси. Ничего особенно интересного заметно не было. Песок прибрежный был не белый, а словно грязь, и поля, про которые я слышала, будто на них цветет трава мурасаки, покрывал лишь тростник и мискант, причем заросли были столь высоки и густы, что конного лучника не видно было, только верхушку его лука, и нужно было пробираться, раздвигая травы.» Одинокая луна в Сарасина. С. 48.

Открытое выражение своего недовольства вместе с живым описанием наблюдательными детскими глазами, чувствительными к красоте природы и переживаниям людей Горегляд В. Н. Дневники и эссе. С. 259., выделяют Дочь Такасуэ из ряда писателей эпохи Хэйан.

В путевой части «Идзаёи никки», состоящей из 14 поденных записей, датированных числами с 16 по 29 день 10 луны 1277 г., раскрывается двухнедельное путешествие из Киото в Камакура, столицу сёгуната, находящуюся в провинции Сагами (совр. преф. Канагава) Карту путешествия монахини Абуцу см. в Приложении 2.. По пути, примерно занимавшему 500 километров, Абуцу прошла через многие известные места. Поскольку дорога монахини и её спутников проходила по региону Токайдо, маршрут их путешествия во многом совпадает с путем, описанным в «Сарасина никки». Исключением являются провинции Мусаси, Симоса и Кадзуса, до которых Абуцу не дошла.

2. Особенности в использовании топонимов

Специфика употребления географических названий в этих двух конкретных дневниках определяется во многом общей традицией восприятия пространства. В целом, японцам важно было определять себя в пространстве, а иногда и через пространство Например, в названиях чинов употреблялись обозначавшие расположение особняков знати номера линий, отсчет которым велся от императорского дворца. Соответственно, чем ближе находился дом, тем выше был статус чиновника., однако с точки зрения литературы художественной точное географическое описание переставало играть важную роль, так положение в пространстве передавалось в самом общем плане. Связано это с тем, что «повествователя занимает не само путешествие, а результат, к которому приводит все путешествие или его часть, поэтому точной характеристики положения в пространстве здесь нет» Горегляд В. Н. Дневники и эссе. С. 261.. Подчиняются этому правило и исследуемые в работе дневники.

В «Сарасина никки» нет четкой географической привязки к проходимому пути Там же. С. 262.. Конечно, Дочь Такасуэ упоминает конкретное место, в котором семья остановилась на ночлег или выдающиеся природные объекты, однако по большей части в записях отсутствует последовательное детальное изображение пейзажа. Появляющиеся описания моря, рек, гор, степей формируются обобщенными образами, что оставляет ощущения «рваности» пути у читателя. Кроме того, при составлении дневника Дочь Такасуэ допустила несколько неточностей в определении своего местонахождения: А. Моррис указывает на неправильную последовательность в упоминании рек О:и и Фудзи, а также заставы Киёми и бухты Таго Morris I. Op. cit. P. 117.. Больше, чем география, юную писательницу занимают легенды и истории, связанные с пройденным местом.

Похожая ситуация складывается и в «Идзаёи никки». Точные географические данные приводятся в общих чертах и степень их точности зависит от каждой конкретной ситуации. Более того «определение пространственных координат повествователя подчинено задаче выразить настроение лирического героя» Горегляд В. Н. Дневники и эссе. С. 264.. Такое подчинение передается через омонимию в упоминании топонимов в поэтических частях и задается в прозаическом комментарии в описании погоды, элементов пейзажа, ситуации. Например, сложенное в бухте Наруми танка:

Постоянно думая о предстоящем судебном процессе и желая его скорого разрешения в свою пользу, Абуцу использовала первую часть названия бухты Наруми со смыслом глагола нару (ђ¬‚й) Ї «становиться». Помощи она просит и у божеств: подношения в виде свитков с танка применялись в Японии издавна.

На степень прорисованности географического положения оказывала влияние и цель написания самого дневника. Для Дочери Такасуэ путешествие Ї это переезд в столицу, которого она с нетерпением ожидает, и поэтому обращает внимание на смену окружающего её пейзажа по мере интереса к нему: например, упоминание места Курото-но хама (пров. Кадзуса):

«На этот раз на ночлег мы остановились в месте, называемом Курото-но Хама -- взморье Курото. Со всех сторон были пологие холмы, это белый песок расстилался далеко-далеко, и на нем -- заросли сосняка. Луна светила очень ярко, и звуки ветра необычайно трогали сердце. Людям, видно, показалось всё это красивым -- стали слагать стихи».

Для Абуцу же отправление в дорогу становится своего рода манифестом по защите прав собственности на земли и библиотеку, оставленных Тамэиэ. Для этого монахиня специально выбирает определенные места, которые показывают её связь с поэтическим домом Микохидари, наследие которого она требует отдать себе, и позволяют придерживаться стилистических техник своего мужа Laffin Ch. Op. cit. P. 155.. Показательным примером могут служить следующие танка:

В первом же стихотворении путевой части Абуцу упоминает место, получившее название Застава Встреч. Упоминание о ней можно найти еще у поэта эпохи Хэйан Сэмимару, стихотворение Стих, составленный Сэмимару:

которого попало в антологию «Хякунин иссю» (•Sђl€кЋс; «Сто стихотворений ста поэтов», 1235 г.), составленную Фудзивара-но Тэйка. Смысл, который путешественники заключали в свои строки о Заставе встреч, также опирался на поверье о том, что перед отправлением в путь необходимо было сложить танка с мольбой о возвращении, посвятив его этому месту, поскольку часть «ау» (‚ ‚¤; гл.) из названия Аусака переводится с японского языка со значением «встретиться». Кроме того, для Абуцу такое упоминание Застава Встреч важно с точки зрения памяти о муже, который тоже использовал этот топоним в одном из своих стихов Laffin Ch. Op. cit. P. 155..

Идея сохранения семейной поэтической традиции заложена и в следующем танка:

В дополнение к тому, что топоним Фудзи-гава был употреблен в Кокинвакасю (свиток XX, стих 1084), его также использовал Фудзивара-но Садаиэ, отец мужа Абуцу, в названии своего поэтического сборника «Фудзикава хякусю»

(“Ўђм•SЏW, 1224 г.) Laffin Ch. Op. cit. P.156.. В свою очередь и Тамэиэ написал танка, упоминая это место. Таким образом, аллюзия на предшествующие стихотворения позволяет Абуцу утверждать свое право на поэтическое достояние дома Микохидари.

По утверждению японского исследователя Камадзаки, еще одной важной для Абуцу целью при составлении путевых заметок, скорее всего, являлось обучение своих сыновей правильному составлению японского стиха Reischauer E. O. Op. cit. P. 271.. Некоторые танка очевидно рассчитаны быть образцами стихосложения. Например, упоминание источника Самэгаи:

топонимия мэйсё культурный

В стихотворении Абуцу отчетливо прослеживается связь с танка

Ки-но Цураюки, входящим в список антологии «Кокинвакасю»:

Через цитирование классического поэтического памятника Абацу показывает не только свою образованность, но и умелое обладание навыком написания танка, умением, которое она хочет передать своим детям.

Таким образом, цель путешествия и его обстоятельства непосредственным образом повлияли на упоминания знаменитых географических мест в обоих дневниках. Однако необходимо отметить, что географически формальный концепт мэйсё, знаменитое место, с течением времени приобрел в Японии культурную функцию, которая прослеживается и в дневниках периодов Хэйан и Камакура. В следующей главе настоящей работы будет проанализирован процесс формирования мэйсё как культурной категории.

Глава 3. Топонимия как средство художественной выразительности

Как указывает Е. К. Симонова-Гудзенко, «… в большинстве культур географический объект, чаще всего топоним, является структурообразующим элементом исторического или псевдоисторического сообщения» Симонова-Гудзенко Е. К. Указ. соч. С. 6.. В Японии, стране с ярко выраженной чувствительностью к окружающей среде, обращение к географическим объектам приобрело особенное значение. Частое употребление топонимов в официальных, исторических, мифологических текстах позволяет судить о желании жителей островов определить и подчинить формальное и художественное пространство. С этой точки зрения примечателен процесс становления концепции мэйсё, его предпосылки и аспекты, которые будут проанализированы в настоящей главе.

1. Формирование канона мэйсё

Истоки внимательного отношения к топониму лежат в древних анимистических верованиях, образовавших со временем сложный комплекс Ї синто. Наделяя природные и географические объекты душами, первые жители японских остров начинали почитать такие объекты в качестве ками, божеств разной силы и важности. При этом значимой практикой стало наделение божествб именем с целью умерить его божественную энергию. Поскольку напрямую использовать имена ками было не принято и даже запрещено Plutschow H. E. Op. cit. P. 19., постепенно оформилась традиция упоминания божества через название географического объекта, покровителем которого этот ками являлся. Таким образом формировалась сакральная карта местности. Когда в процессе укрепления самосознания жители островов принялись за построение первого государства важное место было отведено приведению географических образов к единому комплексу пространственных представлений. Прослеживается стремление формально и практически оформить пространство, идет освоение территории. О точных, подробный знаниях топографии конца VII в. свидетельствует масштабное строительство дорог и применение системы административного деления на семь районов и один околостоличный округ, Кинай Мещеряков А. Н. Культурная функция японского топонима..

Источник: Сайт Н. Н. Трубниковой http://trubnikovann.narod.ru/Japan.gif

Фиксация происходящего подчинения географических объектов нашла место в первых письменных источниках Японии. К ним относятся исторические хроники «Кодзики» (ЊГЋ–‹L, «Записи о деяниях древности», 712 г.) и «Нихон сёки» (“ъ–{Џ‘‹I, «Анналы Японии», 720 г.), описания географических районов фудоки (•—“y‹L, первая половина VIII в.), законодательный свод «Тайхо рицурё» (700-757 гг.) Приказ для составления свода законов был отдан в 700 г., а вступление в силу состоялось в 702 г. Действие законов «Тайхорё» официально сохранялось до создания нового свода «Ёро рицурё» в 757 г., поэтические антологии «Кайфусо» (‰щ•—‘”, «Милые ветры поэзии», 751 г.) и «Манъёсю» (–њ—tЏW, «Собрание мириад листьев», вторая половина VIII в.) Симонова-Гудзенко Е. К. Указ. соч. С. 10..

Два первых мифо-летописных свода Японии, «Кодзики» и «Нихон сёки», были созданы прежде всего с целью легитимизовать власть императорского рода и аристократических семей. По этой причине в их состав входили многочисленные мифы, предания, истории, выстроенные в хронологическом порядке от сотворения Неба и Земли до правления реальных исторических личностей См.: Горегляд В. Н. Японская литература. С. 28-51.. Для придания историям бульшей правдоподобности события всегда помещались в настоящую географическую местность См.: Симонова-Гудзенко Е. К. Указ. соч. С. 17-18.. В связи с этим в обоих памятниках можно найти большое количество этнографических и топографических данных. В «Нихон сёки» также содержится информация о том, что в соответствии с «Манифестом Тайка» (646 г.) были проложены первые государственные дороги, постепенно налаживалось управление в уездах и в столице Оськина А. С. Путешествие по восточным землям (на материале письменных источников эпохи Нара и Хэйан) // В кн.: История и культура традиционной Японии / Науч. ред.: И. Смирнов, А. Н. Мещеряков. Вып. XLIX. - М.: Гиперион, 2012. С. 93.. Строительство дорог и прочей инфраструктуры, зарождение системы управления свидетельствует о том, что в VIII-IX вв. происходила «каталогизация пространства при непосредственном участии государства» Мещеряков А.Н. Культурная функция японского топонима.. Можно отметить, что это был важный этап для построения системы мэйсё в виде формального закрепления имен за местами.

Фудоки представляли собой записи об истории и географии отдельных районов Японии. Первое описание этого жанра было составлено после указа императрицы Гэммё (годы правления 707-715 гг.) от 713 г. Это распоряжение императорского двора было передано наместникам всех провинций В начале VIII в. насчитывалось около 50 провинций., однако ко времени первого издания текстов в XVII в., сохранилось только пять памятников: «Идзумо-фудоки», «Хитати-фудоки», «Харима-фудоки», «Бунго-фудоки» и «Хидзэн-фудоки» См.: Древние фудоки (Хитати, Харима, Бунго, Хидзэн) / пер., предисл. и коммент. К. А. Попов. Ї М.: Наука, 1969. Также: Идзумо-фудоки / пер., коммент. и предисл. К. А. Попов. Ї М.: Наука, 1966.. Все эти описания хранят в себе исключительные сведения об истории, фольклоре, экономике, природе и географии каждого из регионов. В текстах давались и подробные комментарии к местным сказаниям и топонимическим легендам Симонова-Гудзенко Е. К. Указ. соч. С. 20-22.. Таким образом, была сформирована база для формирования общеизвестной системы мест, примечательных своими культурными особенностями.

С точки зрения формирования единого государственного пространства важен и свод законов «Тайхо рицурё». В качестве уголовно-гражданского кодекса этот документ официально подтверждал единство географических районов и определял систему их управления, что дополнительно закрепляло имена за местами.

Отдельно следует отметить, первые поэтические антологии «Кайфусо» и «Манъёсю». «Кайфусо» представляет собой первое японское собрание китайских стихов Ї канси (ЉїЋЌ). Японские авторы, образованные аристократы и чиновники, писали свои строки, подражая манере китайских поэтов, и используя китайский язык. Упоминания географических названий служило подтверждением цивилизованности японских авторов, однако нередко использованные топонимы относились скорее к территории Китая, нежели японских островов.

В целом следует отметить сильное влияние богатой китайской традиции географических упоминаний на японскую. Одним из примеров подобной тенденции может служить более поздний канон сёсё хаккэй (аnЏГ”ЄЊi; «Восемь знаменитых видов Сяо и Сян»). Восемь пейзажных зарисовок с видами местностей Сяо и Сян, написанных китайским чиновником Сун Ди в XI в., оказали значительное влияние не только на дальнейшую китайскую живопись, но и на литературу, в частности на поэзию Подробнее см.: Murck A. The' Eight Views of Xiao-Xiang' and the Northern Song Culture of Exile // Journal of Song-Yuan Studies. - 1996. - №. 26. - С. 113-144.. Когда же в XIV-XV вв. эти картины стали известны японским монахам, китайские виды произвели заметное воздействие на японскую культуру. В Японии китайские «знаменитые виды» превратились в образцы, соответствие которым в литературе и живописи стало неотъемлемой частью творческого процесса. Особенно ярко такая тенденция прослеживается на примере «картин сердца» (синга, иначе кокоро-но э), основная суть которых заключалась в передаче через слово или мазок кисти истинной сути предмета, которая могла быть аккумулирована только в «сердце» Японское слово кокоро, переводимое как «сердце», также несет в себе смысл «души, центра, истинной сути»., а не через зримый глазу объект Подробнее о синга см.: Штейнер Е. Дзэн-жизнь: Иккю и окрестности. Ї СПб.: «Петербургское востоковедение», 2006. С. 182-190.. При этом за истинные образцы географических объектов, достойных воспевания, воспринимались именно китайские «знаменитые виды», хотя и не все японские художники и поэты лично отправлялись в Китай, чтобы увидеть их. Следует отметить, что в самом Китае традиция не отошла так сильно к художественному восприятию пространства, китайские авторы считали необходимым самостоятельно посетить знаменитые места и, только наполнив сознание образами, выплеснуть их на бумагу в форме стиха или живописной композиции. Что касается упомянутой ранее антологии канси, «Кайфусо», «способность невозмутимо писать умозрительные пейзажи и философские стихи ?…?» Там же. С. 190. проявилась уже на её страницах.

Противоположностью элитарной и по сути китайской антологии «Кайфусо» служит первое собрание японских стихов вака (?a‰М) Ї «Манъёсю». По замечанию Н. И. Конрада, этот памятник следует рассматривать как «антологию национальной поэзии древней Японии» Конрад. Н. И. Японская литература: от 'Кодзики' до Токутоми. С. 116.. Причина этого кроется в структуре и составе поэтического собрания: «Манъёсю» первый и единственный лирический памятник литературы, для составления которого были собраны произведения как образованной аристократии, так и простых жителей японских островов. В результате этого состав и содержание антологии получились очень разнообразны. С точки зрения географической составляющей важно отметить, что в «Манъёсю» можно выделить два свитка, XIV и XVI, посвященных местным традициям восточных земель (адзума-ута) и описаниям центральной части острова Хонсю (сакамори-но ута). Кроме того, упоминаются топонимы, которые впоследствии станут распространенными и известными как мэйсё: провинции Овари, Саруга, Сагами; дороги Адзума, Хаконэ; горы Асигара, Аусака, Такаси, Фудзи; бухты Вака, Таго, Наруми; реки Ясукава, Кикугава Пасивкина С. А. Роль топонимов в стихотворениях «Дневника шестнадцатой ночи». С. 64.. А. Н. Мещеряков отмечает: «складывается впечатление, что именно топоним является одним из основных элементов “несущей” конструкции поэтического произведения» Мещеряков А. Н. Культурные функции японских топонимов.. Начиная с антологии «Манъёсю», географические объекты, упомянутые в танка или в поясняющих комментариях, приобретают определенные художественные образы-символы.

Таким образом, уже в ранних поэтических антологиях прослеживается как профаническое, так и культурное видение пространства. Первое проявлялось в стихах, изображавших то, что действительно было видимо автору, а второе находило выражение через художественные образы, которые постепенно формировали целую систему символов. И хотя обе антологии, «Кайфусо» и «Манъёсю», отличаются меньшей художественностью по сравнению с более поздними памятниками в том смысле, что они были приближены к социальной и географической реальности японских островов, уже на их примере прослеживается планомерное отстранение от настоящей географии и природы. В последующих же антологиях пространство приобретает еще бульшую степень художественности. Начиная с X в., «японская поэзия рассматривает внешний мир поэлементно» Горегляд В. Н. Дневники и эссе. С. 285., и авторское воплощение в форме стиха получают только те элементы, которые помогают автору донести до читателя эмоциональный настрой лирического героя. При этом наиболее сильно выраженные детали пространства начинают вырабатывать сигналы и образовывать цепи ассоциаций, которые в конечном итоге приводят читателя к точно определенному характеру переживания.

Таким образом, топоним становится средством художественной выразительно, наиболее сильный географические образы формируют систему мэйсё, которые в литературе, а точнее в поэзии, принимают название утамакура («изголовье песни», топоним-зачин). Такие известные названия географических мест обычно ставили в начало стиха для того, чтобы с первой же строки погрузить читателя в определенное настроение. Утамакура иногда относились и к другим топонимам для пояснения менее известного места (например, небольшая река или деревня определялась через название провинции) или использовались как вводные фразы к более сильным топонимам. Упоминание географического объекта были призвано связать через ассоциативный ряд восприятие читателя с поэтическим образом места, основанным на красоте пейзажа, местных историях или преданиях См.: Боронина И. А. Поэтика классического японского стиха (VIII-XIII вв.). Ї М.: Наука, 1978. С. 197-206..

Такие образы-символы получили распространение и в прозаических жанрах японской литературы: в прозопоэтических повестях ута-моногатари, например, «Исэ-моногатари» Исэ-моногатари / пер. с яп., ст. и примеч. Н. И. Конрада. - М.: Наука, 1979. (€ЙђЁ•ЁЊк; «Повесть из Исэ», 922 г.) и дневниках. Наибольшую художественную силу мэйсё приобрели в путевых заметках. Г. Плутшоу отмечает, что, хотя понятия утамакура и мэйсё использовались как синонимы, не все действительные географически объекты могли быть использованы в поэзии и прозе Plutschow H. E. Op. cit. P. 18.. В случае с использованием топонимов в сочинениях прозаических жанров работал метод «ассоциация и последовательность» Подробнее см.: Konishi J., Brower R. H., Miner E. Association and progression: Principles of integration in anthologies and sequences of Japanese court poetry, A. D. 900-1350 // Harvard Journal of Asiatic studies. - 1958. - Vol. 21. : литературные памятники расширяли смыслы и добавляли новые идеи и мотивы к уже существующим вариантам восприятия географических объектов Plutschow H. E. Op. cit. P. 21.. Благодаря силе, вызывавшей определенные воспоминания и ассоциации, «слова у изголовья» обеспечивали авторов и читателей общей единицей измерения чувств, основанной на эмоциональных связях и лирических откликах Nenzi L. Op. cit. P. 37.. Со временем традиция использования утамакура привела к образованию особых литературных форм, например, коллекции стихов мэйсё-вака, сборники поэтических турниров мэйсё-утаавасэ. Постоянное и методичное использование географических названий привело к формированию устойчивого набора топографических лексических конструкций. За период с XI по XVII вв. было составлено более 50 словарей таких конструкций Plutschow H. E. Op. cit. P. 22., а новейшая серия словаря японских топонимов (“ъ–{—рЋj’n–ј‘еЊn) издательства Хэйбонся состоит из 50 томов Мещеряков А. Н. Культурные функции японских топонимов.. Однако важно отметить, что с течением времени художественный пласт мэйсё всё больше отделялся от фактической географии. Сила отдельных поэтических образов повлияла на восприятие реального пространства Plutschow H. E. Op. cit. 23.: для того чтобы изобразить в стихотворной форме географических объект не было необходимости лично посещать его, достаточно стало лишь ознакомиться с образцами предшественников и с мастерством провести собственную эмоциональную ассоциацию.

2. Роль топонима в литературе

Рассмотрим более подробно значимость топонима в японской литературе на примерах из дневников «Сарасина никки», «Идзаёи никки» и некоторых других памятников. Поскольку мэйсё были значимыми элементами в составлении танка, им будет уделено больше внимания, однако прозаические части дневников тоже будут упомянуты.

На наш взгляд можно выделить три ключевых аспекта с точки зрения роли, выполняемой топонимами. Во-первых, прямое обращение к географическому объекту выполняло функцию адресации к местному божеству за помощью и покровительством в пути или для разрешения специальной просьбы лирического героя. Стихи в таком случае являлись своего рода подношениями. Во-вторых, использование топонима являлось аллюзией на более ранний исторический или художественный памятник. «Правильному» восприятию помогали устойчивые ассоциативные связи, сформированные культурной традицией. В-третьих, в результате присущей японскому языку омонимии мэйсё предоставляли поэту широкое пространство для сокрытия своих чувств в форме лингвистического ребуса.

При учете повсеместной распространённости ками, местных божеств покровителей, примером первой роли может служить каждое упоминание топонима. Рассмотрим более очевидные примеры. Например, находясь в бухте Наруми по пути из Киото в Камакура, монахиня Абуцу сложила серию стихов-обращений к божествам за помощью и покровительством. Одно из них было упомянуто выше, несколько других будут приведены ниже. Например:

В этом танка использован также важный образ Вака-но ура, который можно перевести как «Залив поэзии», а точнее «Залив японских стихов». Монахиня Абуцу считала себя защитницей и проводником предшествующей литературной традиции, поэтому находясь в месте, где она может попросить подтверждения своего воображаемого статуса, она использует эту возможность.

В другом примере:

Абуцу напрямую просит божеств осуществить свои просьбы. Эта группа стихов была написана в качестве подношения ками, когда монахиня находилась в храме Ацута.

В следующем стихе группы:

Абуцу просит божеств снять преграды на её пути как в прямом смысле (в течение путешествия), так и в символическом (для разрешения судебного дела в свою пользу).

Более интересны для анализа образцы танка, которые отсылают читателя к литературному памятнику древности. С этой точки зрения занимательны примеры, связанные с местностью Яцухаси и горой Фудзи.

Местность Яцухаси провинции Микава (часть совр. преф. Аити) была известна по сочинению «Исэ-моногатари», в котором описывалась путешествие лирического героя по Восточным землям:

«Вот достигли они провинции Микава, того места, что зовут “восемь мостов”. 3овут то место “восемь мостов” потому, что воды, как лапки паука, текут раздельно, и восемь бревен перекинуто через них; вот и называют оттого “восемь мостов”.» Исэ-моногатари. С. 46.

Дочь Такасуэ видит другой пейзаж и записывает в своем дневнике «Сарасина никки»:

«… и вот мы уже в стране Микава на побережье Такаси. Яцухаси, «восемь мостов», как оказалось, всего лишь название места, там нет ничего похожего на мосты, да и вообще не на что смотреть.» Одинокая луна в Сарасина. С. 61.

Абуцу в «Идзаёи никки» же пишет:

«Сказали: “Остановимся в Яцухаси”. В темноте и мостов не стало видно.»

Как указано в «Исэ-моногатари», это место было представляло из себя объединение восьми маленьких речек, через которые были перекинуты мосты: такой пейзаж вызывал в памяти образ маленького японского краба сасакани. Поскольку во время разлива рек место становилось опасным, сочетание «сасакани-но» превратилось в устойчивый эпитет (по яп. макура-котоба), обозначавший опасность. Интересно другое: в X в. место заложило образ для следующих поколений, в XI в. Дочь Такасуэ не увидела примечательного пейзажа: мосты были разрушены, а в XIII в. Абуцу снова вернулась к первообразу, хотя местность скорее всего была мало похожа на исконный пейзаж.

Образцами для поэтов разных эпох служили и танка, входившие в состав императорских поэтических антологий. Рассмотрим, как изменяется образ горы Фудзи в трёх памятниках: собрании стихов «Кокинвакасю» и указанных выше путевых дневниках.

Дочь Такасуэ в своем дневнике отмечает:

«В этих краях [провинция Суруга] находится гора Фудзи. В родной моей стране она видна с западной стороны. Нигде на свете нет больше другой такой горы, как эта. Необычен и силуэт её, и то, что она словно раскрашена тёмно-синей краской, а сверху на ней лежат снега, которые не растают вовек. Это выглядит так, словно гора надела лиловое платье и накинула сверху белый кафтан “акомэ”.

На вершине гора немного срезана, и оттуда поднимается дымок, а вечером мы видели, что там горел и огонь.» Одинокая луна в Сарасина. С. 57.

Абуцу в дневнике слагает несколько стихов о горе Фудзи, использовав три связанных с ней образа: дымку, снег и мост Нагара.

О дымке:

О снеге:

Гора Фудзи и мост Нагара:

Все эти образы можно найти в антологии «Кокинвакасю». В стихе 1028 используется образ дыма:

Гора Фудзи в период написания «Кокинвакасю» (X в.) и «Сарасина никки» (XI в.) еще была действующим вулканом, и когда Абацу, будучи молодой девушкой, проезжала гору, она тоже видела дымку, которая пропала ко времени её путешествия в Камакура. Упоминание монахини о дымке, возносящейся от пика Фудзи, считается единственным доказательством её авторства заметок «Утатанэ-но ки».

Что касается упоминания моста Нагара в сочетании с горой Фудзи, начало такому парному использованию положил Ки-но Цураюки в предисловии «Кокинвакасю»:

ЃuЌЎ‚Н‚У‚¶‚МЋR‚а‰Њ‚Ѕ‚Ѕ‚ё‚И‚иЃA‚И‚Є‚з‚М‚Н‚µ‚а‚В‚­‚й ‚И‚и‚Ж‚«‚­ђl‚Н‚¤‚Ѕ‚Й‚М‚Э‚јђS‚р‚И‚®‚і‚Я‚Ї‚йЃBЃv ЊГЌЎ?a‰МЏW.

«Услыхав, что дым перестал куриться над вершиной Фудзи или что обветшал мост Нагара, только в песне искали они [люди] утешения сердцу.» Кокинвакасю. С. 48.

Мост Нагара составлял пару горе Фудзи в качестве сильного художественного образа. Сам по себе мост Нагара являлся ветхим напоминанием о непостоянстве этого бренного мира.

В процессе написания танка с очевидными для читателя отсылками использовался принцип хонкадори Ї «следование изначальной песне». Благодаря ему в новом стихотворении воссоздавался поэтический настрой стиха-источника. Из начальной танка заимствовались как отрывки исходного текста, так и идеи, мотивы, общее настроение См.: Боронина И. А. Указ. соч. С. 301-302..

Отдельно следует отметить значимость мэйсё для выражения образов-символов посредством омонимии иероглифических чтений. Для того, чтобы передать чувства лирического героя в более скрытой форме, некоторые слова, в том числе и топонимы, записывались слоговой азбукой, каной. Благодаря этому слова понимались как в прямом, так и в переносном смысле. Такое использование было особенно распространено в поэзии, однако и в прозе можно выявить подобные образцы. Например, в начале путевых заметок Дочери Такасуэ:

«Третьего числа девятого месяца мы совершили “выход” из ворот и поселились пока что в Иматати.» Одинокая луна в Сарасина. С. 42.

Иматати можно дословно перевести как «Скоро отправление». И хотя исследователи оспаривают значение этого слова в качестве топонима Там же. С. 186., оно создает настроение, сопутствующее началу путешествия.

Больше примеров третьей роли можно обнаружить в «Идзаёи никки». Например, танка у горы Морияма:

В этом стихотворении содержится скрытое указание на неутолимую печаль Абуцу-ни. В названии горы Морияма замаскирован глагол мору (‚а‚й) Ї «протекать, сочиться». В японской поэзии дождь, капли, как и мокрые рукава, всегда ассоциировались со слезами, печалью лирического героя. Для Абуцу это чувство вызвано долгой разлукой с её детьми.

В стихотворении о горе Уцу:

как и в некоторых других танка прослеживаются две роли: кроме того, что слово уцу (‚¤‚В) Ѓ| «грусть, печаль» Ѓ| перекликается с эмоциональным состоянием Абуцу, которая не находит себе места от неопределенности будущего, этот отрывок снова отсылает читателя к «Исэ-моногатари», где горы «Яви» также указывают на беспокойство лирического героя Исэ-моногатари. С. 47..

Топоним Ои-гава в следующем стихотворении:

по звучанию совпадает с прилагательным о:и (‘Ѕ‚ў) Ї «многочисленный». Мысли о столице и семье постоянно сопровождают Абуцу, поэтому каждый раз она не устает напоминать читателю и о тоске лирического героя.

Образ Ои-гава встречается и в дневнике «Сарасина никки»:

«Вот и переправа через реку Оигава. Вода здесь необычная, она течёт быстро, и так бела, словно это густо сыплется рисовая мука.» Одинокая луна в Сарасина. С. 57.

Но в нем, скорее всего, не кроется особенный смысл, здесь больше интересно сравнение белых от быстрого течения вод реки с рисовой мукой, которое использовала Дочь Такасуэ.

В «Идзаёи никки» интересный смысл приобретает и топоним Мицукэ:

Абуцу написала его приближаясь к ставке сёгуната в Камакура. Название деревни снова напомнило монахине о цели её путешествия: «найти» (‚Э‚В‚Ї‚й) справедливость в вопросе о наследовании поместий и библиотеки рода Микохидари. С каждым шагом Абуцу приближалась к своей цели, однако на сердце у неё становилось становилась беспокойнее.

Таким образом, что же можно сказать о роли, исполняемой комплексом известных топонимов, в японской литературе. Начиная с древних анимистических верований, географические объекты обладали значимостью для обуздания божественной силы пространства японских островов. По мере становления государственности это пространство начало формализовываться и социализироваться, постепенно получая всё бульшую художественную окраску. С течением времени теряя четкую географическую привязанность, знаменитые места стали использоваться в литературе для выполнения особых целей: для аллюзии на предшествующий литературный источник, что показывало образованность автора и его принадлежность к элите, и для привнесения таинственности в стихи, которые могли быть по-разному интерпретированы читателем. Однако функция подношения стихов божествам с мольбами о защите и покровительстве сохранилась.

Заключение

Основной целью настоящей работы было выявление ключевых функций, выполняемых топонимами в японской литературе. В качестве источников для примеров, подтверждающих выдвинутую гипотезу о трёх наиболее существенных аспектах использования мэйсё в письменных памятниках словесности, были выбраны тексты дневников «Сарасина никки» и «Идзаёи никки». Поскольку для понимания японской литературы большое значение получает анализ условия создания исследуемых сочинений, сначала был проведен обзор двух вышеуказанных дневников.

Являясь двумя важными вехами с точки зрения традиции японских путевых заметок, оба дневника принадлежат также к потоку женской литературы. Обладают они и исключительными характеристиками. Так, «Сарасина никки» Ї сочинение завершающее ряд наиболее известных дневников эпохи Хэйан, а «Идзаёи никки», несмотря на свою подражательность, является первым полноценным женским путевым дневником и последним влиятельным произведением, написанным женщиной, на следующие несколько столетий после своего создания. Различия этих двух дневников состоят прежде всего в определении жанра и формы произведений. «Сарасина никки» скорее представляет из себя мемуарные записи с небольшим отрывком, посвященным путешествию из Кадзуса в Киото, в то время как в «Идзаёи никки» описание пути является стержнем всего дневника. Разнится и принцип построения текста. Если в «Сарасина никки» бульшее место уделяется прозе, то «Идзаёи никки» строится вокруг поэзии. Что касается использования топонимов, то цель путешествия и его обстоятельства непосредственным образом повлияли на упоминания знаменитых географических объектов в обоих памятниках. В целом же роль употребление мэйсё в них согласуется с общей для всей японской литературы традицией.

За историю развития японской культуры топоним прошел несколько этапов применения. На первом из них географические объекты обожествлялись в силу развитости анимистических верований на японских островах, и названия мест служили обращением к ками, взамен прямой адресации к высшим силам, т.е. топоним отождествлялся с теонимом, именем божества. По мере развития государства и народного самосознания окружающее людей пространство начало формализовываться и социализироваться, имена географических объектов при этом использовались для того, чтобы усмирить непредсказуемую силу божеств. Однако постепенно культурное видение пространства сменило собой профаническое восприятие, а географически формальный концепт мэйсё, известное место, приобрел художественное осмысление. Теряя четкую географическую привязанность, топоним занял в литературе особое положение в качестве художественного тропа. Ключевыми идеями его использования стали: аллюзия на древний памятник литературы и сокрытие истинных чувств за омонимичными чтениями разных иероглифов. При этом исходная роль обращения к местному божеству за помощью и покровительством через обращение к географическому объекту также не утратилась полностью.

Стоит отметить, что в дальнейшей японской дневниковой литературе роль мэйсё приобрела новые смысловые оттенки. Поскольку традиция сформировала устойчивые связи между многими известными местами и определенными авторами (например, застава Аусака ассоциировалась с поэтом Сэмимура, а застава у перевала Судзука Ї с поэтом Сайгё (ђјЌs; 1118-1190) следующие поколения поэтов рассматривали в качестве необходимого ритуала посещение знаменитых мест, расположенных на пройденных и описанных ранее путях. Так Мацуо Басё (Џј”ц”mЏФ; 1644-1694) специально прошел дорогой поэта Сайгё и составил свои путевые записи «Оку-но хосомити» (‚Ё‚­‚М‚Щ‚»“№; «По тропинкам Севера»; 1689) Plutschow H. Op. cit. P. 21.. Такой новый виток традиции доказывает важность мэйсё в контексте японской культуры несмотря на изменения, происходившие в восприятии географических объектов и пространства в целом.

Библиография

Источники

1. Древние фудоки (Хитати, Харима, Бунго, Хидзэн) / пер., предисл. и коммент. К. А. Попов. Ї М.: Наука, 1969.

2. Идзумо-фудоки / пер., коммент. и предисл. К. А. Попов. Ї М.: Наука, 1966.

3. Исэ-моногатари / пер. с яп., ст. и примеч. Н. И. Конрада. Ї М.: Наука, 1979.

4. Кокинвакасю: Собрание старых и новых песен Японии / пер. со старояп., предисл. и коммент. А. А. Долина. - СПб: Гиперион, 2001.

5. Одинокая луна в Сарасина // Пер. с яп., предисл. и коммент. И. В. Мельниковой. - СПб: Гиперион, 1999.

6. Карта Японии VIII в. / сайт Н. Н. Трубниковой http://trubnikovann.narod.ru/Japan.gif

7. Ямато-моногатари / пер. с яп., исследование, коммент. Л. М. Ермаковой. Ї М.: Наука, 1982.

8. Reischauer E. O. The Izayoi Nikki (1277-1280) // Harvard Journal of Asiatic Studies. - 1947. - Vol. 10, No. 3/4.

9. €ў•§“т. Ѓu‚ў‚і‚ж‚Р‚М“ъ‹LЃv. Абацу-ни. Идзаёи-но никки. [Электронный ресурс]. URL: http://www2s.biglobe.ne.jp/~Taiju/isayoi.htm (дата обращения 26.11.2013).

10. ЃuЊГЌЎ?a‰МЏWЃv. Кокинвакасю. [Электронный ресурс]. URL: http://jti.lib.virginia.edu/japanese/kokinshu/kikokin.html (дата обращения 11.04.2016).

11. ђ›ЊґЌF•WЏ—. ЃuЌX‹‰“ъ‹LЃv. Сугавара Такасуэ-но Мусумэ. Сарасина никки. [Электронный ресурс]. URL: http://jti.lib.virginia.edu/japanese/sarashina/SugSara.html (дата обращения 30.03.2016).

12. Ѓu•Sђl€кЋсЃv. Хякунин иссю. [Электронный ресурс]. URL: http://jti.lib.virginia.edu/japanese/hyakunin/noJIS/hyaku10.html (дата обращения 25.04.2016).

Литература

На русском языке:

1. Боронина И. А. Поэтика классического японского стиха (VIII-XIII вв.). Ї М.: Наука, 1978.

2. Горегляд В. Н. Дневники и эссе в японской литературе X-XIII вв. - М.: Наука, 1975.

3. Горегляд В. Н. Японская литература VIII-XVI вв.: Начало и развитие традиции. Ї СПб.: «Петербургское востоковедение», 2001.

4. Кин Д. Странники в веках / пер. с англ. - М.: Вост. лит., 1996.

5. Конрад Н. И. Очерки японской литературы. Статьи и исследования / вступ. статья Б. Сучкова. - М.: Худ. лит., 1973.

6. Конрад Н. И. Японская литература: от 'Кодзики' до Токутоми. - М.: Наука, 1974.

7. Мещеряков А. Н. Древняя Япония: культура и текст. Ї М.: Наука, 1991.

8. Мещеряков А.Н. Культурные функции японских топонимов // сайт Н.Н. Трубниковой [Электронный ресурс]. URL: http://trubnikovann.narod.ru/Meshcher.htm (дата обращения 30.03.2016).

9. Оськина А. С. Два дневника монахини Абуцу (1221?-1283): литература, биография, личность // Вестник РГГУ. Серия 'Востоковедение. Африканистика'. - 2014. - № 25.

10. Оськина А. С. Отличительные особенности дневника 'Идзаёи никки' монахини Абуцу (1221?-1283) // Восточные общества: традиции и современность: Материалы II Съезда молодых востоковедов стран СНГ, 11-14 ноября 2013 года. - М.; Б.: Центр стратегических исследований при Президенте Азербайджанской Республики, 2014.

11. Оськина А. С. Путешествие по восточным землям (на материале письменных источников эпохи Нара и Хэйан) // В кн.: История и культура традиционной Японии / Науч. ред.: И. Смирнов, А. Н. Мещеряков. Вып. XLIX. - М.: Гиперион, 2012.

12. Пасивкина С. А. Роль топонимов в стихотворениях «Дневника шестнадцатой ночи» монахини Абуцу (1221 (?) -- 1283) // Сборник студенческих работ «Восточная перспектива». Выпуск 1. -- М.: ООО «Адвансед солюшнз», 2014. С. 63-72.

13. Пасивкина С. А. Стихотворения в «Дневнике шестнадцатой ночи» монахини Абуцу (1221?-1283): преемственность и новаторство. Ї Курсовая работа, 2014.

14. Симонова-Гудзенко Е. К. Япония VII-IX веков: Формы описания пространства и их историческая интерпретация. Ї М.: Восток Ї Запад, 2005.

15. Штейнер Е. Дзэн-жизнь: Иккю и окрестности. Ї СПб.: «Петербургское востоковедение», 2006.

На английском языке:

16. Arntzen S., Moriyuki I. The Sarashina Diary: A Woman's Life in Eleventh Century Japan. - Columbia University Press, 2014.

17. Aston W. G. A History of Japanese Literature. - London: William Heinemann, 1899.

18. Dictionary of Literary Biography: Medieval Japanese Writers. - edit. by Steven D. Carter. - Detroit: Washington: D. C.: London; A Bruccoli Clark Layman book: The Gale Group, 1999. - Vol. 203.

19. Janeira A.M. Japanese and western literature: a comparative study. Ї Rutland; Tokyo: Tuttle Publishing, 1970.

20. Keene D. Seeds in the heart: Japanese literature from earliest times to the late sixteenth century. - Columbia University Press, 1999.

21. Konishi J. A history of Japanese literature / ed. by Miner E. R., transl. by Teele N. - Princeton: Princeton University Press, 1984.

22. Konishi J., Brower R. H., Miner E. Association and progression: Principles of integration in anthologies and sequences of Japanese court poetry, A. D. 900-1350 // Harvard Journal of Asiatic studies. - 1958. - Vol. 21.

23. Laffin Ch. Rewriting medieval Japanese women: politics, personality, and literary production in the life of Nun Abutsu. - Honolulu: University of Hawai'I Press, 2013.

24. Morris I. As I crossed a bridge of dreams: Recollections of a woman in eleventh-century Japan. - London: Penguin Books, 1971.

25. Murck A. The' Eight Views of Xiao-Xiang' and the Northern Song Culture of Exile // Journal of Song-Yuan Studies. - 1996. - №. 26. - С. 113-144.

26. Nenzi L. N. D. Excursions in identity: travel and the intersection of place, gender, and status in Edo Japan. - Honolulu: University of Hawaii Press, 2008.

27. Omori, A. S., Doi, K. Diaries of Court Ladies of Old Japan. - Boston: Houghton Mifflin, 1920.

28. Plutschow H. E. Japanese Travel Diaries of the Middle Ages //Oriens Extremus, 1982.

29. Reischauer E. O. The Izayoi Nikki (1277-1280) // Harvard Journal of Asiatic Studies. - 1947. - Vol. 10, No. 3/4.

30. Shirane H. Traditional Japanese Literature: an anthology, beginnings to 1600. - NY: Columbia University Press, 2007.

31. Wallace J. R. Fitful Slumbers. Nun Abutsu's Utatane // Monumenta Nipponica. - 1988. - Vol. 43, No. 4.

Приложение 1

Карта путешествия Дочери Такасуэ

Источник: Одинокая луна в Сарасина. С. 216-217.

Приложение 2

Карта путешествия монахини Абуцу

Источник: Reischauer E. O. Op. cit. P. 381.

Приложение 3

Таблица топонимов и их упоминаний