Пародийные смыслы и способы их воплощения в повести Ф.М. Достоевского "Село Степанчиково и его обитатели"
Работа из раздела: «
Литература»
/
Министерство образования и науки Российской Федерации
Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение
Высшего профессионального образования
'ПЕРМСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ГУМАНИТАРНО-ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ'
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ
Кафедра русской и зарубежной литературы
Выпускная квалификационная работа
ПАРОДИЙНЫЕ СМЫСЛЫ И СПОСОБЫ ИХ ВОПЛОЩЕНИЯ В ПОВЕСТИ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО 'СЕЛО СТЕПАНЧИКОВО И ЕГО ОБИТАТЕЛИ'
Работу выполнила: студентка 251 группы
Нестюричева Надежда Андреевна
Научный руководитель:
профессор кафедры русской и зарубежной литературы,
доктор филологически наук
Ребель Галина Михайловна
ПЕРМЬ
2013
Оглавление
- Введение
- Глава первая. Терминологические определения
- Глава вторая. Гоголевские следы в 'Селе Степанчикове'
- Глава третья. Пародийный принцип организации персонажей
- Глава четвертая. Реминисцентное измерение повести 'Село Степанчиково и его обитатели'
- Глава пятая. Пародийные 'заготовки' будущих трагических образов и тем. Самопародия
- Заключение
- Библиографический список
Введение
Вышедшая в 1959 году, в ноябрьском номере 'Отечественных записок', повесть 'Село Степанчиково и его обитатели. Из записок неизвестного' не произвела на публику того впечатления, которое прогнозировал Ф.М. Достоевский, готовя рукописи для публикации и следя за тем, как его брат Михаил ведет переговоры с издателями. 'Теперь вот что, друг мой: я уверен, что в моем романе есть очень много гадкого и слабого. Но я уверен - хоть зарежь меня! - что есть и прекрасные вещи. Они из души вылились. Есть сцены высокого комизма, сцены, под которыми сейчас же подписался бы Гоголь' [28 (I), 334] Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: в 30 т. Л.: Наука, 1972-1990. Здесь и далее сочинения и письма Достоевского цитируются в тексте работы указанием тома и страницы в квадратных скобках. , - пишет Достоевский брату, подбирая нужные слова для разговоров с редакторами литературных журналов.
Однако повесть остается незамеченной и неоцененной критикой, и одна из первых критических работ, посвященных отдельному и обстоятельному анализу 'Села Степанчикова', появляется лишь в 1882 году, когда Достоевского уже нет в живых. Это статья Н.К. Михайловского 'Жестокий талант', в которой критик высказывает надолго впоследствии забытую в литературоведении мысль о том, что в образе Фомы Фомича Опискина Достоевский выводит самого себя: 'Нам только интересно знать, как отразится в крупном литературном таланте ненужная жестокость, освободившись от глупости, грязи и ничтожества Фомы Опискина' Михайловский Н.К. Жестокий талант // Михайловский Н.К. Литературная критика: статьи о русской литературе XIX века. Л.: Худ. лит., 1989. С. 179. . Само знаменитое определение 'жестокий талант' дается Михайловским не только на основании анализа творчества Достоевского в целом, а выводится им из образа Фомы Фомича Опискина. Михайловский видит в Достоевском-писателе зафиксированную им же в его герое-тиране предрасположенность к мучительству, истязательству, стремлению своим героям причинить страдание, а читателей держать в постоянном нервном напряжении. Эту мысль - о сродстве Фомы Опискина и его создателя Достоевского - по прошествии более чем столетия в ином варианте сформулирует Л. Сараскина. Через двадцать лет после смерти Достоевского В.М. Шулятиков, с одной стороны, подтверждает мысль Михайловского об автобиографичности психологии героев Достоевского: 'Создавая 'огромные типические” характеры, он подводит итоги внутреннего опыта; в этих характерах он воплощает владевшие его душой чувства и настроения, он приводит в систему пережитые им ощущения. Как известно, он создал всего два таких огромных характера: он разделил всех людей на хищников и людей смирных. Подобное разделение было продиктовано ему двумя крайними полюсами его душевного мира, двумя наиболее яркими проявлениями его душевной жизни' Шулятиков В. М.Ф.М. Достоевский (По поводу двадцатилетия со дня его смерти) // Курьер. 1901. №22. 3б. [Электронный ресурс] - Режим доступа: http: //azlib.ru/s/shuljatikow_w_m/text_0590. shtml.
С другой стороны, Шулятников опровергает формулу 'жестокий талант', обосновывая хищничество многих героев Достоевского (в том числе и Фомы Опискина) действием неведомых стихийных сил, тиранией которых был поражен и сам Достоевский: 'Правда, Достоевский постоянно говорит о 'жестокостях”. Но о каких жестокостях? Название 'ненужных жестокостей' далеко не объясняет их сущности: это - стихийные жестокости, это жестокости, проистекающие от власти 'неведомых сил”; об этих жестокостях Достоевский распространяется так много вовсе не потому, что находит какое-то болезненное, 'волчье” наслаждение в изображении человеческих страданий' Там же. . Однако такая трактовка позволяет вывести из-под критики и отрицательной оценки практически все уродливые явления и нравственные пороки, в частности, объяснив тиранию Фомы Фомича тем, что много он 'страдал' в прошлом, - в широком смысле слова, это отсылка к той самой 'среде', которая 'заела', и снятие с героя личной ответственности за его поступки и судьбу.
Философская критика Серебряного века, так много внимания уделявшая Достоевскому, именно на нем построившая свою философию, опиралась главным образом на романы Достоевского, из повестей конца 50-х - начала 60-х гг. предпочитая 'Записки из подполья'.
К повести 'Село Степанчиково и его обитатели' обращается Л.И. Шестов в работе 'Достоевский и Ницше (философия трагедии)' и, удивляясь внешнему благополучию запечатленного Достоевским общества, высказывает совершенно противоположное и взгляду Михайловского, и рассуждениям Шулятикова мнение: 'Такого благодушия Достоевский не проявлял ни разу, ни в одном из своих произведений - ни до, ни после каторги. Его героев постигает какая хотите участь; они сами режут людей или их режут, они сходят с ума, вешаются, заболевают белой горячкой, умирают в чахотке, идут в каторгу - но того, что произошло в селе Степанчикове, где и глава такая есть в конце: 'Фома Фомич создает всеобщее счастье”, нигде больше в его романах не повторялось. А заключение - так просто пастушеская идиллия. Невольно с удивлением спрашиваешь себя: неужто так бесследно прошла для человека каторга? Неужто есть такие неисправимые идеалисты, которые, что с ними ни делай, продолжают носиться со своими идеалами и всякий ад умеют обращать в рай?' Шестов Л. Достоевский и Ницше (философия трагедии) //Шестов Л. Сочинения в двух томах. Т. 1. Томск: «Водолей», 1996. С. 340. .
Отсутствие трагического содержания в повести 'Село Степанчиково и его обитатели' Шестов объясняет переполняющим Достоевского торжеством обретения свободы и 'желанием забыть все вынесенные ужасы' Там же. С. 341. . Критик как будто не замечает (?) внутренней напряженности, ненормальности всех выведенных в повести персонажей и отношений между ними.
Ю. Айхенвальд называет Достоевского 'существом инфернальным, как бы вышедшим из могилы и в саване блуждающим среди людей живых' Айхенвальд Ю.И. Достоевский //Айхенвальд Ю. Силуэты русских писателей. В 3 выпусках. Вып. 2.М. 1908. С. 90. , обнаруживая на всем его творчестве отпечаток пережитой внутренней драмы. Обращаясь к анализу крупных романов и не называя 'Села Степанчикова', Айхенвальд пишет об одном из типов Достоевского как о человеке-шуте: 'Достоевский много внимания отдал человеку-шуту и выискивает почти в каждом черты презрительного Терсита, или ростовщика, или палача и в этих поисках забирается в самые сокровенные изгибы чужого духа' Там же. С. 102. . А ведь именно в 'Селе Степанчикове' шутовство впервые предъявляется с такой художественной выразительностью и угрожающей силой.
Н.А. Бердяев, в частности, анализируя мировоззренческие установки Достоевского, тоже опирается на его романное творчество. Однако замечание, высказанное философом о характере внутренней противоречивости писателя, нашедшей отражение в его произведениях, одинаково применимо и к романам Достоевского, и к повести 'Село Степанчиково и его обитатели'. Бердяев, как бы обобщая точку зрения Михайловского и его оппонентов, пишет: 'У Достоевского было двойственное отношение к страданию. И эта двойственность, не сразу понятная, оправдывает противоположные отзывы о Достоевском как о писателе самом сострадательном и самом жестоком. Творчество Достоевского проникнуто беспредельным состраданием к человеку. Достоевский учит жалости и состраданию. В этом нет ему равного. <…> Но Достоевский менее всего может быть назван сентиментальным, слащавым и расслабляющим гуманистом. Он проповедовал не только сострадание, но и страдание. Он призывал к страданию и верил в искупительную силу страдания. <…> В творениях своих Достоевский проводит человека через чистилище и ад. Он проводит его к преддверию рая. Но рай не раскрывается с такой силой, как ад' Бердяев H. A. Миросозерцание Достоевского. М.: Директ-медиа, 2012.С. 149-50. [Электронный ресурс] - Режим доступа: http: //www.biblioclub.ru/book/42199/.
Это размышление Бердяева очень важно для понимания сути творчества Достоевского в целом, хотя в 'Селе Степанчикове' эта сложная диалектика, как нам кажется, если и присутствует, то имплицитно, точнее даже в зародышевом состоянии.
В связи с темой нашей работы небезынтересны замечания критиков конца XIX - начала XX века о влиянии на Достоевского творчества Гоголя.
В. Розанов в 'Легенде о великом инквизиторе' (1894), сопоставляя двух писателей, замечает преемственную связь Достоевского по отношению к Гоголю: 'Достоевский как творец-художник стоит, конечно, неизмеримо ниже Гоголя. Но муть Гоголя у него значительно проясняется, и из нее вытекли миры столь великой сложности мысли, какая и приблизительно не мерцала автору 'Переписки с друзьями”' Розанов В.В. Собрание сочинений. Легенда о Великом инквизиторе Ф.М. Достоевского. Лит. очерки. О писательстве и писателях / Под общ. ред.А.Н. Николюкина. М.: Республика, 1996.С. 8. .
Вячеслав Иванов находит Гоголя и Достоевского писателями полярно противоположными и говорит лишь о частичном и кратковременном влиянии творчества Гоголя на Достоевского: 'у одного лики без души, у другого - лики душ; у гоголевских героев души мертвы или какие-то атомы космических энергий, волшебные флюиды, - а у героев Достоевского души живые и живучие, иногда все же умирающие, но чаще воскресающие или уже воскресшие; у того красочно-пестрый мир озарен внешним солнцем, у этого - тусклые сумерки обличают теплящиеся, под зыбкими обликами людей, очаги лихорадочного горения сокровенной душевной жизни. Гоголь мог воздействовать на Достоевского только в эпоху 'Бедных людей”' Иванов, В.И. Достоевский и роман-трагедия // В.И. Иванов. Собрание сочинений: в 4 т.Т. 4. / Под ред. Д.В. Иванова и О. Дешарт. Брюссель, 1987.С. 408. .
В 1912 году В.Ф. Переверзев в книге 'Творчество Достоевского', среди прочего, обращается к анализу образа Фомы Фомича Опискина, которого располагает в одном ряду с Макаром Девушкиным, Голядкиным, героем 'Белых ночей', называя всех этих героев двойниками. 'Двойник' в данном случае - характеристика структуры образа, подчеркивание его внутренней неоднозначности, раздвоенности: неоднозначное положение мещанина Макара Девушкина (между нищетой и достатком) порождает раздвоенность психики героя; в образе Голядкина раздвоение личности, мечущейся между покорностью и стремлением к власти, кажется исследователю еще более глубоким - 'Голядкин гордый, Голядкин, жаждущий власти, издевается над Голядкиным ветошкой, Голядкиным рабом' Переверзев, В.Ф. Творчество Достоевского // В.Ф. Переверзев. Гоголь. Достоевский. Исследования М.: Советский писатель, 1982.С. 229. ; двойником-мечтателем называет исследователь героя 'Белых ночей'. В Фоме Опискине Переверзев видит новый тип двойника: 'Одновременно мучитель и мученик <…>. Чем сильнее чувствуется это противоречие, тем более нелепые и чудовищные формы должно принять и мучительство и страдание. Мы увидим это при анализе более сложных и глубоких характеров, созданных Достоевским' Там же.С. 234. .
Для нас методологически важны также замечания Переверзева о влиянии творчества Гоголя на стиль Достоевского и соответствиях, обнаруженных при сравнительном анализе стилистических приемов, применяемых этими авторами. Исследователь обращает внимание на приемы, используемые и Гоголем, и Достоевским для передачи особого лиризма, торжественности, быстрой смены событий периоды; обнаруживает ряд параллельных 'гоголевских' цитат в произведениях Достоевского, указывает на общность в использовании авторами художественных средств, например, употреблении риторических вопросов и восклицаний, на способность соединить в тексте комическое и лирическое. Переверзев отмечает и содержательно схожие фрагменты, и тот факт, что едва намеченные Гоголем образы и характеры будут разрабатываться Достоевским на протяжении всего творчества: '…то, что у Гоголя было случайным и второстепенным элементом содержания, у Достоевского органически слилось со всем содержанием его творчества' Там же.С. 204. .
С точки зрения Переверзева, в некоторых случаях можно говорить не просто об ученическом использовании Достоевским приемов Гоголя, а о подражательности.
Что касается прямого взаимодействия текста повести 'Село Степанчиково и его обитатели' с личностью и творчеством Гоголя, то сам этот факт был замечен и отмечен практически сразу по выходе повести.
Мысль о пародийном характере повести, в частности - пародийности образа главного героя, Фомы Фомича Опискина, относительно Гоголя - автора 'Выбранных местах из переписки с друзьями' - была озвучена уже современниками Достоевского.А. А. Краевский, делясь с Михаилом Достоевским впечатлениями от прочитанной повести, указывал на то, что главный герой 'напомнил ему Н.В. Гоголя в грустную эпоху его жизни' Архипова А.В. Комментарии: Ф.М. Достоевский. Село Степанчиково и его обитатели // Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в 15-ти томах. Т. 3. Л.: «Наука», 1988. С. 516. .
Впервые в научной литературе эта связь формулируется и обосновывается Ю.Н. Тыняновым в работе 'Достоевский и Гоголь (К теории пародии)' (1921). Ю.Н. Тынянов мыслит пародию как средство литературной борьбы, преодоления Достоевским Гоголя как своего литературного предшественника, от авторитета которого следует оттолкнуться.
Работа Тынянова и по сей день остается ключевой в осмыслении
а) пародии как таковой,
б) пародийности творчества Достоевского относительно творчества Гоголя в целом,
в) пародийности 'Села Степанчикова' относительно личности Гоголя и 'Выбранных мест из переписки с друзьями в частности.
Статья имеет для нас в рамках настоящего исследования принципиально важный методологический характер, мы будем к ней обращаться неоднократно, здесь же коротко обозначим лишь основные идеи Тынянова:
1) Природа пародии двуплановая, и основное отличие пародии от близкой ей стилизации - 'невязка' обоих планов: плана данного произведения и пародируемого образца. (В стилизации оба плана - стилизующий и сквозящий в нем стилизуемый - соответствуют друг другу).
2) Один из пародических приемов Достоевского основывается на введении в произведения рассуждений героев о литературе: высказанное героем мнение о литературном явлении принимает окраску его личного мнения: 'если лицо комическое, то и мнение будет комическим' Тынянов Ю.Н. Достоевский и Гоголь (К теории пародии) // Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. М.: Наука, 1977.С. 209. .
3) Гоголь пародирован Достоевским уже в 'Бедных людях', и в числе пародий на него выделяются эпизоды, отсылающие к 'Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем': 'парные имена Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича заменены именами с инверсией, применен прием логического синтаксиса при бессмыслице; пародированы фамилии' Там же.С. 210. .
4) Повесть 'Село Степанчиково и его обитатели' имеет второй план - пародию на Гоголя - автора 'Выбранных мест из переписки с друзьями'.
5) Гоголевскую 'Переписку с друзьями' пародируют речи главного героя повести Достоевского - Фомы Фомича Опискина: пародируется стиль Гоголя, словарь 'Переписки'.
6) Пародия в 'Селе Степанчикове' определенная, примыкает в простому типу пародий: второй план ограничен одним произведением.
7) 'Враждебность Достоевского к 'Переписке с друзьями” нимало не объясняет его же пародии на нее, так же как и отношение к Гоголю не разъяснит нам пародию на его характер. Случайно эти оба момента совпали, но они могли и не совпасть; материал для пародии может быть любой, здесь необязательны психологические предпосылки' Там же.С. 213. .
Концепция Тынянова, как уже сказано, сыграла важную роль в разработке темы пародии в целом и в осмыслении пародийного характера повести Достоевского 'Село Степанчиково и его обитатели' в частности. Однако это, разумеется, не значит, что всеми она была принята однозначно.
Так, осмысляя 'попытку' Тынянова 'увидеть пародирование стиля 'Переписки с друзьями” в речах Фомы Опискина из романа Достоевского 'Село Степанчиково и его обитатели”', В. Виноградов солидаризируется с мнением М.П. Алексеева, который, в частности, писал: 'Утверждение, что Фома Опискин - пародия на Гоголя эпохи 'Переписки с друзьями”, давно живет в устной легенде. Вопрос, однако, еще не решен окончательно. Статья Тынянова дает ряд интересных наблюдений и сопоставлений, которые все же подлежат пересмотру'. Алексеев М.П. О драматических опытах Достоевского // Творчество Достоевского/Под ред. Л.П. Гроссмана. Одесса, 1921.С. 56, прим. 2.
По мнению самого Виноградова, 'в образе Фомы Опискина, поскольку он имеет не общечеловеческий, а исторически-бытовой характер, воплощен собирательный тип претенциозного беллетриста-рутинера 40-х годов и <…> материал для его создания доставили литературные факты из деятельности Н. Полевого, Кукольника и других, а не только 'Переписка' Гоголя'. 'Впрочем, - уточняет исследователь, - каков бы ни был конструктивный генезис типа Фомы Опискина, его речи, во всяком случае, не осуществляли чистых эффектов стилистической (в собственном смысле) пародии: они могли служить лишь средством проектировать на тип Фомы, как на экран, тень той или иной литературной физиономии' Виноградов В.В. Поэтика русской литературы: Избранные труды. - М.: Наука, 1976. С. 239 - 240. .
Таким образом, Виноградов, в принципе соглашаясь с Тыняновым (в том, что это пародия), уточняет и расширяет предмет и содержание пародии в повести Достоевского.
М.М. Бахтин, анализируя поэтику произведений Ф.М. Достоевского, причисляет повесть 'Село Степанчиково и его обитатели' к карнавализованной литературе, замечая при этом, что обилие пародий и полупародий вполне соответствует карнавальной атмосфере повести, в которой все без исключения персонажи, обращающиеся вокруг центральной оси образной системы - карнавального короля Фомы Фомича Опискина, имеют карнавальную окраску.
Методологически важны для нас размышления М.М. Бахтина о карнавальной природе пародии и о природе пародийного слова. Исследователь связывает пародию с карнавализованными жанрами литературы, обнаруживая тесную и глубокую взаимосвязь между стихией карнавала, развенчанием и пародией. 'Пародирование - это создание развенчивающего двойника, это тот же 'мир наизнанку”' Бахтин М.М. Проблемы творчества Достоевского. 5-е изд., доп. Киев, «NEXT», 1994.С. 337. , - отмечает М.М. Бахтин. Карнавальные пары пародирующих друг друга двойников - явление карнавализованной литературы, которое, по мнению ученого, наиболее яркое выражение находит в произведениях Достоевского.
Важные наблюдения о характере творчества Достоевского, применимые и при анализе повести 'Село Степанчиково', высказывает Леонид Гроссман в ряде работ 20-х годов. В его книге 'Поэтика Достоевского' Гроссман Л.П. Поэтика Достоевского. М.: ГАХН, 1925. - 188 с. 1925 года поднимаются вопросы о преемственности Достоевского относительно традиций зарубежной литературы, особенностях композиции его романов, излюбленных художественных приемах и средствах писателя. Анализ собственно 'Села Степанчикова' исследователь дает в монографии 'Достоевский', вышедшей в 1963 году, где главные герои повести - полковник Ростанев и Фома Фомич Опискин - рассматриваются как противопоставленные друг другу социальные типы. Об имении Ростанева Гроссман пишет: 'Этот островок блаженных среди темной стихии николаевской Руси вырабатывает особый тип 'душевладельца”, весьма мало напоминающий подлинные фигуры эпохи' Гроссман Л.П. Достоевский. М.: Молодая гвардия, 1962.С. 204. . Фома Фомич - противоположный общественный тип - мелкий мещанин. Такая четкая социальная дифференциация, по мнению исследователя, помогает Достоевскому осторожно разрешить неизбежно возникающий в ограниченном пространстве имения классовый вопрос: 'Создается неожиданная ситуация, в результате которой крестьяне, благоденствующие под кроткой властью степанчиковского помещика, начинают страдать от его развязного приживальщика' Там же.С. 206. . Очевидно, что Гроссман 60-х гг. скован рамками советского социологического подхода, именно этим обусловлено сведение противостояния героев к их классовым аттестациям.
Обращаясь к вопросу о литературном прототипе Фомы Фомича, Гроссман указывает на Тартюфа и анализирует изменения, внесенные Достоевским при разработке характера Фомы Фомича в мольеровский образ. В частности, Гроссман видит в Фоме фигуру куда более утонченную - он не просто преступник, он представитель литературного общества, пусть и самого низового его слоя. Пережитые Фомой Фомичом, ужаленным 'змеей литературного самолюбия', страдания, несправедливые обвинения и унижения - черты, смягчающие, по мнению Гросмана, образ мольеровского плута.
К.В. Мочульский в монографии 'Достоевский. Жизнь и творчество' (1847) первые послекаторжные произведения Достоевского - 'Дядюшкин сон' и 'Село Степанчиково и его обитатели' - связывает с разоблачением Достоевским литературных кумиров своей юности. В 'Дядюшкином сне', с точки зрения Мочульского, осуждается романтизм и сам тип романтического героя - мечтателя, оторванного от реальности. 'В 'Селе Степанчикове” писатель подводит итог своему 'гоголевскому периоду' и безжалостно расправляется с тем, кто был 'властителем дум' его молодости' Мочульский К.В. Достоевский. Жизнь и творчество. Parisё 1980.С. 145. . 'Огромный типический характер', Фома Фомич Опискин, рассматривается исследователем (вслед за Ю. Тыняновым и при полном согласии с ним) как пародия на Гоголя, в том числе как комическое преувеличение приемов проповеднического стиля Гоголя. 'Бессмертная фигура русского Тартюфа навсегда вошла в нашу литературу, но тяжело думать, что для создания её автор решился так несправедливо унизить своего учителя Гоголя. Издеваясь над его человеческими слабостями и погрешностями стиля, он не оценил громадного духовного и общественного значения 'Переписки с друзьями”. Между тем, - подчеркивает К.В. Мочульский, - Достоевский был обязан Гоголю не только техникой своего словесного искусства, но и основанием религиозного мировоззрения'. Там же.С. 146.
Это важный момент: при эстетическом созвучии оценок Тынянова и Мочульского, идеологически они противоположны, по крайней мере, Тынянов не самоопределяется аксиологически относительно содержания пародии, сосредоточившись на самом приеме, а Мочульский явно осуждает Достоевского.
Кроме того, Мочульский говорит о театральности 'Села Степанчикова', обнаруживая в повести конструктивно-содержательные особенности классической комедии и сравнивая сюжет повести с сюжетом 'Тартюфа' Мольера. Он также обращает внимание на то, какое развитие получили созданные Достоевским на страницах повести 'Село Степанчиково' характеры и какое воплощение они нашли в текстах более поздних произведений Достоевского. Например, в образе кроткого, простодушного Ростанева Мочульский видит первую, пусть и неудачную попытку Достоевского изобразить 'положительно прекрасного человека'. Как предполагает исследователь, в душе Ростанева 'уже загорелся 'космический восторг' Дмитрия Карамазова' Там же. С. 147. . Лакея Видоплясова исследователь соотносит с лакеем Смердяковым, Татьяну Ивановну - с Марьей Трофимовной Лебядкиной. Повесть 'Село Степанчиково' Мочульский считает переломным этапом в творчестве Достоевского: 'гоголевская дорога пройдена до конца; вдали открывается перспектива романов-трагедий' Там же. С. 149. .
Ценные сведения об истории публикации 'Села Степанчикова', содержании основных исследований, посвященных повести, - в том числе и исследований о ее пародийном характер, а также подробные социально-исторические, культурологические и литературоведческие комментарии к повести дает А.В. Архипова в статье 'Комментарий к повести 'Село Степанчиково и его обитатели”' [3, 496-516], опубликованной в полном академическом собрании сочинений Достоевского в 30-ти томах.
Опираясь на заданные предшествующим достоевсковедением тенденции, исследователи последних десятилетий XX - начала XXI вв. так или иначе переосмысляют пародийный характер произведения.
Так, Ю.И. Селезнев в биографии 'Достоевский' (1981) предполагает в 'Селе Степанчикове' желание Ф.М. Достоевского обличить рождаемых временем и обществом новых лжепророков, чье ущемленное самолюбие жаждет тиранической власти над людьми. Факт пародийности относительно Гоголя Селезнев отрицает, подчеркивая: 'Разве только какой-нибудь другой Фома Фомич от литературы примет Опискина за Гоголя' Селезнев Ю.И. Достоевский. М.: Молодая гвардия, 1981. С. 201. . По его мнению, Фома Фомич Опискин - совершенно иной, отличный от Гоголя, тип человека: самопровозглашенный тиран, 'самоутверждающий свое ничтожество тиранией слова, идеи, поучения, но - чужого и даже чуждого ему слова, чуждой ему идеи. Тут не трагедия великой личности, тут трагедия общества, подпавшего под обаяние демагога-ничтожества' Там же. С. 202. .
Г.М. Фридлендер в статье 'Достоевский и Гоголь' (1987) тоже отрицает наличие в повести 'Село Степанчиково' литературной пародии на Гоголя. Однако при этом он пишет, что сложность и противоречивость характера Фомы, вызванная тяжелыми жизненными обстоятельствами, перенесенными страданиями и унижениями, - это та же противоречивость, тот же душевный разлад, который обнаруживает Достоевский при чтении 'Выбранных мест из переписки с друзьями' Гоголя. 'Оба они, по суровому приговору Достоевского - художника и мыслителя-психолога, жертвы социально-психологического подполья, свойственного человеку 'большинства”. В своей 'Переписке' Гоголь - и в этом его трагедия - обернулся Хлестаковым' Фридлендер Г.М. Достоевский и Гоголь /Г.М. Фридлендер //Достоевский. Материалы и исследования / Под ред.Г.М. Фридлендера. Л.: Наука, 1987. Т. 7. С. 17. .
В рассуждениях Г.М. Фридлендера улавливается противоречие: если образ Фомы Фомича, комического и отрицательного персонажа, соответствует образу Гоголя - автора 'Выбранных мест из переписки с друзьями', имеет общую с ним природу и активно высмеивается автором, то речь идет именно о пародийном осмыслении самой 'Переписки' и о полемике с её автором. Соответственно, замечание Г.М. Фридлендера о целевой установке Достоевского ('отнюдь не хотел принизить Гоголя или создать на него литературную пародию' Там же. ) вызывает сомнения.
Л.М. Лотман в работе ''Село Степанчиково” Достоевского в контексте литературы второй половины XIX в.', напротив, характеризует литературные отношения Гоголя и Достоевского как спор, который, будучи начат 'уже в 'Бедных людях”, в 'Селе Степанчикове” принимает характер пародийных выпадов' Лотман Л.М. «Село Степанчиково» Достоевского в контексте литературы второй половины XIX в. / Л.М. Лотман //Достоевский. Материалы и исследования. / Под ред.Г.М. Фридлендера. Л.: Наука, 1987.Т. 7.С. 152. . Кроме того, Лотман рассматривает среди других источников образов и ситуаций, использованных Ф.М. Достоевским при написании повести 'Село Степанчиково', повесть Я. Полонского 'Дом в деревне', находит точки соприкосновения двух повестей, соотносит их, обнаруживая идейные и текстуальные совпадения, общность построения образной системы; замечает разницу в сути конфликтов, предпосылках поведения персонажей.
Лотман предполагает также, что многие карикатурные, сниженные черты Фомы Опискина позволяют разглядеть в нем пародию на 'лишнего человека' рудинского типа.
Многоаспектность пародии, подчеркнутая Лотман, подтверждается и другими исследованиями, направленными на выявление пародийных черт в повести. Так, Б.М. Гаспаров в статье 'Мистификация - это наука' Гаспаров Б.М. Мистификация - это наука. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http: //old.russ.ru: 81/journal/edu/99-01-18/gaspar. htm замечает, что пародирование Достоевским Гоголя-проповедника следует в повести параллельно использованию приемов Гоголя-художника, на сатирическую традицию которого опирался Достоевский. Гаспаров анализирует включение Достоевским в повесть стихотворения Козьмы Пруткова 'Осада Памбы', которое считает сюжетным центром, и заключает, что именно этот текст может стать разгадкой всего действия, пародируя, удваивая и искажая происходящее. Козьма Прутков, по мнению исследователя, становится своеобразным резонатором, сквозь который проходит и слово Гоголя, и весь его художественный мир. 'В этом настоятельном желании Достоевского понять литературу, осознать себя в литературе, освободившись от Гоголя, - закономерно включение некоей 'третьей величины”, Козьмы Пруткова, к моменту появления Села Степанчикова уже выступившего печатно со своими пародийными суждениями о русской литературной ситуации в целом и о Гоголе в частности' Там же. .
Расширение круга пародируемых объектов предлагается в работе С.А. Кибальника. Признавая заранее сложность и многомерность пародийного плана 'Села Степанчикова', Кибальник предлагает выделять в нем конкретную и широкую направленность, явный и скрытый планы. Развивая предложенную Н.Н. Мостовской идею о том, что в образе Фомы Опискина обнаруживаются некоторые черты петрашевцев, С.А. Кибальник приводит аргументы, доказывающие пародийную направленность повести против петрашевцев и социалистов вообще. Но автор статьи оговаривается, что точки соприкосновения образа Фомы Фомича и петрашевцев являются одновременно пунктами, по которым возможно сопоставление Фомы Фомича и Гоголя, Фомы Фомича и Белинского и, наконец, Фомы Фомича и самого Достоевского. 'Довольно явное пародирование Гоголя, по-видимому, служит среди прочего также и некоторым прикрытием пародийности по отношению к Белинскому, Петрашевскому и петрашевцам. Однако этот узкий, криптографический план пародии, будучи лишь едва намечен, так что он выявляется только с помощью скрупулезного филологического анализа, вместе с явным гоголевским планом образует в повести широкий план пародии, который, по нашему убеждению, и является в ней основным' Кибальник С.А. «Село «Степанчиково и его обитатели' как криптопародия/ С.А. Кибальник //Достоевский. Материалы и исследования. / Отв. ред. Н.Ф. Буданова, С.А. Кибальник. Т. 19. СПб., 2010.С. 141-142. , - делает вывод С.А. Кибальник.
На еще один важный содержательный аспект пародии в 'Селе Степанчикове' - на ее самопародийность - указывают В. Алёкин, Г. Ребель, Л. Сараскина.
По мнению В. Алёкина Алекин В.Н. Об одном из прототипов Фомы Опискина // Достоевский и мировая культура. Альманах № 10. М., 1998. С. 243-247. , Достоевский испытывал потребность избавиться от неприятного ощущения, связанного с положением приживальщика, занимаемого им в доме барона Врангеля. Верный способ сделать это - представить свои недостатки в комическом освещении. В образе Фомы Фомича В. Алёкин улавливает признаки самопародии (исследователь пользуется термином 'автопародия'): Достоевского и его героя роднит литературное прошлое, творческий кризис в настоящем. Прототипом Ростанева В. Алёкин, отмечая схожесть характеров, считает барона Врангеля.
На склонность Достоевского к самопародии, самопроизвольно, т.е. даже помимо субъективной авторской установки возникающей в других его художественных произведениях, обращает внимание Г.М. Ребель, отмечающая, что в романе 'Преступление и наказание' Лебезятников, персонаж карикатурный, поизносит речь, которая содержательно во многом повторяет выпады самого Достоевского против Белинского: 'Я несколько раз мечтал даже о том, что если б они [Белинский и его единомышленники] еще были живы, как бы я их огрел протестом! Нарочно подвел бы так… <…> Я бы им показал! Я бы их удивил! Право, жаль, что нет никого!'; 'Мы пошли дальше в своих убеждениях. Мы больше отрицаем! Если бы встал из гроба Добролюбов, я бы с ним поспорил. А уж Белинского закатал бы!' [6, 282, 283]. 'Похоже, пародия как бумеранг, - пишет Ребель, - малейшее уклонение от истины - и пародист рискует сам в дураках остаться, под собственную плеть угодить' Ребель Г.М. Герои и жанровые формы романов Тургенева и Достоевского (Типологические явления русской литературы XIX века). Пермь: ПГПУ, 2007. С. 313. . Тот же вариант самопародии, с точки зрения Ребель, возникает в романе 'Бесы' в образе Хроникера.
Л.И. Сараскина в монографии 'Достоевский' (2011) определяет одну из главных целей Ф.М. Достоевского, создающего 'Село Степанчиково', следующим образом: оттолкнуться от авторитета Гоголя, не подтвердить аттестацию 'новый Гоголь', а явить читающей публике 'нового Достоевского' Сараскина Л.И. Достоевский. М.: Молодая гвардия, 2011. С. 327. . Тон жесткой пародии, открытой полемики принимают переработанные, не единожды обдуманные за годы вынужденного творческого молчания впечатления Достоевского о литературе и литераторах, общественной и политической жизни.Л.И. Сараскина считает, что Достоевский, испытавший на себе восторг огромного успеха, всестороннее признание и крах надежд, осуждение критики, 'не только пародировал Гоголя, но и поднимал на смех свои собственные страхи и пороки' Там же. С. 331. .
Суммируем результаты, полученные при анализе литературы на интересующую нас тему:
1. Пародийный характер повести 'Село Степанчиково и его обитатели' был отмечен уже современниками писателя, причем объектом пародии сразу был назван Гоголь (Краевский). Сведения об этом обнаруживаем, в частности, в комментариях А.В. Архиповой в т.3 ПСС в 30 т.
2. Пародийность как теоретическую проблему поставил и проиллюстрировал на материале повести 'Село Степанчиково и его обитатели' Ю. Тынянов.
3. Работы Н.К. Михайловского, В.М. Шулятикова, Л.И. Шестова, Ю.И. Айхенвальда, В.В. Розанова, Н.А. Бердяева, К.В. Мочульского интересны нам, поскольку в них затрагиваются вопросы, связанные с мировоззренческими позициями Достоевского и способами их воплощения на страницах собственных книг. О поэтике Достоевского писали Л.П. Гроссман, М.М. Бахтин. Комплексный комментарий повести 'Село Степанчиково' дает А.В. Архипова.
4. Концептуально важны для нас замечания критиков и исследователей о перекличке, взаимопреемственности, взаимопритягивании и взаимоотталкивании творческих систем Гоголя и Достоевского - их мы находим в работах Вяч. Иванова, В.В. Розанова, В.Ф. Переверзева, Ю.Н. Тынянова, Б.М. Гаспарова.
5. К вопросу о пародийном характере повести после и кроме Ю.Н. Тынянова обращались В.В. Виноградов, К.В. Мочульский, Ю.И. Селезнев, Г.М. Фридлендер, Л.М. Лотман, Б.М. Гаспаров, В. Алёкин, Л.И. Сараскина, Г.М. Ребель, С.А. Кибальник. Однако некоторые ученые - Ю.И. Селезнев, Г.М. Фридлендер - отрицали наличие в повести пародийного плана, хотя в позиции Фридлендера на сей счет есть несомненное противоречие.
6. Ю.Н. Тынянов относил повесть к простому типу пародий, второй план которых ограничен одним произведением, - то есть видел в 'Селе Степанчикове' пародию на Гоголя - автора 'Выбранных мест из переписки с друзьями'.
Как показали последующие штудии, характер пародии здесь намного глубже, а пародийные приемы много разнообразнее.В. В. Виноградов, К.В. Мочульский, Л.М. Лотман, Б.М. Гаспаров в своих работах значительно расширяют представление о пародийном плане повести, показывая, что на страницах 'Села Степанчикова' Достоевский выводит не только Гоголя, но и вообще тип приживальщика-литератора (В.В. Виноградов), обращается к классицистической комедии и начинает разрабатывать характеры, которые впоследствии будут использованы в романном творчестве (К.В. Мочульский), корреспондирует с текстами современников и тем самым усиливает пародийность повести (Л.М. Лотман, Б.М. Гаспаров). Вопрос о криптопародии в 'Селе Степанчикове' поднимают исследователи Н.Н. Мостовская и С.А. Кибальник.
Предположения о том, что Достоевский, обращаясь к разным объектам пародии, произвольно и непроизвольно пародирует самого себя, то есть обращает свой текст в самопародию, и также об общей склонности Достоевского к самопародии высказали В.Н. Алекин, Г.М. Ребель, Л.И. Сараскина.
Можно ли считать тему исчерпанной и закрытой?
Это неправомерно методологически: поскольку невозможно раз и навсегда исчерпать художественное произведение, невозможно и 'закрыть' одно из направлений его исследования. Кроме того, очевидно, что в трактовке темы есть разночтения, а значит, остаются нерешенные проблемы.
К тому же параллельное изучение литературоведческой литературы и работа с текстом позволили нам увидеть возможности углубления и развития темы.
Таким образом, актуальность и значимость темы сохраняется, ибо исследование пародийного характера повести 'Село Степанчиково и его обитатели' позволяет нам глубже понять как это конкретное произведение, так и природу многогранного творчества Достоевского в целом.
Итак, объектом нашего исследования является повесть Ф.М. Достоевского 'Село Степанчиково и его обитатели. Из записок неизвестного'.
Предметом исследования является пародийный характер произведения, а именно различные аспекты проявления пародийности.
Цель работы - исследование пародийного характера повести Ф.М. Достоевского 'Село Степанчиково и его обитатели. Из записок неизвестного'.
Для достижения этой цели были поставлены и решены следующие задачи:
1. Анализ научных трудов, посвященных повести 'Село Степанчиково и его обитатели', а также теории пародии.
2. Изучение эпистолярных высказываний Ф.М. Достоевского об отношении к литературному процессу, литераторам и художественному творчеству 40-50-х гг.
3. Анализ пародийного характера повести 'Село Степанчиково и его обитатели' относительно Н.В. Гоголя: проверка и уточнение ранее осуществленных в литературоведении наблюдений.
4. Осмысление пародийного принципа организации системы персонажей повести.
5. Проекция пародийных образов и мотивов повести на последующие произведения Достоевского.
6. Анализ самопародийного характера повести.
Методологически наиболее значимыми для нас являются работы М. Бахтина, Ю. Тынянова, О.М. Фрейденберг, А.А. Морозова, В.Л. Новикова, в которых обозначены принципы определения пародии, даны варианты классификации пародии, предъявлены конкретные образцы анализа пародийных смыслов произведения, в том числе и в первую очередь на материале повести Ф.М. Достоевского 'Село Степанчиково и его обитатели'.
В работе осуществлены следующие методы исследования: историко-литературный, типологический, структурный, стилистический анализ.
Работа состоит из пяти глав, введения и заключения.
Глава первая. Терминологические определения
Пародия в литературоведении разными авторами определяется по-разному.
Формалисты Ю. Тынянов и В. Шкловский, обозначая важную роль пародии в литературной эволюции, понимали и саму пародию, и её функции в литературном процессе широко. 'Не пародия только, но и всякое произведение искусства создается как параллель и противоположение какому-нибудь образцу. Новая форма является не для того, чтобы выразить новое содержание, а для того, чтобы заменить старую форму, уже потерявшую свою художественность', Шкловский В.Б. О теории прозы. М.: Федерация, 1929. С. 31. - считает Шкловский.
Тынянов в статье 'О пародии' цитирует определение пародии по словарю Буйе: 'Пародия есть сочинение, в стихах или прозе, сделанное на какое-нибудь сериозное произведение, с обращением его в смешную сторону, посредством каких-либо изменений или совращения от существенного его назначения к предмету забавному' Тынянов Ю.Н. О пародии// Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 284. , - однако подвергает это определение критическому переосмыслению, считая его не подходящим для описания многих литературных явлений, имеющих право на то, чтобы называться пародией.
Тынянов, в частности, отрицает исключительно комический характер пародии, считая, что данное условие - 'обращение произведения в смешную сторону' - сужает определение и выносит за его рамки целый ряд несомненно пародийных литературных произведений. Более того, с точки зрения Тынянова, 'и в пародиях комических суть дела вовсе не в комическом' Там же. С. 288. .
Кроме того, он подвергает сомнению и ту часть определения Буйе, в которой фиксируется 'направленность пародии на какое-либо произведение', утверждая, что этой направленности (по крайней мере осознанной) может и не быть.
Для уточнения предмета разговора Тынянов вводит различение пародичности и пародийности, под пародичностью подразумевая 'применение пародических форм в непародийной функции', т.е. 'использование какого-либо произведения как макета для нового произведения' Там же, С. 290. . В процессе создания такого рода 'внепародийных пародий' происходит 'не только изъятие произведения из литературной системы (его подмена), но и разъятие самого произведения как системы' Там же. С. 292. .
Различие между пародийностью и пародичностью, по Тынянову, - функциональное.
Описывая пародию, Тынянов указывает на ее связь 'с явлением подражания, варьирования', настойчиво подчеркивает ее направленность 'не только на старые явления, но, частично, против', а также то обстоятельство, что пародийность тесно связана со значимостью в сознании современников и в литературной системе в целом того произведения, на которое она направлена (в отличие от пародичности, для которой живость и актуальность 'исходного' материала несущественна).
'Все методы пародирования, без изъятия, состоят в изменении литературного произведения, или момента, объединяющего ряд произведений (жанр) - как системы, в переводе их в другую систему' Там же. С. 292, 293, 294. . При этом Тынянов подчеркивает, что 'тонка грань, отделяющая пародию от серьезной литературы' Там же. С. 306. .
Мы столь подробно останавливаемся на тыняновских описательных определениях пародии в связи с двумя обстоятельствами:
достоевский село степанчиково пародийный
во-первых, именно они во многом легли в основу последующих литературоведческих изысканий о пародии в целом и различных явлениях пародии в частности;
во-вторых, потому что именно Тынянов интуитивные читательские наблюдения над пародийным характером повести Достоевского 'Село Степанчиково и его обитатели' перевел в литературоведческий, доказательный план.
В жесткую полемику с 'формалистическим' пониманием пародии, сформулированным в работе Тынянова, вступило советское - социологическое - литературоведение. В 'Литературной энциклопедии', работа над которой велась в 30-е гг., появилось следующее определение:
'Пародия - вид литературной сатиры, сатира на литературный стиль, при помощи которой ведется нападение на классово враждебную идеологию. Формы пародии и ее роль разнообразны. Она разоблачает враждебный класс, компрометируя его литературу, всю его стилевую систему, или исправляет и очищает литературу своего класса от чуждых влияний или пережитков. В обоих случаях пародия есть вид сатирического разоблачения. Иногда пародия, направленная на отдельные мелкие и более 'невинные' недочеты своей литературы, становится более мягкой, и ее сатирический характер перерастает в юмористический. В литературе упадочной, вырождающейся в эстетское развлекательство, и пародия вырождается до пародии-шутки, близкой к стилизации. Таким образом, в истории литературы функция пародии очень различна: от пародии-шутки до пародий, игравших боевую, активную роль в классовой борьбе на литературном фронте' Гальперина Е. Пародия //Литературная энциклопедия: В 11 т. М., 1929-1939.Т. 8. М.: ОГИЗ РСФСР, «Советская энциклопедия», 1934.С. 451-457. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http: //feb-web.ru/feb/litenc/encyclop/le8/le8-4512. htm.
После этой жесткой расстановки социальных акцентов содержался прямой, прицельный выпад против формалистов:
'Идеалистическая теория пародии была развита русскими формалистами (Тынянов, Шкловский, Эйхенбаум, Виноградов), которые, чрезмерно расширяя понятие пародии и ее роль, выхолащивали ее боевую социальную функцию. Понимая сущность искусства как 'остранение” материала, художественность произведения - как подчеркнутость его конструкции, формы, формалисты и в пародии видели, главным образом, обнажение конструкции, игру ею. Отсюда пародия для них - типичнейшее литературное произведение. Так, Шкловский утверждал, что пародийный роман Стерна 'Тристрам Шенди' - 'самый типичный роман всемирной литературы”. Формалисты преувеличивали роль пародии и в литературной эволюции, превращая пародию чуть ли не в основной закон трансформации литературных форм. Понимая литературное развитие как смену старых 'автоматизированных” форм новыми 'остраненными”, формалисты весь процесс смены 'высоких' форм 'низкими”, становления буржуазного стиля и борьбу буржуазных писателей с нормами аристократической литературы рассматривали как пародизацию. Корни формалистской ложной трактовки пародии лежат, таким образом, в игнорировании единства художественной формы и ее классового содержания, определяющего и творческий облик отдельного произведения и весь процесс смены стилей. Все это уничтожало у формалистов и специфику пародии и ее особую роль в литературной борьбе' Там же. .
По прошествии десятилетий эту идеологическую полемику очень интересно прокомментировал Михаил Эпштейн, с точки зрения которого 'формалисты, в сущности, мыслили столь же социально-биологическими категориями, как марксисты и дарвинисты, для них 'борьба за существование”, 'победа канона”, 'торжество восходящей или нисходящей линии' - такая же характеристика отношений между стилями и жанрами', как для марксистов - 'между классами и социальными группами' Эпштейн М. История и пародия. О Юрии Тынянове. [Электронный ресурс] - Режим доступа: http: //www.emory.edu/INTELNET/es_tynianov.html. 'Пародия у формалистов, - полагает Эпштейн, - главный рычаг <…> механического переворачивания: некий канон устаревает и литература отрекается от него, выставляет на смех. Пародия есть революция внутри литературной традиции: богатые становятся бедными, бедные - богатыми, доходы перераспределяются из кармана в карман, но суть тех и других и отношений между ними остается неизменной: все та же 'восходящая и нисходящая линия”, господство одних жанров и подавление других' Там же. .
С точки зрения Эпштейна, Тынянов эту концептуальную связь между марксисткой теорией, большевистской социальной практикой и формалистическими изысканиями в области литературы понял, собственной кожей почувствовал, что 'теория пародии набухает кровью', и в его, тыняновском, случае это прозрение претворилось 'в смятение интеллигента перед чудищем государства, которое порождено не какими-то веками 'самодержавного гнета”, а его же, интеллигента, научным и прогрессивным мировоззрением' Там же. . Творчески же из этого корня, по мысли Эпштейна, и выросли исторические романы Тынянова о Грибоедове, Кюхельбекере и Пушкине, в которых предъявлено трагическое противостояние личности и равнодушно шествующей безличными путями истории.
Возвращаясь к определениям пародии, подчеркнем, что само явление известно с глубокой древности.
Размышляя о природе пародии на материале обрядов, античной литературы, средневековых мистерий и т.д., О.М. Фрейденберг приходит к выводу, что всякий раз в этих случаях 'величественная форма наполняется ничтожным содержанием', Фрейденберг О.М. Происхождение пародии / О.М. Фрейденберг // Труды по знаковым системам. Выпуск 6. Тарту, 1973.С. 490. не с целью его дискредитации и опровержения. То 'раздвоение и несоответствие', которое является содержанием пародии, есть результат архаической концепции единства сущего: 'единство двух основ, трагической и комической, абсолютная общность этих двух форм мышления, - а отсюда и слова и литературного произведения, - внутренняя тождественность - вот природа всякой пародии в чистом её виде' Там же.С. 496. .
С точки зрения Фрейденберг, такого рода единство 'есть идея всякой маски и всякого двойника': 'В пародии лежит не маскирование в нашем современном понятии и не отсутствие, как кажется, содержания: в ней лежит усиление содержания, усиление природы богов, и смеется она не над ними, а только над нами, и так удачно, что до сих пор мы принимаем ее за комедию, имитацию или сатиру' Там же.С. 497. ; 'Пародия не есть имитация, высмеиванье или передразниванье. Пародия есть архаическая религиозная концепция 'второго аспекта' и 'двойника”, с полным единством формы и содержания' Там же.С. 496. .
Иными словами, пародия рассматривается Фрейденберг не как отрицание (ср. с разоблачительно-компрометационной задачей пародии, по версии советской литературной теории! - Фрейденберг, между прочим, живет и работает в том же социально историческом контексте), а как парадоксальное утверждение, подтверждение ценности пародируемого объекта.
В своей книге 'Франсуа Рабле и народная смеховая культура' М.М. Бахтин, с одной стороны, подтверждает идею Фрейденберг: 'карнавальная пародия одновременно возрождает и обновляет. Голое отрицание вообще совершенно чуждо народной культуре' Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М.: Худ. лит., 1965.С. 14. . Однако, с другой стороны, он проводит принципиальное различие между карнавальной средневековой пародией и литературной пародией нового времени. И если в основе карнавальной пародии лежит принцип возрождающей амбивалентности, то литературная пародия, по мнению Бахтина, этого свойства лишена - снижение в ней носит исключительно отрицательный характер.
К вопросу о пародии Бахтин обращается в своем труде 'Проблемы творчества Достоевского', где подробно останавливается на классификации слова у Достоевского, в рамках которой выделяет пародийное слово, разграничивая тем самым понятия 'стилизация' и 'пародия'. В пародии, как и в стилизации, автор 'говорит чужим словом, но в отличие от стилизации он вводит в это слово интенцию, которая прямо противоположна чужой интенции' Бахтин М.М. Проблемы творчества Достоевского. 5-е изд. доп. Киев: «NEXT», 1994.С. 408. . Разнонаправленность интенций отличает пародию от стилизации, рассказа и других аналогичных форм.
Тынянов также указывает на необходимость различать пародию и стилизацию: 'И та и другая живут двойною жизнью: за планом произведения стоит другой план, стилизуемый или пародируемый. Но в пародии обязательна невязка обоих планов, смещение их' Тынянов Ю. Н.. Достоевский и Гоголь (К теории пародии) // Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977.С. 201. .
В начале 60-х гг.А. А. Морозов вновь обратился к проблеме пародии с целью корректировки идей Тынянова, в частности, он не согласился с выводом Тынянова о комизме как необязательном условии пародии: 'Комизм, - писал Морозов, - не являясь основным жанровым признаком пародии, играет существенную роль в жизни этого жанра. Комический эффект сопутствует пародии и свидетельствует об её успехе! Всякая пародия предоставляет хотя бы ироническую улыбку' Морозов А.А. Пародия как литературный жанр // Русская литература. 1960, № 1.С. 63. .
В 70-х гг. в Большой Советской Энциклопедии появилось определение М.Л. Гаспарова:
'Пародия (греч. parodнa, буквально - пение наизнанку), в литературе и (реже) в музыкальном и изобразительном искусстве комическое подражание [выделено нами - Н. Н.] художественному произведению или группе произведений. Обычно пародия строится на нарочитом несоответствии стилистических и тематических планов художественной формы'. Гаспаров М.Л. Пародия//Большая Советская Энциклопедия. (В 30 томах) / Глав. Ред. Прохоров А.М. Изд. 3-е. М.: «Советская энциклопедия», 1975.Т. 19. Отоми-Пластырь. 1975.С. 225.
В одной из последних работ, посвященных пародии, - в книге В.Л. Новикова, пародия трактуется как 'комический образ художественного произведения, стиля, жанра' Новиков В.И. Книга о пародии. М.: Советский писатель, 1989.С. 4. .
Тынянов, как уже сказано, подчеркивал двуплановую природу пародии и, как обязательное условие пародии, отношение 'невязки' между этими двумя планами. Новиков считает, что наличие первого плана, разгаданного читателем пародируемого плана и даже факт невязки между ними недостаточны для того, чтобы назвать произведение пародией. Исследователь видит необходимость в выделении третьего плана пародии, который формируется как 'соотношение первого и второго планов как целого с целым'. По Новикову, третий план - 'это мера того неповторимого смысла, который передается только пародией и не передаваем никакими другими средствами' Там же.С. 13. .
В заключение нашего обзора приведем еще одно определение - из Википедии, т.к. в этой народной энциклопедии как правило суммируются и предлагаются в адаптированном для широкого читателя варианте научные понятия в их современной интерпретации:
'Пародия - произведение искусства, имеющее целью создание у читателя (зрителя, слушателя) комического эффекта за счёт намеренного повторения уникальных черт уже известного произведения, в специально изменённой форме. Говоря иначе, пародия - это 'произведение-насмешка' по мотивам уже существующего известного произведения. Пародии могут создаваться в различных жанрах и направлениях искусства, в том числе литературе (в прозе и поэзии), музыке, кино, эстрадном искусстве и других. Пародироваться может одно конкретное произведение, сочинения некоторого автора, сочинения некоторого жанра или стиля, манера исполнения и характерные внешние признаки исполнителя (если речь идёт об актёре или эстрадном артисте).
В переносном смысле пародией называют также неумелое подражание (подразумевая, что при попытке создать подобие чего-то достойного получилось нечто, способное лишь насмешить)' Пародия //Википедия - свободная энциклопедия [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http: //ru. wikipedia.org/wiki/%CF%E0%F0%EE%E4%E8%FF.
Суммируя приведенную выше информацию, определим пародию как комическое подражание, построенное на нарочитом несоответствии стилистических и тематических планов художественной формы (Гаспаров); подчеркнем системную функцию пародии (она переводит пародируемые явления в другую систему - Тынянов), а также ее имманентную способность, удваивая явление, не только снижать и дискредитировать, но и по-новому освещать, усложнять его (Бахтин, Фрейденберг).
Коротко остановимся на существующих в русском литературоведении вариантах классификации пародий.
При всей идеологической ангажированности и категоричности определения пародии, данного Е. Гальпериной в 'Литературной энциклопедии' 1934 г., есть в нем и вполне резонные собственно литературоведческие положения, в частности определение двух видов пародии: 'пародия, построенная на контрасте двух стилевых систем, и 'преувеличивающая” пародия'. Гальперина Е. Пародия //Литературная энциклопедия: В 11 т. М., 1929-1939.Т. 8. - М.: ОГИЗ РСФСР, «Советская энциклопедия», 1934.С. 451-457. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http: //feb-web.ru/feb/litenc/encyclop/le8/le8-4512. htm
Михаил Бахтин различал типы пародийного слова по разным признакам. По объекту пародии - пародии на 'чужой стиль как стиль' и на 'чужую социально-типическую или индивидуально-характерологическую манеру видеть, мыслить и говорить'. По глубине - пародирование поверхностных словесных форм и пародирование глубинных принципов чужого слова. По цели - пародийное слово как самоцель и использование пародии для достижения иных, положительных целей.
Более ранняя попытка классификации пародии была принята первым теоретиком русской пародии - Н.Ф. Остолоповым в 'Словаре древней и новой поэзии'. Он выделяет следующие разновидности пародии:
1. 'Когда во взятом стихе переменяется одно слово и чрез него рождается другой смысл'.
2. 'Перемена одной буквы производит пародию'.
3. 'Приведение нескольких известных стихов или одного из них безо всякой перемены'.
4. 'Написание стихов во вкусе и слогом известных худых стихотворцев'
5. 'Сочинение, написанное по расположению другого известного творения с обращением на другой предмет и с произведением через перемену некоторых выражений другого смысла' Цитируется по: Морозов А.А. Пародия как литературный жанр / А.А. Морозов // Русская литература. 1960, № 1.С. 53-54. .
Слабое место этой классификации - чрезмерная дробность, 'мелочность' и в то же время разнородность перечисленных признаков и, как следствие, отсутствие системного взгляда на явление пародии.
А. Морозов предлагает различать следующие разновидности литературной пародии:
1. 'Юмористическая или шуточная пародия. Отличается ослабленной направленностью по отношению ко 'второму плану”, что сближает её с комической стилизацией. Занимает дружественную или по крайней мере нейтральную позицию по отношению к своему оригиналу.
2. Сатирическая пародия. Отличается отчетливой направленностью против пародируемого объекта. Занимает враждебную или резко критическую позицию по отношению к своему оригиналу. Нападает на идейную и эстетическую сущность произведения пародируемого автора или целого направления.
3. Пародическое использование. Изменяет свою направленность, обращая её на внелитературные цели. Направленность против используемого ('пародируемого”) оригинала либо вовсе не заключена в них ('пародии' на классиков и писателей далекого прошлого), либо сопутствует основной направленности' Морозов А.А. Пародия как литературный жанр /А.А. Морозов // Русская литература. 1960, № 1.С. 68. .
При этом пародическое использование, по мнению исследователя, может быть как сатирическим, так и юмористическим.
М.Л. Гаспаров в цитировавшейся уже нами статье в 'Большой Советской Энциклопедии' пишет о двух классических типах пародии, ' (иногда выделяемых в особые жанры) - бурлеска, низкий предмет, излагаемый высоким стилем <…> и травестия, высокий предмет, излагаемый низким стилем <…>' Гаспаров М.Л. Пародия//Большая Советская Энциклопедия. (В 30 томах) / Глав. Ред. Прохоров А.М. Изд. 3-е. М.: «Советская энциклопедия», 1975. Т. 19. Отоми-Пластырь. 1975.С. 225. .
Кроме того, он указывает и на другие возможности классификации пародий: 'Осмеяние может сосредоточиться как на стиле, так и на тематике - высмеиваются как заштампованные, отставшие от жизни приёмы поэзии, так и пошлые, недостойные поэзии явления действительности; разделить то и другое иногда очень трудно (например, в русской юмористической поэзии 1850-1860-х гг., обличавшей действительность с помощью 'перепевов' из А.С. Пушкина и М.Ю. Лермонтова). Пародироваться может поэтика конкретного произведения автора, жанра, целого литературного направления, целого идейного миросозерцания (все примеры можно найти в произведениях Козьмы Пруткова). По характеру комизма пародия может быть юмористической и сатирической, со многими переходными ступенями. По объёму пародии обычно невелики, но элементы пародии могут обильно присутствовать и в больших произведениях ('Гаргантюа и Пантагрюэль' Ф. Рабле, 'Орлеанская девственница” Вольтера, 'История одного города” М.Е. Салтыкова-Щедрина, 'Улисс' Дж. Джойса)' Там же. .
В качестве одной из разновидностей пародии С.А. Кибальник выделяет криптопародию, под которой он понимает скрытое пародирование, противопоставляя ему пародирование явное, каким в повести 'Село Степанчиково' является пародирование фигуры Гоголя. Скрытый же аспект пародийности повести, с точки зрения Кибальника, - это отсылки к Белинскому, Петрашевскому и петрашевцам. Исследователь оговаривается: 'Впрочем, возникает вопрос, считать ли подобную пародийность криптографией или всего лишь отрывочными биографическими чертами и деталями из жизни тех или иных людей, лишь использованными для создания более широкой направленности пародии' Кибальник С.А. «Село «Степанчиково и его обитатели' как криптопародия/ С.А. Кибальник // Достоевский. Материалы и исследования/ Отв. ред. Н.Ф. Буданова, С.А. Кибальник.Т. 19. СПб., 2010.С. 109. .
Таким образом, криптопародия - это такая пародия, обнаружение которой требует глубокого филологического анализа, второй план её - пародируемый - превращен в загадку, так что пародируемые персонажи и явления чаще всего остаются нераспознанными читателями.
Подводя итоги нашего краткого теоретического обзора вариантов классификации пародии, каждый из которых представляется вполне приемлемым при постановке соответствующих задач, мы, в свою очередь, считаем уместным внести небольшое дополнение в типологию пародии и предлагаем различать виды пародии по направленности на объект, соответственно выделяя:
1. Пародии, объект которых находится за пределами текста-пародии.
2. Внутритекстовые пародии. Пародируются, выворачиваются наизнанку слова и идеи персонажей, действующих внутри данного художественного мира.
3. Самопародии (автопародии). Пародии, направленные на автора пародии.
Относительно последнего из употребленных нами терминов - самопародия - сделаем необходимое уточнение.
В случае, когда пародируемым планом произведения выступают произведения, взгляды или личностные характеристики самого автора, уместно говорить о самопародии: нередко в том же значении употребляется термин 'автопародия'.
Самопародия как разновидность жанра пародии исследована мало. В статье 'О непроизвольной автопародии' А.И. Чагин указывает на то, что 'критическая функция жанра оборачивается здесь критическим самоосмыслением', Чагин А.И. О непроизвольной пародии// Чагин А.И. Пути и лица. О русской литературе XX века. М.: ИМЛИ РАН, 2008. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http: //www.rulit.net/books/puti-i-lica-o-russkoj-literature-xx-veka-read-218188-140.html и дифференцирует автопародию по замыслу на осознанную и неосознанную: 'Автор, улыбаясь, расстается с устаревшим, отжившим свое поэтическим 'реквизитом” - в том случае, когда он пародирует себя сознательно. Если же автопародия возникает независимо от авторского замысла, если художник ставил перед собой совершенно иные цели, - то устарелость, несостоятельность тех или иных художественных средств, к которым он привык обращаться, обнаруживается невольно' Там же. .
Термины 'самопародия' и 'автопародия' в литературоведческой практике используются как синонимы, однако предпочтение чаще отдается термину 'самопародия'. Мы, в соответствии с этой тенденцией, используем преимущественно термин 'самопародия'.
И еще одно предварительное терминологическое разъяснение необходимо сделать, прежде чем приступить к анализу самого произведения.
Достоевский, работая над 'Дядюшкиным сном' и 'Селом Степанчиковым' и посвящая адресатов своих писем в замыслы будущих произведений, сообщает в 1856 году, что пишет комический роман: 'Короче, я пишу комический роман, но до сих пор всё писал отдельные приключения, написал довольно, теперь всё сшиваю в целое' [28 (I), 209] - делится он с А.Н. Майковым. Брату Михаилу он тоже не готовую еще свою вещь представляет как роман: 'Роман комический, началось с шуточного и составилось то, чем я доволен. Будут очень и очень хорошие вещи в нем' [28 (I), 246].9 мая 1859 года он пишет брату об уже готовом 'Селе Степанчикове': 'Этот роман, конечно, имеет величайшие недостатки и, главное, может быть, растянутость: но в чем я уверен, как в аксиоме, это то, что он имеет в то же время и великие достоинства и что это лучшее мое произведение' [28 (I), 326].
Однако, к жанровому определению 'роман', данному самим Достоевским, мы позволим себе отнестись критически. В комментариях к письмам Достоевского И.Д. Якубович поясняет: 'К неосуществленному замыслу 'комического романа” восходят повести 'Дядюшкин сон' и 'Село Степанчиково и его обитатели”. По первоначальному плану они, очевидно, представляли собой эпизоды единого романа'. Якубович И.Д. Комментарии к письмам Достоевского //Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в 15 томах.Т. 15. СПб.: Наука, Ленинградское отделение, 1996.С. 687
Идея создать масштабное многочастное произведение, как мы знаем, не была реализована Достоевским: и 'Дядюшкин сон', и 'Село Степанчиково' получились самостоятельными произведениями и никогда не объединялись в общую форму романа. Исследователи, тем не менее, расходятся в вопросе о том, к какому жанру относить 'Село Степанчиково' - в работах Ю.Н. Тынянова, К. Мочульского, Л.И. Сараскиной, Б.М. Гаспарова используется термин 'роман', М.М. Бахтин, Л.П. Гроссман, Ю.И. Селезнев, А.В. Архипова в своих исследованиях называют 'Село Степанчиково' повестью.
Жанровое определение произведения и жанровые его характеристики не входят в задачу настоящего исследования, поэтому мы пока остановимся на том варианте определения, которое представляется нам более точным.
Замкнутость и ограниченность изображаемого в 'Селе Степанчикове' пространства, непродолжительность действия (одни сутки), отсутствие разветвленного сюжета, отсутствие героя (героев), чья личность и судьба (становление, развитие) становятся основой развития сюжета (в то время как в данном случае сюжет движется в соответствии с логикой комедии положений - сменой сцен и ситуаций) - все эти обстоятельства не позволяют, как нам кажется, считать 'Село Степанчиково' романом, а потому мы считаем целесообразным в ходе дальнейшего анализа в отношении данного произведения придерживаться жанрового определения 'повесть'.
Глава вторая. Гоголевские следы в 'Селе Степанчикове'
Само начало литературного пути Ф.М. Достоевского поставило его имя в один ряд с именем Н.В. Гоголя. 'Новый Гоголь явился!' Скатов Н.Н. Некрасов. М., 2004. С. 103. - обозначил появление новой величины в русской литературе Н.А. Некрасов, чей 'точный взгляд охотника' Там же. С. 25. редко ошибался в поиске писательских талантов. Похвала Белинского, которую позже Григорович назовет 'неумеренно-восторженной' Ф.М. Достоевский в воспоминаниях современников. Т. 1. М.: Худож. лит-ра, 1964. С. 134. , поселила в Достоевском самонадеянную уверенность в себе как в писателе, способном повести за собой всю русскую литературу. В письмах брату Михаилу по поводу выхода в свет 'Бедных людей' он с неудержимым воодушевлением и не без некоторого преувеличения описывает свой первый успех: 'Ну, брат, никогда, я думаю, слава моя не дойдет до такой апогеи, как теперь', 'Всюду почтение неимоверное, любопытство насчет меня страшное', 'Все меня принимают как чудо' [28 (I), 115], 'А у меня будущность преблистательная, брат!' [28 (I), 118]. Имя Гоголя становится теперь для Достоевского вершиной, восхождение к которой началось с головокружительного скачка и которую во что бы то ни стало необходимо покорить. Стать лучше Гоголя - вот и цель, и мечта, и мнимая реальность начинающего Достоевского. В письме брату от 1 февраля 1946 года он постоянно оглядывается на Гоголя, отвечая на критику своего первого романа: 'Но я помню, как встречали Гоголя, и все мы знаем, как встречали Пушкина', 'Так было и с Гоголем. Ругали, ругали его, ругали - ругали, а все-таки читали и теперь помирились с ним и стали хвалить. Сунул же я им всем собачью кость!' [28 (I), 117], 'Во мне находят новую оригинальную струю (Белинский и прочие), состоящую в том, что я действую Анализом, а не Синтезом, то есть иду в глубину и, разбирая по атомам, отыскиваю целое, Гоголь же берет прямо целое и оттого не так глубок, как я' [28 (I), 118].
Очевидно, что характеристика 'Новый Гоголь' не только вдохновляла Достоевского, но и довлела над ним. Любое отступление от заданной высоты воспринимается как поражение. Потому так остро переживал он охлаждение к себе Белинского, переменившего мнение о 'Бедных людях' и в статье 'Взгляд на русскую литературу 1946 года' выступившего с критикой романа 'Двойник' и повести 'Господин Прохарчин': 'Конечно, мы не вправе требовать от произведений г. Достоевского совершенства произведений Гоголя, - пишет Белинский, - но тем не менее думаем, что большому таланту весьма полезно пользоваться примером еще большего' Белинский В.Г. Полное собрание сочинений. Т. 10. Статьи и рецензии. 1846-1848. М., 1956. С. 41-42. . Достоевский, уже ощущающий себя на вершине писательской славы, болезненно реагировал на изменение отношения тех, кого в письмах обобщал понятием наши.
Связь с Гоголем из литературной переросла в жизнеопределяющую. Гоголем-художником Достоевский восхищается, чему есть немало свидетельств современников. Фон-Фохт, бывший воспитанник Константиновского межевого института, отмечает: 'Вообще достаточно было по какому-либо поводу упомянуть о Гоголе, чтобы вызвать у Достоевского горячий восторг, - до такой степени он преклонялся пред гением этого великого писателя' Ф.М. Достоевский в воспоминаниях современников. Т. 1. М.: Худож. лит-ра, 1964. С. 380. . Но Гоголю-идеологу, автору 'Выбранных мест из переписки с друзьями', Достоевский противится и с ним вступает в полемику. Парадоксально, но в этой полемике он солидаризируется с Белинским, несмотря на то, что отношения с Белинским к этому времени уже разорваны.
Чтение письма Белинского к Гоголю на собрании петрашевцев, как известно, стало причиной серьезного перелома в судьбе и мироощущении писателя. Причем объективно этот перелом, пережитый уже на каторге и в связи с ней, развернул Достоевского в сторону Гоголя, направил его по тому пути, на котором он станет продолжателем Гоголя-пророка, однако художественное творчество Достоевского отражает этот процесс весьма неоднозначно и в то же время очень показательно.
В то время как русская литература в лице Тургенева, начинающего Толстого и других продолжала активное развитие и рост, Достоевский на 10 лет выпадает из этого контекста и вспоминается литераторами-современниками лишь изредка. Так, в письме П.В. Анненкову от 10 января 1853 года Тургенев сообщает о привезшем в Спасское свою рукопись молодом литераторе К. Леонтьеве и сравнивает его, талантливого, но самолюбивого, с Достоевским, называя последнего 'полупокойным': 'В сладострастном упоении самим собой, в благоговении перед своим 'даром”, как он [Леонтьев] сам выражается, он далеко перещеголял полупокойного Федора Михайловича, от которого у Вас так округлялись глаза' Тургенев И.С. Полное собрание сочинений и писем в 30-ти томах. Письма в 18-ти томах. Письма. Т. 2. М., 1987. С. 182. .
Достоевский понимал, что его возвращение с каторги должно быть ознаменовано новым рывком, новым литературным качеством и, в частности, возлагал очень большие надежды на написанное еще в Сибири 'Село Степанчиково и его обитатели'.
Однако высоко оцениваемое самим автором 'Село Степанчиково' ('несравненно выше, чем 'Дядюшкин сон', 'лучшее мое произведение' [28 (I), 326] - пишет он брату весной 1859 года) публика не оценила. М.П. Ковалевский, комментируя отказ Некрасова печатать повесть в 'Современнике', замечает: 'Ошибся он [Некрасов] один раз, зато сильно, нехорошо и нерасчетливо ошибся, с повестью Достоевского 'Село Степанчиково”, которая была точно слаба, но которую тот привез с собой из ссылки и которую редактор 'Современника” уже по одному этому обязан был взять' Ф.М. Достоевский в воспоминаниях современников, Т. 1. М.: Худож. лит-ра, 1964. С. 323. . Заметим, что Некрасов в данном случае ошибся не только стратегически, как редактор, но и эстетически, как художник.
Впрочем, повесть не была по достоинству оценена и другими литературно искушенными современниками Достоевского.
Что же касается пародийного ее характера, то это как раз современники уловили, узнали в образе главного героя, Фомы Фомича Опискина, черты Гоголя.
Как уже говорилось во введении, первое детальное исследование пародийного характера повести Достоевского 'Село Степанчиково и его обитатели' - это статья Ю. Тынянова 'Гоголь и Достоевский. К теории пародии' (1919 г.), в которой автор свои размышления о простой пародии, где второй план ограничен одним произведением, иллюстрирует примерами из 'Села Степанчикова'.
Ю. Тынянов акцентирует пародийность одного из двух главных характеров повести: 'Опискин - характер пародийный, материалом для пародии послужила личность Гоголя; речи Фомы пародируют гоголевскую 'Переписку с друзьями”' Тынянов Ю.Н. Достоевский и Гоголь (К теории пародии) // Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. М.: Наука, 1977. С. 212-213. , 'Характер Гоголя пародирован тем, что взят Гоголь времен 'Переписки' и вдвинут в характер неудачника-литератора, 'приживальщика”' Там же. С. 215. . Эти высказывания подтверждены целым рядом доказательств - сопоставлением текста романа с текстами Гоголя.
Тынянов замечает, что проповедничество и нравственное учительство литератора Фомы Опискина, на котором основано его влияние на окружающих, описано Гоголем применительно к нему самому в главе 'О лиризме наших поэтов'. В мелких бытовых деталях повести исследователь вычитывает быт Гоголя - капризы и привычки, известные современникам и зафиксированные в мемуарах. Отмечены в статье Тынянова и портретное сходство героя Достоевског о с Гоголем (небольшой рост, светлые волосы, горбатый нос); и сходство в гардеробе: шлафрок, длинный, до пят, сюртук.
Тынянов пишет и о гоголевском фоне в повести, создаваемым деталями и репликами героев, не имеющих непосредственного отношения к образу Фомы: 'Егор Ильич встречал в Петербурге одного литератора: 'еще какой-то у него нос особенный”; Фома в одной своей проповеди упоминает и самое имя Гоголя; Фома пострадал за правду 'в сорок не в нашем году”' Там же.С. 217. . Явный намек на Гоголя исследователь обнаруживает в обещании-угрозе Фомы: 'Тридцать тысяч человек будут сбираться на мои лекции ежемесячно' [3, 13]: 'тридцать тысяч человек на лекциях - это, конечно тридцать пять тысяч курьеров Хлестакова, но, может быть, здесь речь о неудачном профессорстве Гоголя' Там же.С. 217. .
Фоме-литератору, по его собственному уверению, предстоит величайший подвиг: 'написать одно глубокомысленнейшее сочинение в душеспасительном роде, от которого произойдет всеобщее землетрясение и затрещит вся Россия. И когда уже затрещит Россия, то он, Фома, пренебрегая славой, пойдет в монастырь и будет молиться день и ночь в киевских пещерах о счастии отечества' [3, 13]. В этих словах Тынянов улавливает намек на то значение, которое Гоголь придавал 'Переписке', и на те ожидания, которые он связывал в связи с её публикацией; а также видит отсылку к паломническому путешествию Гоголя в Иерусалим.
Повышенный интерес Фомы к крестьянскому вопросу Тынянов соотносит с двумя статьями 'Переписки': 'Русский помещик' и 'Занимающему важное место'; рассуждения его о литературе - со статьями 'Предметы для лирического поэта' и частично 'О театре, об одностороннем взгляде на театр <…. >'.
Тынянов отдельно останавливается на анализе и соотнесении речи Фомы и языка гоголевской 'Переписки с друзьями', находя и в том и другом случае примеры систематического, намеренного смешения высокого и низкого стилей. Тынянов приводит примеры пародийного использования Достоевским приемов стиля Гоголя: различное комбинирование образов, близких образам 'Переписки', нагнетание путем повторения какого-либо слова, повторение имени.
Фиксируются исследователем и приемы словесной пародии, с помощью которых пародируется словарь 'Переписки': использование иностранного слова вместо русского ('монумент' вместо 'памятник'), усиление комического эффекта употреблением множественного числа ('Не надо мне монументов!' [3, 116], отрыв эпитета от определяемого слова и приклейка его к другому слову ('зернистый жемчуг языка' у Гоголя - 'зернистая мысль' - в речи Фомы); прием механизации через повторение; перенос целых выражений из 'Переписки' в речь Фомы.
Важно то, что Тынянов, сделав ряд важных наблюдений, подтверждающих пародийный характер повести Достоевского относительно Гоголя и его 'Выбранных мест переписки с друзьями', не закрывает тему, а предлагает ее к дальнейшему обсуждению, развитию. В частности, примечательна (и прозорлива) его реплика о том, что у Достоевского, по-видимому, немало 'необнаруженных (потому что не открытых им самим) пародий' Там же.С. 211. , т.е. текстов, второй план которых остается до поры до времени не понят, не вычитан и не прокомментирован.
Не исчерпан, на наш взгляд и пародийный потенциал повести 'Село Степанчиково и его обитатели', в том числе гоголевской его линии. Тынянов всецело сосредоточен на фигуре Фомы Фомича Опискина как пародийного относительно Гоголя персонажа - между тем, намёки на фигуру Гоголя и на содержание 'Переписки', угадываются не только в образе главного героя - Фомы Фомича Опискина, приживальщика и плута, но и в образах других действующих лиц повести, в речевой манере рассказчика, т.е. представлены гораздо шире, чем видится Тынянову.
Тынянов обращает внимание на наружность Фомы, которая 'как будто списана с Гоголя' Там же.С. 217. . Мы же находим, что носителями гоголевских черт могут быть восприняты и шут Ежевикин, и лакей Видоплясов, и помещик Бахчеев, и даже внезапно разбогатевшая приживалка Татьяна Ивановна (т.е. не 'мужик', а 'баба').
Видоплясов, например, 'нос имел большой, с горбинкой, тонкий, необыкновенно белый, как будто фарфоровый. <…> Тонкие, мягкие ушки были заложены, из деликатности, ватой. Длинные, белобрысые и жидкие волосы его были завиты в кудри и напомажены' [3, 41]. Ежевикин описывается как 'маленький старичок, рябой, с быстрыми и вороватыми глазками <…> с какой-то неопределенной, тонкой усмешкой на довольно толстых губах' [3, 50]. Сравним эти портретные детали с воспоминаниями современников. Например, Тургенев, вспоминая своё знакомство с Гоголем, отмечает следующие черты: 'Его белокурые волосы <…> сохранили еще цвет молодости, но уже заметно поредели. <…> Длинный, заостренный нос придавал физиономии Гоголя нечто хитрое, лисье, невыгодное впечатление производили также одутловатые, мягкие губы под остриженными усами: в их неопределенных очертаниях выражались - так, по крайней мере, мне показалось - темные стороны его характера' Гоголь в воспоминаниях современников / Под общ. ред. Н.Л. Бродского, Ф.В. Гладкова, Ф.М. Головеченко, Н.К. Гудзия.М. - Л.: ГИХЛ, 1952.С. 532. .
Нос, губы и взгляд Гоголя приковывали внимание, запоминались современникам. Данилевский в своих воспоминаниях о Гоголе обращает внимание на его 'полные, красивые губы', 'длинный сухой нос', 'осторожные глаза' Там же.С. 438. ; Н.В. Берг характеризует Гоголя как 'небольшого человека <…> с быстрыми проницательными глазами темного цвета, несколько бледного' Там же.С. 500. .
Вата, которой 'из деликатности' заложены уши Видоплясова, тоже может быть принята за намёк на Гоголя, который, правда, если и закладывал свои уши, то не из деликатности, а, скорее, по необходимости.В.И. Любич-Романович, гимназический товарищ Гоголя, описал свое первое впечатление от встречи с будущим писателем так: 'Глаза его были обрамлены красным, золотушным ободком, щеки и весь нос покрыты красными же пятнами, а из ушей вытекала каплями материя. Поэтому уши его были крайне крепко завязаны пестрым, цветным платком, придававшим его дряблой фигуре потешный вид'. Вересаев В.В. Гоголь в жизни. Систематический свод подлинных свидетельств современников. Харьков, 1990. С. 38-39.
В образе помещика Бахчеева, чувствующего обман и плутовство Фомы Фомича, но не способного противостоять ему, также обнаруживается едва заметная отсылка к Гоголю. Бахчеев, через которого происходит заочное знакомство рассказчика, автора записок, с Фомой Фомичом, дважды одними и теми же словами обращает внимание на своё болезненное состояние: 'Капель он [Фома Фомич] мне давал: ведь я, батюшка, человек больной, сырой человек. Вы, может, не верите, а я больной', 'Приезжай! Я бы вас и сегодня с собою пригласил, да вот как-то весь упал, раскис, совсем без задних ног сделался. Ведь я человек больной, сырой человек. Вы, может быть, и не верите.' [3, 30].
Сергей Аксаков, один из особенно приближенных к Гоголю современников, вспоминает о знакомстве с писателем: 'он удивил меня тем, что начал жаловаться на свои болезни (я не знал тогда, что он уже говорил об этом Константину) и сказал даже, что болен неизлечимо. Смотря на него изумленными и недоверчивыми глазами, потому что он казался здоровым, я спросил его: 'Да чем же вы больны? ” Он отвечал неопределенно и сказал, что причина болезни его находится в кишках' Гоголь в воспоминаниях современников / Под общ. ред. Н.Л. Бродского, Ф.В. Гладкова, Ф.М. Головеченко, Н.К. Гудзия. - М. - Л.: ГИХЛ, 1952. С. 90. . Жалобы Гоголя на внушенное им самому себе болезненное состояние - настолько характерная его черта, что использованный Достоевским повтор нельзя не учитывать как часть 'рассыпанной' по системе образов 'Села Степанчикова' пародии на Гоголя. Это самое болезненное состояние самим Гоголем трактуется как испытание, которое из физического недуга вырастает до необходимого условия на пути к очищению души, становится формулой достижения добродетели и формой существования, об этом свидетельствует содержание главы из 'Переписки', прямо названной 'Значение болезней'. В этой главе и в 'Предисловии' к 'Выбранным местам из переписки с друзьями' Гоголь, описывая настоящее свое самочувствие, использует повтор: 'слабость сил моих, которая возвещает мне ежеминутно, что жизнь моя на волоске' Гоголь Н.В. Собрание сочинений в 7-ми томах.Т. 6. Статьи / Коммент.Ю. Манна. М.: Худож. лит., 1986. С. 173. , 'слыша ежеминутно, что жизнь моя на волоске' Там же. С. 185. .
С мотивом мученичества, страдания, а также сопряженной с ними сложности самовыражения, которую Ю. Тынянов соотносит с образом Фомы Фомича, связана, на наш взгляд, также фигура Татьяны Ивановны, о которой полковник Ростанев сообщает: 'Вдвое надо быть осторожнее с человеком, испытавшим несчастья! <…> так иногда заторопится, скоро скажет, не то слово скажет, которое нужно, то есть не лжет, ты не думай… Это все, брат, так сказать, от чистого, от благородного сердца выходит, то есть если даже и солжет что-нибудь, то единственно, так сказать, чрез излишнее благородство души' [3, 38]. Если Татьяна Ивановна 'заговаривается' от 'излишнего благородства души', то Фома Фомич, по оценке рассказчика, делает это от 'излишнего жара': 'но таков был всегдашний исход его красноречия' [3, 10]. Склонный снисходительно относиться ко всем, кто его окружает, запуганный, простодушный и бесхарактерный, полковник Ростанев не так резок в оценках, как его племянник.
В таком же 'ростаневском' духе странности Гоголя объясняют представители его ближайшего окружения. Сергей Аксаков в 'Воспоминаниях о Гоголе' свидетельствует: 'Я часто говаривал для успокоения Шевырева и особенно Погодина: 'Господа, ну как мы можем судить Гоголя по себе? Может быть, у него все нервы вдесятеро тоньше наших и устроены как-нибудь вверх ногами! ” На что Погодин со смехом отвечал: 'Разве что так! ”' Гоголь в воспоминаниях современников / Под общ. ред. Н.Л. Бродского, Ф.В. Гладкова, Ф.М. Головеченко, Н.К. Гудзия.М. - Л.: ГИХЛ, 1952.С. 96.
Ю. Тынянов отмечает совпадение характера Фомы Фомича и основных черт характера Гоголя, выступивших в поздней мемуаристике: требование благоговейного внимания к себе, избалованность, самолюбие Тынянов Ю.Н. Достоевский и Гоголь (К теории пародии) // Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. М.: Наука, 1977.С. 198-227. . Достоевский переносит на страницы своей повести и другие особенности поведения Гоголя времен 'Переписки…', которые не упомянуты Тыняновым: зависимость от женского общества и жажду подчинения его себе. В 'Селе Степанчикове' Достоевский пародирует основную тему глав 'Женщина в свете' и 'Что такое губернаторша' через наделение Фомы особым влиянием на женщин: 'Фома Фомич, еще будучи шутом, разыгрывал совершенно другую роль на дамской половине генеральского дома' [3, 8]. Поздние отношения Гоголя с влиятельными светскими дамами и адресованные им письма, вошедшие в 'Переписку' вводили в недоумение современников. 'О! Какую услугу оказал бы ему издатель, если б выкинул из них (писем) целые две трети, или, по крайней мере, все те, которые писаны к светским дамам' Гоголь в воспоминаниях современников / Под общ. ред. Н.Л. Бродского, Ф.В. Гладкова, Ф.М. Головеченко, Н.К. Гудзия.М. - Л.: ГИХЛ, 1952.С. 534. , - сокрушается Тургенев, разочарованный содержанием 'Выбранных мест'. Позже в 'Отцах и детях' словами Базарова он повторит свою оценку этих фрагментов: 'Я препакостно себя чувствую, словно начитался писем калужской губернаторше' Тургенев И.С. Сочинения в двух томах. Том 1. М., 1980.С. 428. . Аксаков также обращает внимание на вред, приносимый Гоголю дружескими связями с женщинами высшего круга: 'Они сейчас сделали из него нечто вроде духовника своего, вскружили ему голову восторженными похвалами и уверениями, что его письма и советы или поддерживают, или возвращают их на путь добродетели' Гоголь в воспоминаниях современников / Под общ. ред. Н.Л. Бродского, Ф.В. Гладкова, Ф.М. Головеченко, Н.К. Гудзия. - М. - Л.: ГИХЛ, 1952.С. 207. . В 'Селе Степанчикове' это выглядит так: 'Генеральша питала к нему какое-то мистическое уважение, - за что? - неизвестно. Мало-помалу он достиг над всей женской половиной генеральского дома удивительного влияния, отчасти похожего на влияния различных иван-яковличей и тому подобных мудрецов и прорицателей, посещаемых в сумасшедших домах иными барынями, из любительниц' [3, 8].
В.Г. Белинский в 'Письме к Гоголю' замечает: 'Вы живете внутри себя или в однообразии кружка, одинаково с вами настроенного и бессильного противиться Вашему на него влиянию' Гоголь в воспоминаниях современников / Под общ. ред. Н.Л. Бродского, Ф.В. Гладкова, Ф.М. Головеченко, Н.К. Гудзия. - М. - Л.: ГИХЛ, 1952.С. 375. . В 'Селе Степанчикове' окружение Фомы и представляет собой 'бессильный противиться [его влиянию] кружок', который из 'натуры огорченной, разбитой страданиями' создал себе кумира, наставника и проповедника. 'С страдальца нельзя и спрашивать как с обыкновенного человека <. > надо кротостью уврачевать его раны, восстановить его, примирить его с человечеством', 'со 'страдальца” и прежнего шута нельзя много спрашивать, <…> надо, напротив, уврачевать сердце его' [3, 15], - так рассуждает полковник Ростанев, и на похожие рассуждения чуть было не сбивается и сам рассказчик в беседе с Бахчеевым.
Тынянов обратил внимание на то, что всё гоголевское в повести Ф.М. Достоевского увидено и подано через призму 'Письма к Гоголю' Белинского: рассуждения Фомы Фомича и о крестьянском вопросе, и о роли помещика совпадают с концепцией, выведенной Гоголем на страницах переписки и осужденной впоследствии Белинским.
Список тыняновских примеров мы считаем возможным дополнить следующими:
Слова Бахчеева, возмущенного поведением Фомы Фомича, отсылают к реакции первых читателей на выход в свет 'Выбранных мест': 'Ведь всякому, кто ни приедет, оскорбления чинит. Чего уж мне: значительного чина не пощадит! Всякому наставления читает. Мудрец, дескать, я, всех умнее, одного меня и слушай' [3, 25]. Анненков, характеризуя стремление Гоголя раздавать наставления, упрёки и поучения отмечает: 'Торжественно принимает он на себя роль моралиста, но как мало было в нем призвания к этой роли, показала потом его книга 'Выбранная переписка”' Там же.С. 309. . Аксаков, описывая первое длительное путешествие Гоголя с сестрами, беспрестанно ссорящимися между собою и мало приученными вести себя в обществе, пишет: 'Жалко и смешно было смотреть на Гоголя; он ничего не разумел в этом деле, и все его приемы и наставления были некстати, не у места, не вовремя и совершенно бесполезны, и гениальный поэт был в этом случае нелепее всякого пошлого человека' Там же.С. 115. .
Белинский упрекает Гоголя в незнании России: 'Вы столько уже лет привыкли смотреть на Россию из Вашего прекрасного далека, а ведь известно, что ничего нет легче, как издалека видеть предметы такими, какими нам хочется их видеть' Там же.С. 375. . Гоголевскому 'И меня еще упрекают в плохом знанье России! Как будто непременно силой святого духа должен узнать я все, что ни делается в углах её, - без наученья научиться!' Гоголь Н.В. Собрание сочинений в 7-ми томах.Т. 6. Статьи / Коммент.Ю. Манна. М.: Худож. лит., 1986.С. 242. Достоевский противопоставляет куда более уверенное, заимствованное из предисловия одного из романов Полевого изречение Опискина: 'Я знаю Русь, и Русь меня знает!' [3, 68].
Тема суда, поднятая Гоголем в 'Выбранных местах', также вызывает негодование Белинского и через Белинского осмыслена Достоевским и воплощена в сцене отказа Фомы Фомича от пятнадцати тысяч серебром, предлагаемых полковником Ростаневым: 'Как христианин, я прощу и даже буду любить вас; но как человек, и человек благородный, я поневоле буду вас презирать. Я должен, я обязан вас презирать; я обязан во имя нравственности, потому что - повторяю вам это - вы опозорили себя, а я сделал благороднейший из поступков' [3, 86]. Противопоставление христианин - человек вводится Гоголем для описания 'двойного суда': 'Судите всякого человека двойным судом и всякому делу давайте двойную расправу. Один суд должен быть человеческий. На нем оправдайте правого и осудите виноватого. Старайтесь, чтоб это было при свидетелях, чтобы тут стояли и другие мужики, чтобы все видели ясно как день, чем один прав и чем другой виноват. Другой же суд сделайте божеский. И на нем осудите и правого и виноватого' Гоголь Н.В. Собрание сочинений в 7-ми томах.Т. 6. Статьи / Коммент.Ю. Манна. - М.: Худож. лит., 1986.С. 294. .
В 'Выбранных местах' Гоголь вводит понятие гордости ума: 'Она слышится в самой боязни человека прослыть дураком. <…> Ум для него - святыня. Из-за малейшей насмешки над умом своим он готов сию же минуту поставить своего брата на благородное расстояние и посадить, не дрогнувши, ему пулю в лоб' Там же.С. 364-365. . Но Гоголь и сам мнительно относился к чужой учености, потому Достоевский и Фому Фомича наделяет 'гордостью ума' и заставляет его впадать в истерику от упоминания о том, что в Степанчикове появился племянник Ростанева, ученый молодой человек: 'Ученый! - завопил Фома, - так это он-то ученый? <…> Ученый! Да ты столько знаешь, я всемеро столько забыл! Вот какой ты ученый!' [3, 76].
Следует обратить внимание на еще один очень важный поворот интересующей нас темы. Как было сказано выше, Достоевский смотрит на Гоголя сквозь призму знаменитого 'Письма' Белинского. Однако парадокс в том, что сначала личностно, а потом идеологически Достоевский с Белинским категорически разошелся и в послекаторжный свой период несомненно двигался в сторону Гоголя с его претензией на религиозное пророчество.
Но Достоевский не был бы Достоевским, если бы пути его были прямыми, а мировоззрение целостным и стройным. И если в письмах он позволяет себе говорить о Белинском: 'смрадная букашка', 'бессилен талантишком', 'проклял Россию', 'принес ей сознательно столько вреда' [29 (I), 208], то в художественных произведениях возникают неожиданные самопародии. Так, Г.М. Ребель обратила внимание на то, что в романе 'Преступление и наказание' 'дохленький недоносок' Лебезятников произносит тираду, которая во многом повторяет достоевские выпады против Белинского: 'Я несколько раз мечтал даже о том, что если б они [Белинский и его единомышленники] еще были живы, как бы я их огрел протестом! Нарочно подвел бы так… <…> Я бы им показал! Я бы их удивил! Право, жаль, что нет никого!'; 'Мы пошли дальше в своих убеждениях. Мы больше отрицаем! Если бы встал из гроба Добролюбов, я бы с ним поспорил. А уж Белинского закатал бы!'. 'Похоже, пародия как бумеранг, - пишет Ребель, - малейшее уклонение от истины - и пародист рискует сам в дураках остаться, под собственную плеть угодить' Ребель Г.М. Герои и жанровые формы романов Тургенева и Достоевского (Типологические явления русской литературы XIX века). Пермь: ПГПУ, 2007.С. 313. .
В определенной степени Достоевский угодил под собственную плеть и в 'Селе Степанчиково'. Людмила Сараскина замечает, что 'Достоевский здесь не только пародировал Гоголя, но и поднимал на смех свои собственные страхи и пороки'. С одной стороны, по мнению Сараскиной 'он показал, что бывает, когда безграничное самолюбие овладевает ничтожной личностью', с другой стороны, 'продемонстрировал, как тот же порок способен корежить человека даже и выдающихся способностей' Сараскина Л. Достоевский. М.: Молодая гвардия, 2011.С. 331. . Сараскина имеет в виду молодое самолюбие и молодые амбиции Достоевского, однако и зрелый, поздний Достоевский в немалой степени отдал дань весьма небезопасной претензии на учительство и пророчество.
Подводя итоги этой главы, посвященной проблеме пародийности повести 'Село Степанчиково и его обитатели' относительно Гоголя-автора 'Выбранных мест из переписки с друзьями', необходимо отметить, что пародийный потенциал повести не исчерпывается положениями, вынесенными Ю. Тыняновым на защиту в статье 'Достоевский и Гоголь (К теории пародии)'. Даже при учете всей стройности и аргументированности концепции Ю.Н. Тынянова, нельзя согласиться с той однозначностью, с какой исследователь характеризует тип пародии 'Села Степанчикова': 'Пародия в этом случае определенная, второй план ограничен одним произведением; она примыкает к простому типу пародий на 'Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем”, и остальное может служить иллюстрационным материалом именно для этого типа' Тынянов Ю.Н. Достоевский и Гоголь (К теории пародии) // Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. М.: Наука, 1977.С. 212. .
Анализ текста повести позволяет говорить о том, что отсылки к образу Гоголя присутствуют не только в портретных и поведенческих характеристиках главного героя - Фомы Фомича Опискина, но 'рассыпаны' по всей системе персонажей.
Тынянов указывает на внешнее сходство Фомы Фомича и Гоголя. Однако в повести присутствуют намеки на внешность Гоголя, данные в портретах и других персонажей: гоголевский нос, волосы и привычка закладывать уши ватой отданы лакею Видоплясову; взгляд и неопределенная усмешка на толстых губах - Ежевикину. Бахчеев, сообщающий рассказчику о своей серьезной болезни, пародирует жалобы Гоголя на постоянное, самовнушенное болезненное состояние.
Мотив мученичества и страдания, соотносимый Тыняновым с образом Фомы, развивается в образе сведенной с ума жизненными трудностями Татьяны Ивановны.
Отчасти получается по Гоголю же: 'Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять сколько-нибудь развязности, какая у Балтазара Балтазарыча, да, пожалуй, прибавить к этому еще дородности Ивана Павловича…' Гоголь Н.В. Собрание сочинений в 7-ми томах.Т. 4. Драматические произведения / Коммент.Ю. Манна. М.: Худож. лит., 1985. С. 121. . То есть гоголевский образ (не созданный Гоголем-художником образ, а его собственное отражение)'рассыпан' в тексте по аналогии с перевернутой логикой Агафьи Тихоновны из 'Женитьбы', жаждавшей, напротив, все 'рассыпанное' и рассредоточенное собрать воедино.
В образе полковника Ростанева и во всем обществе Степанчикова улавливается пародия на близкое окружение Гоголя (в частности, на Сергея Аксакова), которое не просто возвело Гоголя на пьедестал и охотно поддерживало мысль об его особом пути, но и преданно искало и неизменно находило оправдание его капризам и выходкам.
Круг отмеченных Тыняновым черт характера Гоголя, отраженных в образе Фомы Фомича (избалованность, себялюбие, требование постоянного благоговейного внимания к себе) расширяется за счет обнаружения сходства Фомы и Гоголя по тому особому влиянию, которое оба оказывали на дамскую половину общества.
Соображения Тынянова, связанные с высказанными Гоголем и, сквозь призму письма Белинского переданные Достоевским Фоме Фомичу рассуждениями о крестьянском вопросе и о роли помещика, можно дополнить также темами суда и гордыни ума, поднятыми Гоголем и в преломлении письма Белинского к Гоголю получившими развитие в речах Фомы.
Пародия в таком случае уже не представляется простой - пародируемый объект отражается во множестве лиц героев, рассеивается, следовательно, пародийный план повести многогранен, веерная пародия пронизывает весь текст произведения.
Глава третья. Пародийный принцип организации персонажей
Созданная Достоевским пародия конструктивно многомерна, и ее многоуровневость позволяет в ходе анализа двигаться в разных направлениях - например, рассматривать, как осуществляется пародия на литературу и литературную деятельность как таковую; как реализуется внетекстовая и внутритекстовая пародийная стратегия; как пародийность корреспондирует с интертекстуальностью. Не менее интересно то, что многое в 'Селе Степанчикове' предваряет будущие темы, образы, героев будущих произведений Достоевского, в которых возникают (или не возникают) их пародийные вариации.
В предыдущей главе мы не только подтвердили новыми, относительно уже вошедших в литературоведческий обиход, примерами пародийность повести относительно Гоголя, но и показали то, что до сих пор вне поля зрения литературоведов, а именно - то, что пародийные отсылки к Гоголю содержатся не только в образе Фомы Фомича Опискина, но и в образах других персонажей повести.
В данной главе мы сосредоточимся на анализе системы персонажей, а именно на пародийности как принципе организации системы повести.
И О. Фрейденберг, и М.М. Бахтин связывают в своих работах явления пародийности и двойничества. Так, описывая произведения карнавализованной литературы, к которым, по его мнению, относится и 'Село Степанчиково' Достоевского, Бахтин пишет: 'Разные образы (например, карнавальные пары разного рода) по-разному и под разными углами зрения пародировали друг друга, это была как бы целая система кривых зеркал - удлиняющих, уменьшающих, искривляющих в разных направлениях и в разной степени' Бахтин М.М. Проблемы творчества Достоевского. 5-е изд., доп. Киев, «NEXT», 1994. С. 337. . О произведениях Ф. Достоевского исследователь замечал также, что 'почти каждый из ведущих героев его романов имеет по нескольку двойников, по-разному его пародирующих' Там же.С. 337. .
Н.А. Бердяев, говоря о принципе организации системы персонажей романов Достоевского, подчеркивал: 'B кoнcтpyкции poмaнoв Дocтoeвcкoгo ecть oчeнь бoльшaя цeнтрализованность. Bce и вcё ycтpeмлeнo к oднoмy цeнтpaльнoмy чeлoвeкy или этoт цeнтpaльный чeлoвeк ycтpeмлeн кo вceм и вceмy' Бердяев H. A. Миросозерцание Достоевского. М.: Директ-медиа, 2012.С. 49-50. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http: //www.biblioclub.ru/book/42199/. Несомненно, в повести 'Село Степанчиково' эту центральную позицию занимает Фома Фомич Опискин - от него, как круги по воде, расходятся личностные и поведенческие особенности, копируемые другими героями, которые в определенном смысле выступают двойниками Фомы Фомича.
Здесь уместно будет обратить внимание на удвоение-повторение и в собственном имени Опискина (Фома Фомич), который изо всех сил стремился размножиться - распространиться - распространить свое влияние на всех и вся.
Итак, в данном случае наша задача - установить, по каким основаниям и какие персонажи могут рассматриваться как носители пародийного относительно Фомы Фомича начала.
Село Степанчиково - замкнутое пространство, одна из первых значимых характеристик которого дается рассказчиком во вступлении: 'Но вскоре дом дяди стал похож на Ноев ковчег' [3, 6]. Библейский фразеологизм 'Ноев ковчег' здесь, несомненно, употреблен в ироническом смысле: так рассказчик подчеркивает перенаселенность имения полковника Ростанева, смешанность и неоднородность собравшегося общества. Однако, кроме предполагаемого разнообразия лиц и характеров, в этой фразе можно угадать и намек на парность, характерологическую взаимосвязанность персонажей, с которыми читателю еще только предстоит познакомиться.
Сколько человек одновременно находится в доме полковника, точно подсчитать невозможно, потому что, кроме непосредственных участников событий, наделенных именами и биографиями, при генеральше неизменно состоит некоторое количество безымянных и обезличенных приживалок и компаньонок: 'маменька, со всем ее штабом приживалок, мосек, шпицев, китайских кошек и проч.' [3, 6]; 'Она говорила, рыдая и взвизгивая, окруженная толпой своих приживалок и мосек' [3, 9]; 'Две-три пожилые приживалки, совершенно без речей, сидели рядком у окна и почтительно ожидали чаю, вытаращив глаза на матушку-генеральшу' [3, 43] и т.д.
Эта особенность позволяет предположить принципиальную разомкнутость образной системы повести, в которой 'карнавальный король' (М. Бахтин) Фома Опискин пародийно проявляется в таком количестве сопоставленных и противопоставленных ему героев, которое даже не поддается пересчету.
Правда, Н.К. Михайловский полагает, что Фома Опискин 'слишком мелок, чтобы положить печать своего образа и подобия на сколько-нибудь значительный круг людей' Михайловский Н.К. Литературная критика. Статьи о русской литературе конца XIX - начала XX века. Л.: Худож. лит., 1989.С. 175. . Однако при сопоставлении Фомы Фомича с другими героями повести обнаруживается ряд пародийных соответствий.
В первую очередь, это соответствия биографические: о Фоме Фомиче рассказчиком сообщается, что 'он когда-то и где-то служил, где-то пострадал и уж, разумеется, 'за правду'' [3, 7]. Бахчеев при встрече с рассказчиком тоже акцентирует внимание на этом факте, ссылаясь на слова самого Фомы: 'За правду, говорит, где-то там пострадал, в сорок не в нашем году, так вот и кланяйся ему за то в ножки!' [3, 27].
Схожая судьба у генерала Крахоткина, до смерти которого Фома Фомич занимал в доме положение шута и мученика: 'Служил он удачно; однако принужден был по какому-то 'неприятному случаю' очень неладно выйти в отставку, едва избегнув суда и лишившись своего пенсиона' [3, 6]. Ежевикин, появившись в гостиной, называет себя подлецом и поясняет: 'Что делать, сударыня-барыня: подлец! еще в тысяча восемьсот сорок первом году было решено, что подлец, когда из службы меня исключили…' [3, 50]. Намеки на пережитые в прошлом обиды содержатся и в характеристиках женских персонажей. Чрезмерную увлеченность Татьяны Ивановны 'амурами', её театральное кокетство и импульсивность, принимаемые рассказчиком за сумасшествие, полковник Ростанев, как и в случае с другими страдальцами, объясняет выпавшими на ее долю злоключениями: 'Вовсе не сумасшедшая, а так, испытала, знаешь, несчастия.' [3, 110]. 'Испытал несчастия' и Коровкин, которого с таким вожделением ожидает Ростанев. В заключительной главе с Фомой Фомичом по этому признаку сопоставляется даже Настенька, которая, казалось бы, принадлежит к противоположному лагерю героев: 'Бедная Настенька сама была из униженных, сама страдала и помнила это' [3, 164]. Разница в том, что лишения Настеньки не озлобили ее, не надломили, а действительно 'примирили с человечеством', чего так хотел Фома Фомич для себя.
Мильтиплицируется и социальный статус Опискина.
Фома появляется в имении как чтец и переписчик при генерале Крахоткине (позже тоже в чтецы, но уже к Фоме Фомичу попадает Видоплясов), становится шутом и только после смерти генерала понимает, 'что на безлюдье и Фома может быть дворянином' [3, 9]. Фома в прошлом - неудавшийся литератор. Возобновление литературной деятельности в селе Степанчикове он начинает с хвалебных надписей на мавзолее генерала, и из ироничного комментария рассказчика ясно, что авторство его заключалось в 'сильном участии' [3, 9]. Все литературные труды Фомы Фомича, отличающиеся жанровой пестротой (исторический роман, поэма, рассуждение о свойствах русского мужика, повесть о светской жизни), оказываются, по выражению рассказчика, 'необыкновенною дрянью' [3, 130]. В чем Фома истинный поэт (и на это обращает внимание рассказчика проницательный Мизинчиков), так это в том, что во всех его капризах и выходках нет никакой практической цели, кроме желания кривляться и выворачивать мир вокруг себя наизнанку.
Достоевский не только Фому делает причастным к литературе. Рассказчик в разговоре с Бахчеевым, первым человеком, встретившимся ему по пути в Степанчиково, реагирует на одну из реплик как литератор: 'Притом же вы так. оригинально выражаетесь, что я даже готов записать ваши слова' [3, 27], чем очень пугает своего собеседника: того уже грозился описать в своем сочинении Фома. Полковник Ростанев, рекомендуя Фоме Фомичу рассказчика, своего племянника, в частности сообщает: 'Он тоже занимался литературой' [3, 69].
Литературным будущим раздразнил Фома лакея Видоплясова, который пишет стихи и даже собирается издать свой сборник на средства Ростанева со вступительным словом Фомы Фомича. О том, как много в этих стихах истинно поэтического, узнаем от Ростанева, который, впрочем, настолько же способен оценить литературный талант, насколько Видоплясов способен создать произведение поэтического искусства: 'Маменьке к именинам такую рацею соорудил, что мы только рты разинули: и из мифологии там у него, и музы летают, так что даже, знаешь, видна эта. как бишь ее? округленность форм, - словом, совершенно в рифму выходит. Фома поправлял' [3, 103]. Если важнейшая из заслуг Видоплясова-поэта - подбор подходящей рифмы, то в этом деле ему нисколько не уступает дворня, с завидной изобретательностью подбирающая рифму к каждому из его псевдонимов, о чем свидетельствует отеческий выговор Ростанева: '…сначала ты просил, чтоб тебя называли 'Верный” - 'Григорий Верный”; потом тебе же самому не понравилось, потому что какой-то балбес прибрал на это рифму 'скверный”. <…> Три дня ходил ты 'Уланов”. Ты все стены, все подоконники в беседке перепортил, расчеркиваясь карандашом: 'Уланов”. Ведь ее потом перекрашивали. Ты целую десть голландской бумаги извел на подписи: 'Уланов, проба пера; Уланов, проба пера”. Наконец, и тут неудача: прибрали тебе рифму: 'болванов”' [3, 105].
Обноскин, оправдывающийся перед рассказчиком за похищение Татьяны Ивановны и пытающийся найти в нем дружескую поддержку, и себя причисляет к кругу литераторов: 'Не судите меня. <…> Я более имею наклонности к литературе - уверяю вас; а это всё маменька.' [3, 125].
Одна-единственная фраза Ежевикина, сказанная как будто между делом, дает читателю понять, что и он - 'писатель': 'Меня самого волтерьянцем обозвали - ей-богу-с; а ведь я, всем известно, так еще мало написал-с.' [3, 135].
Словом, литературное творчество манит обитателей и постоянных гостей имения, а отсутствие вкуса при неограниченном самолюбии делает их самозваными дилетантами.
Произведений, заслуживающих внимания, разумеется, никто из них, включая Фому, не написал. Исключение составляет собственно повесть 'Село Степанчиково и его обитатели. Из записок неизвестного', текст которой Достоевский вверяет молодому литератору, рассказчику-хроникеру. Однако эта фигура заслуживает отдельного анализа.
Примечательно, что Фома претендует на звание литератора в широком смысле. Так, в целом ряде эпизодов он выступает литератором-интерпретатором; и интерпретации его - это нарочитое выворачивание наизнанку, извращение, пародирование и уничтожение смыслов. Он интерпретирует комаринского, поговорку о мартыновом мыле, свои и чужие поступки, коверкает чужую речь, разрывает на части целое.
Распекая Фалалея за произнесенную им фразу 'Натрескался пирога, как Мартын мыла!', Фома рассуждает так: ' - Ну, так скажи мне теперь; разве Мартын ест мыло? Где именно ты видел такого Мартына, который ест мыло? Говори же, дай мне понятие об этом феноменальном Мартыне! <…> Я хочу его видеть, хочу с ним познакомиться. Ну, кто же он? Регистратор, астроном, пошехонец, поэт, каптенармус, дворовый человек - кто-нибудь должен же быть. Отвечай!' [3, 61]. Фома переводит идиому в чуждый стилистический и смысловой регистр, тем самым доводит до ее абсурда, намеренно и целенаправленно ломает смысл, и совсем не случайно один из капитоновских мужиков, оговорившись, называет его самого астроломом.
Аналогичным образом и Ростанев стремится понять непонятное, разложив его на части и пытаясь сложить сумму искаженных значений воедино, как будто эта операция дает возможность получить понятие о целом. Так, по поводу названия журнала 'Отечественные записки' он философствует: '…превосходное название, Сергей, - не правда ли? так сказать, всё отечество сидит да записывает.' [3, 135]. Это та же операция ломки смыслов, которую неоднократно проделывает Фома, но в данном случае побудительным мотивом является не злонамеренное желание дискредитировать непонятое, а наивное, простодушное и доброжелательное непонимание.
В доме Ростанева Фома появляется в качестве приживальщика. В качестве приживальщика он имеет целый ряд двойников. В этом же статусе находятся в имении все те безымянные приживалки, которые всюду сопровождают генеральшу. Девица Перепелицына, хоть и уверяет всех беспрестанно, что она 'сама подполковничья дочь' [3, 54], в действительности, кроме отца-подполковника, ничего не имеет. Положение очевидно унизительно, потому полковник Ростанев в беседе с рассказчиком предупреждает: 'Ты не думай, что она приживалка какая-нибудь' [3, 38]. Татьяна Ивановна до получения в наследство целого состояния ('богата, братец, так, что два Степанчикова купит' [3, 39] - говорит Ростанев) всю жизнь жила в чужих домах под гнетом бедности и 'испила полную до краев чашу горя, сиротства, унижений, попреков и вполне изведала всю горечь чужого хлеба' [3, 120]. Мизинчиков, промотался в Москве настолько, что о своем бедственном положении сообщает рассказчику: 'Пришел я сюда почти без сапог, пришел, а не приехал. Сестра дала мне свои последние три целковых, когда я отправился из Москвы'. В доме Ростанева он живет на правах родственника (сомневающийся полковник называет его троюродным братом рассказчика), но по сути - такой же приживальщик, как и все остальные. Рассказчик, описывая Мизинчикова дает важный комментарий, характеризующий его положение: 'Мизинчиков был смугл, черноволос и довольно красив; одет очень прилично - на дядин счет, как узнал я после' [3, 43]. Упоминает рассказчик и о сестре Мизинчикова, единственная роль которой в событиях Степанчикова в том и состояла, чтобы обеспечить брата тремя целковыми на дорогу. Эта девушка тоже - приживалка: 'она всё время скиталась где-то в Москве, в компаньонках, у какой-то благодетельницы' [3, 168].
В качестве 'литераторов' двойниками Фомы выступают рассказчик, лакей Видоплясов, Обноскин, Ежевикин. Роль шута, исполняемую до смерти Крахоткина Фомой добровольно принимает на себя Ежевикин. В этой же шутовской роли (навязанной или добровольно на себя взятой) выступают лакеи Видоплясов, Фалалей, Гаврила, и даже полковник, незаметно для самого себя, в целом ряде сцен выглядит шутом при свеем приживальщике Фоме, которому добровольно отдает и даже навязывает роль 'короля'. Впрочем, и король в этой ситуации и в этой компании, разумеется, выходит шутовской.
Пародийными все эти двойники могут быть названы потому, что в них и без того уродливо-комические черты Опискина заостряются, усугубляются и доводятся до полного абсурда демонстративным несоответствием человеческой сущности, реального социального положения и принятой на себя роли. Причем среди 'двойников' Фомы можно выделить наивно-простодушных его подражателей (таких, например, как Ростанев, Видоплясов) и подражателей нарочитых (Ежевикин). Выбивается из этой логики лишь сестра Мизинчикова, которая является героем второстепенным и пространственно удалена от происходящих в имении событий.
Еще более активно множатся-повторяются нравственные характеристики персонажей, во много опять-таки восходящие к своему первоносителю - Фоме Фомичу.
Одна из самых частотных характеристик персонажей повести - самолюбие, явленное в крайних, болезненных формах. Заочно знакомя своего читателя с одним из главных героев повести, рассказчик предупреждает: 'Фома Фомич есть олицетворение самолюбия самого безграничного <…>, случающегося при самом полном ничтожестве, и, как обыкновенно бывает в таком случае, самолюбия оскорбленного, подавленного тяжкими прежними неудачами, загноившегося давно-давно и с тех пор выдавливающего из себя зависть и яд при каждой встрече, при каждой чужой удаче' [3, 11].
Бахчеев, раздраженный поведением Фомы и, главным образом, тем, что обида на Фому заставила его покинуть имение раньше, чем подали пудинг, дает Фоме исчерпывающую характеристику: 'Такого самолюбия человек, что уж сам в себе поместиться не может!' [3, 88].
Самолюбивым, оправдываясь молодостью, называет себя рассказчик. Он же, обнаживший перед всем обществом слабость своего дяди заинтересовываться людьми науки и за это обвиненный в чрезмерном самолюбии Настенькой, отвечает: 'Мне кажется, я самолюбив сколько нужно' [3, 78].
Поведение Ежевикина, отказавшегося посещать Степанчиково после свадьбы Настеньки и Ростанева, рассказчик объясняет тем, что 'самолюбивая мнительность его доходила иногда до болезни' [3, 166].
В самолюбии обвиняет полковника Ростанева Фома, а вслед за ним и все общество, сделавшее из Фомы своего кумира и учителя. С этим обвинением готов согласиться и сам Ростанев:
' - Вы самолюбивы, необъятно самолюбивы!
Самолюбив, Фома, вижу, - со вздохом отвечал дядя.
Вы эгоист и даже мрачный эгоист.
Эгоист-то я эгоист, правда, Фома, и это вижу; с тех пор, как тебя узнал [Здесь и далее курсив мой - Н. Н.], так и это узнал' [3, 89].
Равно как и самолюбие, проявляется в Фоме и склонность к самоуничижению, которую тут же подхватывают окружающие его персонажи. Правда, в отличие от своих простодушных и не столь хитрых последователей, Фома демонстрирует свое ничтожество преднамеренно, разыгрывая из себя изгнанника и раздавленного беспрерывными несчастьями и ежечасными обидами человека. Одно из его излюбленных средств манипуляции - угроза покинуть Степанчиково - работает безотказно и всегда вызывает замешательство и страх, сковывающий обескураженных персонажей, а генеральшу и вовсе вынуждающий каждый раз падать в обморок. 'Завтра же ухожу от вас' [3, 85]; 'И будьте уверены, что завтра же я отрясу прах с моих сапогов на пороге этого дома' [3, 84] - угрожает Фома Ростаневу, отвергая предложенные полковником деньги. 'Изгнание есть несчастье! Скитальцем пойду я теперь по земле с моим посохом, и кто знает? может быть, через несчастья мои я стану еще добродетельнее!' [3, 153] - причитает возвращенный после изгнания тиран.
Таким же приемом, руководствуясь теми же мотивами, пользуется девица Перепелицына, как видно, сама претендующая на то, чтобы однажды занять в доме положение Фомы Фомича: 'Да и я довольно от вас натерпелась-с. Что вы сиротством моим меня попрекаете-с? Долго ли обидеть сироту? Я еще не ваша раба-с! Я сама подполковничья дочь-с! Ноги моей не будет-с в вашем доме, не будет-с. сегодня же-с!.' [3, 141]. Покинуть имение порывается, объясняясь с рассказчиком, и Настенька: 'Завтра же, завтра же уеду!' [3, 80]. Рассказчик, понимая, в каком круговороте лиц и событий он оказался, в отчаянии произносит: 'Ведь это сумасшедший дом, если хотите знать! и. и. наконец. я просто уеду отсюда - вот что!' [3, 93]. Настенька и рассказчик, разумеется, не стремятся упрочить свое положение в доме подобными заявлениями, но, в действительности, кроме ненадолго изгнанного Фомы, границ имения никто из героев не пересекает и своего слова не сдерживает, т.е. во всех перечисленных случаях угроза отъезда не является истинным намерением, а выступает как заместительный жест для выражения чувств или достижения каких-то скрытых целей.
Озлобленность Фомы Фомича (тираном и жесткосердным называет его Сашенька), принимает вследствие постоянного угнетения болезненные формы и проявляется в бесконечных капризах: то Фома велел быть вместо четверга среде, то назначал день своего рождения на именины Илюши, то по пути в монастырь кричал, что 'бок раздавила подушка, да щипался; тетушку со злости два раза ущипнул' [3, 57], то требует к себе обращения 'ваше превосходительство'. И это всего лишь мелочи, сравнительно с главной стратегией его поведения, в основе которой лежит злобная зависть ко всякому, кто кажется ему претендентом на более важное место в доме или обладателем более очевидных, чем его собственные, достоинств.
Озлобленность эта также характерна для многих обитателей Степанчикова.
'Сделался зол, раздражителен и безжалостен' [3, 6], - говорит рассказчик о генерале Крахоткине. Ежевикин свою злость преодолевает тем, что добровольно берет на себя обязанности шута в доме Ростанева: '…корчил он из себя шута просто из внутренней потребности, чтоб дать выход накопившейся злости. Потребность насмешки и язычка была у него в крови' [3, 166].
Ю. Айхенвальд, характеризуя поэтику романов Достоевского, замечает: 'Он [Достоевский] любит показывать, как люди, пережив глубокое унижение и обиду, с мучительным наслаждением, с какою-то подлостью лелеют их и еще сильнее, еще сосредоточеннее терзают себя или прикрывают свою боль шутовством' Айхенвальд Ю.И. Достоевский //Айхенвальд Ю.И. Силуэты русских писателей. В 3 выпусках. Вып. 2. М., 1908. С. 102. . Этим объясняется постоянная потребность Фомы 'тянуть жилы' [3, 67] - такова и природа шутовства Ежевикина,. Шутовское начало обнаруживается и в Видоплясове, которого за шута принимает дворня.
Опискин настолько овладел умами в Селе Степанчикове, что всё, что ни говорится здесь, - или узнано от Фомы Фомича, или пересказано его же словами. Бахчеев, виня генеральшу в том, что именно она 'завела в доме' Фому, тут же оговаривается: 'Зачитал он ее, то есть как есть бессловесная женщина сделалась, хоть и превосходительством называется' [3, 24]. Бессловесность как отсутствие собственного слова, послушность и согласное подчинение Фоме Фомичу присуща не только генеральше.
Ростанев, например, перед Фомой и его поступками, а также перед генеральшей, которую боялся не меньше Фомы, не просто теряет дар слова, а в буквальном смысле окаменевает: 'Поступок Фомы произвел на дядю настоящий столбняк. В свою очередь он стоял теперь перед ним неподвижно, бессмысленно, с разинутым ртом' [3, 84]; 'дядя как был, так и остался передо мной с разинутым ртом' [3, 108]; 'дядя не в состоянии был отвечать: он смотрел на Фому испуганный и уничтоженный, раскрыв рот, с выкатившимися глазами'; 'дядя остолбенел, видя старуху мать, своевольную и капризную, перед собой на коленях' [3, 137]. Неподвижность изумленного Ростанева копируют приживалки, которые 'всплеснули руками и окаменели на своих местах' [3, 150], как только Фома озвучил весть о своем решении покинуть имение. Это ростаневское замирание и обездвиживание пародируется после самим Фомой Фомичом, который, впадая в беспамятство и создавая таким образом очередной переполох вокруг своей особы, совершенно точно так же замирал: 'Вдруг, например, страдалец что-нибудь говорит, даже смеется, и в одно мгновение окаменеет, и окаменеет именно в том самом положении, в котором находился в последнее мгновение перед припадком; если, например, он смеялся, то так и оставался с улыбкою на устах; если же держал что-нибудь, хоть вилку, то вилка так и остается в поднятой руке, на воздухе' [3, 165]. И даже рассказчику, который только едет в Степанчиковов, Бахчеев предписывает соответствующую стратегию поведения: 'Да, сударь, я вам такое могу рассказать, что вы только рот разинете да и останетесь до второго пришествия с разинутым ртом' [3, 25].
Когда же герои говорят, то речь их, кажется, состоит из одинакового набора формулировок: излишнее благородство души, примирить с человечеством, деликатность чувств и т.д. Реплики героев сопровождаются фразами-отсылками к авторитету Фомы. Неспособный понимать многое из сказанного Фомой, Ростанев порой просто дублирует его слова. Так, например, объясняя рассказчику содержание будущего сочинения Фомы, полковник заключает: 'Кажется, о производительных силах каких-то пишет - сам говорил' [3, 15]. Полковник, в сущности, не скрывает, что его словарный запас пополняется за счет копирования речи приживальщика. Предвкушая встречу с Коровкиным (о котором рассуждает в тех же категориях, что и о Фоме Фомиче), он употребляет книжное словосочетание 'останется в столетии' и комментирует: 'А ведь хорошо словечко: 'Останется в столетии”? Это мне Фома объяснил.' [3, 33]. Не только отдельные слова и выражения, но и оценочные суждения и идеи заимствуются у Опискина. Интересно, что герои не в состоянии выстроить собственную логику, объясняющую поведение Фомы, - им вполне достаточно тех красноречивых объяснений, которые Фома сам дает своим поступкам. Ростанев, лишенный возможности пригласить в дом генерала, так оправдывает капризы Фомы: 'Ведь это он из излишней любви ко мне, так сказать, из ревности делает - он это сам говорит…' [3, 56].
Ростанев постоянно испытывает навязанное Фомой Фомичом чувство вины: '…просто-запросто всё это от испорченности моей природы, оттого, что я мрачный и сластолюбивый эгоист и без удержу отдаюсь страстям моим. Так и Фома говорит' [3, 160].
Конфидентам Опискина невдомек, что Фома не является выразителем оригинальных идей и обладателем собственного уникального стиля речи. Все, что он говорит, - результат поверхностного знакомства с чужими сочинениями, с книжным, публицистическим стилями. Как при генерале Крахоткине Фома изображал из себя зверей, так при полковнике Ростаневе он изображает из себя ученого.
При этом Опискин, поднаторевший в подражательности, верно улавливает бездумную подражательность речей Ростанева: 'Высшее посягновение! Затвердили какую-то книжную фразу, да и повторяете ее, как попугай!' [3, 87], - однако это обвинение может быть переадресовано ему самому.
Фома заговаривает жителей Степанчикова и нередко заговаривается сам. Речи его, раздутые торжественным дидактическим пафосом, бессознательно пародируются и полковником Ростаневым, и шутом-Ежевикиным, и девицей Перепелицыной. Даже рассказчик, критически настроенный по отношению к Фоме, не в состоянии удержаться от соблазна высказаться в назидательно-высокопарном тоне. Так, сознаваясь в перемене своего отношения к Татьяне Ивановне, готовый сострадать испытавшему несчастья Коровкину, он начинает разглагольствовать о падшем сознании, глубочайших человеческих чувствах, добре и нравственности и до того увлекается, что в рассуждениях своих доходит до замечаний о натуральной школе и даже читает наизусть 'Когда из мрака заблужденья…'. Здесь уместно описать его поведение теми же словами, какими он описывал речи Фомы Фомича: 'Словом <…> от излишнего жара, зарапортовался' [3, 10].
Помимо биографических деталей, психологических и речевых характеристик персонажей, отсылающих к Фоме, мы можем обнаружить и другие, рассыпанные по всему тексту повести приметы, которые так или иначе можно связать с образом Опискина.
В статье 'Мимика и жест у Достоевского' И.З. Белобровцева говорит о маркированности мимики и жеста у Достоевского, закреплении за героем его особого положения по отношению к другим персонажам Белобровцева И.З. Мимика и жест у Достоевского. Материалы и исследования / И.З. Белобровцева // Ф.М. Достоевский. Материалы и исследования в 30-ти томах.Т. 3.С. 195-204. Фоме Фомичу, например, свойственна злая улыбка, сопровождающая презрительное молчание - осознанное мимическое движение, просчитанное, нацеленное на утверждение собственного превосходства (а заодно помогающее избежать необходимости разрешать своим словом слишком сложные вопросы): 'Бедный дядя! Он никак не мог удержаться, чтоб не ввязаться в ученый разговор. Фома злобно улыбнулся, но промолчал' [3, 70], ' - Гм!. - промычал Фома под нос. Во всё время чтения стихов едкая, насмешливая улыбка не покидала губ его' [3, 134].
Злая улыбка, выступающая устойчивой характеристикой Фомы Фомича, присуща и другим героям повести - в контексте вышесказанного такое совпадение вряд ли является случайностью.
Автор наделяет чертами Опискина даже второстепенных персонажей, углубляя и максимально расширяя образ Фомы Фомича, отражая его в том множестве зеркал, о которых говорил М. Бахтин. Так, например, рассказчик акцентирует внимание на одном из пришедших к Ростаневу капитоновских мужиков: 'По-видимому, один из тех, которые вечно чем-нибудь недовольны и всегда держат в запасе какое-нибудь ядовитое, отравленное слово. До сих пор он хоронился за спинами других мужиков, слушал в мрачном безмолвии и всё время не сгонял с лица какой-то двусмысленной, горько-лукавой усмешки' [3, 35]. Копирует выжидающе-ядовитую улыбку Фомы Фомича Обноскин: 'Он беспрестанно прищуривался, улыбался с какою-то выделанною язвительностью, кобенился на своем стуле и поминутно смотрел на меня в лорнет' [3,43]; при этом Обноскин выступает не только как подражатель, но и как наблюдатель и подстрекатель, опять-таки на манер Фомы: 'Фома Фомич сидел в мрачном безмолвии, а за ним и все; только Обноскин слегка улыбался, предвидя гонку, которую зададут дяде' [3, 73].
То, что в поведении Опискина на самом деле нет ничего оригинального (в смысле нового), обнаруживается при сравнении его с генералом Крахоткиным. Освобожденное умершим генералом место пришлось бывшему шуту по душе, и он мастерски перенял манеры своего предшественника. Если генерал 'решительно презирал всех и каждого, не имел никаких правил, смеялся над всем и над всеми' [3, 6], 'визжал как баба, ругался как кучер, а иногда, разорвав и разбросав по полу карты и прогнав от себя своих партнеров, даже плакал с досады и злости' [3, 7], то Фома не уступал ему в истеричной требовательности к окружающим, эксцентричности и позерстве. Брошенные Фомой на пол пятнадцать тысяч, предложенные Ростаневым в качестве 'отступных', только потому не были разорваны и измяты, что, по сравнению с колодой карт, представляли немалую ценность.
Другие герои в разных ситуациях, в том числе в порыве праведного гнева, демонстрируют поведенческие шаблоны Опискина, в свою очередь унаследованные им от Крахоткина. Ростанев, приготовляющийся изгнать Фому Фомича, необыкновенно волнуется и всю злость, которая накопилась у него на обидчика, срывает на Гавриле, несвоевременно явившемся со своей французской тетрадкой: 'На что это у тебя французская тетрадка? - с яростию закричал он, обращаясь к Гавриле. - Прочь ее! Сожги, растопчи, разорви!' [3, 81].
М. Бахтин, подчеркивая глубокую карнавализованность характера Фомы Фомича, пишет: 'Он уже не совпадает с самим собою, не равен себе самому, ему нельзя дать однозначного завершающего определения, и он во многом предвосхищает будущих героев Достоевского. Кстати, он дан в карнавальной контрастной паре с полковником Ростаневым' Бахтин М.М. Проблемы творчества Достоевского. 5-е изд., доп. Киев, «NEXT», 1994.С. 377. .
Эта 'парность' вообще характерна для повести, но если остальные пары возникают ситуативно и распадаются, образуя новые связи и конфигурации, то пара Опискин - Ростанев безусловно является персонажным и сюжетным центром произведения. Опискин невозможен без Ростанева, Ростанев порождает Опискина, в свою очередь, формируется им.
Именно так они и были задуманы. Работая над повестью, Достоевский писал своему брату, что в ней есть 'два огромных типических характера, создаваемых и записываемых пять лет, обделанных безукоризненно <…> - характеров вполне русских и плохо до сих пор указанных русской литературой' [28 (I), 326].
Ростанев формирует вокруг себя лагерь, условно говоря, 'положительных' героев повести, в которых тоже много общего, но которые, как и он сам, находятся под гипнотическим воздействием Фомы Фомича и время от времени пытаются освободиться от этой зависимости. Попытки борьбы с тиранией Опискина почти во всех случаях происходят по единой схеме: герой, дошедший в своем недовольстве до точки экстремума, взрывается, набрасывается на Фому Фомича с обвинениями, а после пугается сам себя и стихает, безмолвно признавая поражение.
С первым случаем подобного противостояния встречаемся уже в главе 'Господин Бахчеев' - рассказчик встречает возвращающегося из Степанчикова Степана Алексеича Бахчеева, полного ярости и негодования из-за того, что Фома Фомич провозглашает день Илюшиных именин своим праздником и, кроме того, имеет виды на Капитоновку, деревню, принадлежащую Ростаневу. 'Толстяк был так раздражен, что даже побагровел; кадык его затрясся, маленькие глазки налились кровью. Я думал, что с ним тотчас же будет удар' [3, 23], - передает рассказчик состояние Бахчеева, узнавшего о желании Фомы пробиться в помещики. В адрес Фомы летят многочисленные ругательства: 'ракалья анафемская', 'паршивик', 'Фомка треклятый', 'шельмец', 'физик какой-то' [3, 25] и т.д. Но справедливая ненависть Степана Алексеича, ненадолго прозревшего и понявшего, что такое Фома, уже к следующему утру сходит на нет.
Второй против Фомы Фомича восстает дочь Ростанева - Сашенька, которая, 'топая ножками и сверкая глазенками' [3, 57], дает Фоме Фомичу такую же, как и Бахчеев, полную обиды и горечи характеристику: 'Он глуп, капризен, замарашка, неблагодарный, жестокосердый, тиран, сплетник, лгунишка.' [3, 58]. Однако и она присоединяется к хвалебному хору голосов, благодарящих Фому за благословение Настеньки и Ростанева на брак: 'Сашенька кричала: 'Добрый, добрый Фома Фомич; я ему подушку гарусом вышью! ”' [3, 158].
Даже слуга Гаврила, которого Фома принуждает учить 'французский диалект', восстает против самодурства Фомы. Как и разгоряченная Сашенька, Гаврила грозиться ничего не потаить и все рассказать собравшимся: 'Нет, сударь, Фома Фомич, не один я, дурак, а уж и добрые люди начали говорить в один голос, что вы как есть злющий человек теперь стали, а что барин наш перед вами всё одно, что малый ребенок; что вы хоть породой и енаральский сын и сами, может, немного до енарала не дослужили, но такой злющий, как, то есть, должен быть настоящий фурий' [3, 75]. В финале повести Гаврила, пораженный тем, как Фома Фомич разрешил все конфликты, как будто забывает обо всех своих обвинениях и с благоговением смотрит на него [3, 151].
Рассказчик уже в первое своей знакомство с Фомой со всей своей горячностью настраивается против него: 'Я горел желанием как-нибудь связаться с Фомой, сразиться с ним, как-нибудь нагрубить ему поазартнее, - а там что бы ни было! Эта мысль одушевила меня. Я искал случая и в ожидании совершенно обломал поля моей шляпы. Но случай не представлялся: Фома решительно не хотел замечать меня' [3, 71]. Стычки один на один не происходит, но рассказчику удается ввернуть свое мнение сразу после выпада Гаврилы: 'Признаюсь, что я в этом случае совершенно согласен с мнением Гаврилы' [3, 76], - говорит он, а после обвиняет Фому в том, что тот пьян. В финале повести, он, признавая за Фомой все его капризы и выходки, настроен гораздо спокойнее и в заключительных своих записках рисует чуть не идиллию, установившуюся в доме после всеобщего примирения с Фомой.
Из всех героев, противопоставленных Опискину, пожалуй, одна лишь Настенька не вступает с ним в открытый конфликт, а, напротив, первая ищет путей примирения с ним. Передавая общее одушевление, которое было вызвано благородным поступком Фомы, сначала противившимся желанию полковника жениться на Настеньке, а после благословившего их любовь, рассказчик пишет: 'Среди этих излияний подошла к Фоме Фомичу и Настенька и, без дальних слов, крепко обняла его и поцеловала' [3, 153].
Разрываемые эмоциями противники Опискина - и в этом они повторяют поведение друг друга, - кажется, не могут найти нужных слов, чтобы сорвать маску со злодея, поэтому в запале перечисляют все, в чем могут обвинить его, как будто чувствуя, что, пока хватает смелости, нужно говорить не останавливаясь. Схватка Фомы с Ростаневым заканчивается грозой (Достоевский обнажает приём - в Степанчикове действительно во время последней ссоры разражается гроза) - вышибанием Фомы через стеклянную дверь. Но и в этом случае говорить о полной победе Ростанева нельзя - счастье в имении невозможно до тех пор, пока Фома не позволит всем быть счастливыми.
Героям, примыкающим к 'положительному' Ростаневу, как и ему самому, недостает ни воли, ни последовательности в противостоянии Фоме, к тому же все они точно скованы гуманистической социальной установкой на прощение бывшему страдальцу его нынешних тиранических 'перехлестов', а в результате они добровольно взращивают и пестуют семейного тирана, вручают ему бразды правления своей судьбой.
Контраст карнавальной пары 'Фома Фомич - полковник Ростанев' обнаруживается без затруднений: если один озлоблен, то другой мягок и добр; если один вспыльчив, то второй тих и спокоен; один - признанный авторитет, идол и идеал, второй - тряпка и вечная жертва собственной доброты.
Контрастно-пародийную пару составляют они и в том, в чем кажутся похожими. Полковник Ростанев, при всем своем полнейшем невежестве, с благоговением относится к наукам и литературе, с удовольствием включается в светские беседы, с радостью знакомится с учеными людьми. Фома Фомич презирает ученость и, при таком же невежестве, утешая свое самолюбие, стремится проэкзаменовать всех, кто претендует на то, чтобы вместе с ним разделить в этом доме звание ученого. Узнав про Коровкина, и ознакомившись со списком добродетелей, которыми его характеризует Ростанев, Фома заключает: 'Посмотрим; проэкзаменуем и Коровкина' [3, 90]. Фома устраивает экзамены для Гаврилы, крестьян, нападает на Фалалея, который имел неосторожность увидеть сон про белого быка и плясать комаринского. Но и Ростанев, узнав о вопросе, заданном Фомой капитоновским мужикам, сбивается на экзаменаторство (речь идет о расстоянии до Солнца):
' - Да я-то, брат, знаю, а ты помнишь ли?
Да сколько-то сот али тысяч, говорил, будет. Что-то много сказал. На трех возах не вывезешь.
То-то, помни, братец! А ты думал, небось, с версту будет, рукой достать? Нет, брат, земля - это, видишь, как шар круглый, - понимаешь?. - продолжал дядя, очертив руками в воздухе подобие шара' [3, 35].
В отличие от Фомы, Ростанев готов признать свою безграмотность, но то самолюбие, которым не так уж безосновательно попрекают его в его же доме, не позволяет ему отказаться от удовольствия встать в один ряд с людьми образованными. Именно по этой причине как одно из своих достижений воспринимает он случайную возможность побыть экзаменатором в одном из учебных заведений: 'Представь себе, Сергей, я один раз даже экзаменовал. Вы смеетесь! Ну вот, подите! Ей-богу, экзаменовал, да и только. Пригласили меня в одно заведение на экзамен, да и посадили вместе с экзаменаторами, так, для почету, лишнее место было. Так я, признаюсь тебе, даже струсил, страх какой-то напал: решительно ни одной науки не знаю! Что делать! Вот-вот, думаю, самого к доске потянут! Ну, а потом - ничего, обошлось; даже сам вопросы задавал, спросил: кто был Ной? Вообще превосходно отвечали; потом завтракали и за процветание пили шампанское. Отличное заведение!' [3, 71].
Таким образом, анализ персонажной системы повести 'Село Степанчиково и его обитатели' свидетельствуют о том, что одним из средств порождения пародийных смыслов в повести становится мультиплицирование характеристик главного героя, рассеивание его черт по всей системе персонажей, организация системы персонажей таким образом, что едва ли не все остальные герои, включая антиподов и оппонентов Фомы Фомича, являются носителями его качеств, отражениями его характера и судьбы.
Генерал Крахоткин, Ежевикин, Коровкин, Татьяна Ивановна и Настенька, как и Фома, несут на себе печать перенесенного в прошлом несчастья и горечь обиды.
Герои-двойники Фомы-'литератора' - Видоплясов, Обноскин, рассказчик, Ежевикин;
двойники Фомы-приживальщика - девица Перепелицына, Татьяна Ивановна, Мизинчиков и его сестра;
шутовство Фомы отражается в поведении и статусе лакеев Видоплясова, Фалалея, Гаврилы и в поведении полковника Ростанева. шутом, как и Фома в начале своей 'карьеры', в доме Ростанева является Ежевикин.
Болезненное самолюбие Фомы мультиплицируется в образах рассказчика и полковника Ростанева.
Стратегию самоуничижения с угрозами бегства из имения заимствует девица Перепелицына и отчасти даже Настеньки и рассказчик.
Озлобленность Фомы, перенятая им от его предшественника, генерала Крахоткина, характерна и для его последователя - шута Ежевикина.
Фома заговаривает жителей имения, при этом заговаривается сам. Герои (в особенности полковник Ростанев и рассказчик) копируют речь Фомы, используя принадлежащие ему словесные формулы и интонации.
Манеры поведения Фомы, усвоенные им от генерала Крахоткина - капризы, демонстрация безудержного гнева, во время порывов справедливого недовольства перенимаются даже героями противоположного лагеря - Бахчеевым, Ростаневым, Сашенькой, Гаврилой, рассказчиком.
Несмотря на то, что организующим началом образной системы является не только Фома Фомич и полярную, положительную, группу персонажей возглавляет Егор Ильич Ростанев, все герои, в том числе Ростанев, поражены гипнотическим, паразитическим воздействием Опискина, и назвать их свободными или освободившимися от его влияния в финале, несмотря на благополучный исход житейской ситуации, нельзя.
Описанное нами устройство системы персонажей, в основе которой лежит 'двоение' - мультиплицирование, отражение характеристик одного из героев в других придает картине цельность и объем, которые необходимы были Достоевскому для создания пародии не только на отдельно взятый тип озлобленного приживальщика-литератора, но и на породившее, взрастившее и пестующее его общество.
Глава четвертая. Реминисцентное измерение повести 'Село Степанчиково и его обитатели'
На каторгу Достоевский был отправлен без позволения читать: не разрешалось иметь при себе никаких книг, кроме Евангелия, а все идеи и заготовки будущих произведений писатель вынужден был вынашивать, опираясь исключительно на возможности собственной памяти: 'Теперь о распоряжениях материальных: книги (Библия осталась у меня) и несколько листков моей рукописи (чернового плана драмы и романа и оконченная повесть 'Детская сказка') у меня отобраны и достанутся, по всей вероятности, тебе' [28 (I), 162], 'У меня взяли при аресте несколько книг. Из них только две были запрещенные. Не достанешь ли ты для себя остальных?' [28 (I), 165] - пишет Достоевский брату из Петропавловской крепости в декабре 1849 года.
После каторги, а тем более по окончании ссылки, во время которой положение его как литератора оставалось стесненным (публиковаться он не мог) Достоевский жадно вникал в литературную жизнь, старался быть в курсе всех литературных новинок и живо интересовался тем, как они воспринимаются публикой, сам откликался на произведения, которые ему удавалось прочитать. Желание поскорее приняться за писательство побуждало его просить и даже требовать от брата пересылки целого ряда необходимых для работы книг: 'Мне нужно книг и денег. Присылай, ради Христа. <…> Но знай, брат, что книги - это жизнь, пища моя, моя будущность' [28 (I), 172-173].
'Село Степанчиково', - не просто одно из первых произведений нового периода жизни, выводящее Достоевского из 'полупокойного' существования (при всей жесткости тургеневского определения, относительно писателя Достоевского это было правдой, он и сам назовет Мертвым домом место своей каторги), 'Село Степанчиково', несомненно, - повесть о литературе. Обращаясь к теме литературного творчества и осмысляя отношения в кругу литераторов, Достоевский как будто преодолевает свою пространственную отдаленность от российских столиц и вписывает себя в круговорот той жизни, которая уже много лет бурно развивается без его участия. Кроме того, ему психологически и эстетически необходимо было связать свое литературное прошлое со своим заново начинающимся литературным настоящим, вот почему в этой повести возник - не мог не возникнуть! - Гоголь. Но не только Гоголь. Для Достоевского важно было на страницах первой публикуемой после ссылки повести вступить в творческий диалог с волнующими его текстами и их авторами.
На разных уровнях текста в 'Селе Степанчикове' происходит постоянное обращение к произведениям разных жанров и авторов. На это обращали внимание многие исследователи и читатели. В комментариях к повести, сделанных А.В. Архиповой, подводится промежуточный итог наблюдениям исследователей о связи сюжета и композиции повести с 'Тартюфом' Мольера, произведениями писателей-современников: 'Нахлебником' Тургенева, 'Мертвыми душами' Гоголя Архипова А.В. Комментарии к «Селу Степанчикову» // Достоевский Ф. М.. Собрание сочинений в 15-ти томах. Т. 3. Л.: «Наука», Ленинградское отделение, 1988. С. 510. . По наблюдениям Л.В. Лотман, Достоевский корреспондирует также с повестью Я.П. Полонского 'Дом в деревне', заимствуя и полемически переосмысляя некоторые сюжетные решения, названия и мотивы Лотман Л.М. «Село Степанчиково» Достоевского в контексте литературы второй половины XIX в. / Л.М. Лотман //Достоевский: Материалы и исследования. Л., 1987. Т. 7. С. 152-165. . Б.М. Гаспаров обращал внимание и на отсылки к стихотворению Козьмы Пруткова.
Позволим себе расширить круг литературных источников, к которым так или иначе восходит, с которыми вступает в неявную, но тем не менее очевидную полемическую перекличку 'Село Степанчиково'.
Напомним, что скрытое цитирование (т.е. использование реминисценций, аллюзий) требует особого читателя - с богатым читательским опытом и способностью не только узнавать текст в тексте, но и разгадывать, с какой целью автор произведения включает в ткань своего сочинения чужие, но, как видно, не чуждые ему мысли, идеи и обороты речи. Постараемся и мы ответить на вопрос, с какой целью Достоевский обращается к произведениям своих современников и обыгрывает цитаты из них на страницах повести 'Село Степанчиково и его обитатели'.
По пути к имению своего дяди, рассказчик встречается с Бахчеевым, и вся встреча сопровождается меткими наблюдениями рассказчика над поведением нового знакомого, манерой его общения. Именно Бахчеев - первое действующее лицо в повести, с помощью ёмких характеристик обозначающее свое отношение к загадочному Фоме Фомичу, которого рассказчик еще не видел, но о котором много наслышан. Рассказчик становится свидетелем сцены спора между Бахчеевым и его камердинером Гришкой и описывает последнего: 'Этот 'Гришка” был седой, старинный слуга, одетый в длиннополый сюртук и носивший пребольшие седые бакенбарды. Судя по некоторым признакам, он тоже был очень сердит и угрюмо ворчал себе под нос. Между барином и слугой немедленно произошло объяснение' [3, 20]. Первое же знакомство читателей романа Гончарова 'Обломов' со стариком-слугой Захаром начинается с похожего портрета: 'В комнату вошел пожилой человек, в сером сюртуке, с прорехою под мышкой, откуда торчал клочок рубашки, в сером же жилете, с медными пуговицами, с голым, как колено, черепом и с необъятно широкими и густыми русыми с проседью бакенбардами, из которых каждой стало бы на три бороды' Гончаров И.А. Обломов. Роман в четырех частях // Гончаров И.А. Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том. 4. СПб.: Наука, 1998. С. 9. . Портрет Гришки тем более узнаваем, что далее следует перепалка между барином и слугой, по тональности и практической бессмысленности похожая на ежедневные препирания гончаровских героев.
Отношение Достоевского к Гончарову и его роману 'Обломов' нельзя назвать однозначным.
В 1846 году Достоевский - еще только начинающий, но с большими претензиями писатель, не знающий ни литературных неудач, ни слома каторги, переживает все, что происходит в русской литературе, как событие глубоко личное, имеющее влияние на его будущность и его становление как писателя. В это время он пишет Михаилу Достоевскому: 'Явилась целая тьма новых писателей. Иные мои соперники. Из них особенно замечателен Герцен (Искандер) и Гончаров. 1-й печатался, второй начинающий и не печатавшийся нигде. Их ужасно хвалят. Первенство остается за мною покамест, и надеюсь, что навсегда' [28 (I), 120]. До публикации 'Обломова' еще больше десяти лет, а Достоевский уже ревниво предубежден против нового таланта.
Врач Степан Дмитриевич Яновский, познакомившийся с Достоевским в 1846 году и долгое время находившийся в его обществе в связи с частыми припадками - предвестниками падучей, описывал более поздний круг чтения писателя, обращая внимание также и на отношение Достоевского к Гончарову, 'отдельно напечатанный 'Сон Обломова”' которого Достоевский 'цитировал с увлечением'. Ф.М. Достоевский в воспоминаниях современников. Т. 1. М.: Худож. лит-ра, 1964. С. 163.
Полностью роман 'Обломов' впервые опубликован в журнале 'Отечественные записки' в январе-апреле 1859 года. 'Село Степанчиково' задумывалось, если судить по личной переписке Достоевского, много раньше: А.В. Архипова в комментариях к повести говорит о противоречивых сведениях о времени возникновения замысла романа - от пяти до восьми лет к моменту публикации Архипова А.В. Комментарии: Ф.М. Достоевский. Село Степанчиково // Достоевский Ф. М.. Собрание сочинений в 15-ти томах. Т. 3. Л.: «Наука», Ленинградское отделение, 1988. С. 510. . Но Достоевский, как долго ни шла бы подготовка повести, до последнего момента имел возможность редактировать еще не опубликованную рукопись. В письме Михаилу Достоевскому из Семипалатинска, датированном маем 1959 года, он попутно, в рамках другой темы, роняет чрезвычайно интересную реплику: 'Ты пишешь мне беспрерывно такие известия, что Гончаров, например, взял 7000 за свой роман (по-моему, отвратительный), и Тургеневу за его 'Дворянское гнездо” (я наконец прочел. Чрезвычайно хорошо) сам Катков (у которого я прошу 100 руб. с листа) давал 4000 рублей, то есть по 400 рублей с листа. Друг мой! Я очень хорошо знаю, что я пишу хуже Тургенева, но ведь не слишком же хуже, и, наконец, я надеюсь написать совсем не хуже. За что же я-то, с моими нуждами, беру только 100 руб., а Тургенев, у которого 2000 душ, по 400?' [28 (I), 325]. Характеристика романа Гончарова, данная как будто между делом - 'отвратительный', во-первых, позволяет утверждать, что до окончательной редакции 'Села Степанчикова' (рукопись была отправлена брату в мае-июне 1859 года) Достоевский был знаком с текстом 'Обломова', а во-вторых, размышлял о степени художественности романа.
Достоевского-человека, для которого, в отличие от Гончарова и особенно Тургенева, литературный заработок становится единственным источником дохода, всегда волновал вопрос, связанный с гонорарами, и он, конечно, мог, сравнивая свою только что написанную, но вынашиваемую годами повесть - большую надежду, 'лучшее произведение' [28 (I), 326] - с романом Гончарова, критиковать последний только за то, что он оценен выше, чем сто рублей с листа. Но Достоевский-художник не мог не заметить и не одобрить творческих находок Гончарова и уникальных характеров, которые тот вывел на страницах своего романа. Гончаровский Захар - яркий, запоминающийся и очень точно нарисованный образ страдающего по старой Обломовке и скучающего по настоящей лакейской ливрее слуги. И нет никакого противоречия в том, что характеристика 'отвратительный', данная роману в целом, никак не мешает Достоевскому пользоваться его наиболее удачными элементами для окончательной доработки собственной повести.
О том, что роман Гончарова по-настоящему заинтересовал Достоевского, пишет И.А. Битюгова в статье 'Роман И.А. Гончарова 'Обломов' в художественном восприятии Достоевского' Битюгова И.А. Роман И.А. Гончарова «Обломов» в художественном восприятии Достоевского / И.А. Битюгова// Ф.М. Достоевский. Материалы и исследования.Т. 2. С. 191-198. . Исследовательница обращает внимание на вошедшую в литературное предание реплику Достоевского о том, что его 'положительно прекрасный персонаж' - князь Мышкин - тоже 'идиот', но выше, лучше, благороднее гончаровского; и задается вопросом: что может роднить этих двух персонажей, тогда как отношение Достоевского к Гончарову и его творчеству всегда было неопределенным? К образу Обломова, то высоко оценивая роман, то находя его слабым Достоевский, по замечанию исследовательницы, обращается при работе над не только над 'Идиотом', но и над 'Подростком'.
В обнаруженной нами аллюзии к роману 'Обломов' нет концептуального, тем более полемического смысла, но есть, как нам кажется, неявное заимствование одной из живых реалий помещичьего быта, которые от самого Достоевского в этой время были очень далеки.
Еще одним литературным ориентиром Достоевского был М.Ю. Лермонтов. О том, что и в отношении к нему Достоевский испытывал противоречивые и, кажется, взаимоисключающие друг друга чувства, пишет исследователь В.И. Левин в статье 'Достоевский, 'подпольный парадоксалист' и Лермонтов', где подробно анализирует художественное влияние произведений Лермонтова на 'Записки из подполья': 'Достоевский считал Лермонтова одной из высочайших вершин русской литературы. Вместе с тем его отношение к Лермонтову - отнюдь не хрестоматийное поклонение. Нередко в сознании Достоевского Лермонтов всплывал как своего рода олицетворение злобности. <…> Демоном представлялся Лермонтов Достоевскому, и - 'демонической” властью своего великого таланта захватывал его Лермонтов. Но все в Достоевском сопротивлялось этому' Левин В.И. Достоевский, «подпольный парадоксалист' и Лермонтов / В.И. Левин // Известия Академии наук СССР. Отделение литературы и языка. М.: Изд-во АН СССР, 1972.Т. 31. Вып. 2. С. 144. . Прямая ссылка на Лермонтова как на воплощение зла появится в романе 'Бесы' - про одного из самых загадочных и зловещих своих героев Достоевский говорит: 'В злобе, разумеется, выходил прогресс против Л-на, даже против Лермонтова' [10, 165]. Здесь имеется в виду декабрист Лунин.
К. Мочульский в книге 'Достоевский. Жизнь и творчество' замечает в Достоевском, девять лет не писавшем, потребность порвать с романтическими устремлениями юности: 'Перед страшной реальностью 'Мертвого дома” романтические идеалы рухнули' Мочульский К.В. Достоевский. Жизнь и творчество. Parisё 1980. С. 142. , - пишет исследователь, уже в 'Дядюшкином сне обнаруживая полное разоблачение романтика-мечтателя.
В 'Селе Степанчикове' Достоевский дает своему рассказчику - романтически настроенному молодому человеку, возможность рассуждать о природе характера Фомы Фомича Опискина - тиранствующего приживальщика, шута, озлобленного кровопийцы. В первых попытках подвести гуманистическую основу под Фому Опискина и разглядеть в нем страдающего, а не только лишь приносящего страдания человека, рассказчик выстраивает цепочку взаимосвязанных условий: 'Фому угнетали - и он тотчас же ощутил потребность сам угнетать; над ним ломались - и он сам стал над другими ломаться. Он был шутом и тотчас же ощутил потребность завести и своих шутов' [3, 13]. Согласен с такой логикой и сам Фома, который не прочь найти оправдание своим капризам и внушить его всем жителям имения: 'Меня унижают; следственно, я сам должен себя хвалить - это естественно!' [3,74].
Можно заметить, что здесь Достоевский обращается к лермонтовской конструкции из 'Героя нашего времени', самооправданию Печорина: 'Все читали на моем лице признаки дурных чувств, которых не было; но их предполагали - и они родились. Я был скромен - меня обвиняли в лукавстве: я стал скрытен. Я глубоко чувствовал добро и зло; никто меня не ласкал, все оскорбляли: я стал злопамятен; я был угрюм, - другие дети веселы и болтливы; я чувствовал себя выше их, - меня ставили ниже. Я сделался завистлив. Я был готов любить весь мир, - меня никто не понял: и я выучился ненавидеть' Лермонтов М.Ю. Полное собрание сочинений: В 5 т. М.; Л.: Academia, 1935-1937. Т. 5. Проза и письма. 1937. С. 273. . Здесь есть, как нам кажется, неявное воспроизведение не только казуальной логики объяснения (оправдания-самооправдания) человеческого характера, но и структуры самого высказывания. По смыслу же это очевидно полемика: романтическое противостояние героя и общества как основной принцип романтизма, ставится Достоевским под сомнение. Своему герою он не сочувствует, не пытается оправдать его (как делает это в последующих романах-трагедиях), а, напротив, жестоко и зло высмеивает и Фому, и тех, кто предпринимает попытки оправдать его безобразия былым унижениями.
В тексте повести обнаруживаем также немало отсылок и к комедии А.С. Грибоедова 'Горе от ума', о постановке которой в Александрийском театре Достоевский упоминал в 'Романе в девяти письмах' [1, 230], написанном и опубликованном еще до сибирской каторги, в 1847 году.
А.Л. Бем в статье ''Горе от ума' в творчестве Достоевского' Вокруг Достоевского: в двух томах. Том 1. О Достоевском. Сборник статей под. ред. А.Л. Бема. М.: Русский путь, 2007. С. 415-429. указывает на то, что комедия Грибоедова была высоко оценена Достоевским: об этом свидетельствует постоянное цитирование писателем фрагментов 'Горя от ума' в письмах и черновиках, обдумывание образов комедии и вовлечение их в свою творческую орбиту. Бем в своей статье прослеживает, какое идейно-художественное воздействие имела комедия 'Горе от ума' на романы Достоевского 'Униженные и оскорбленные', 'Идиот', 'Подросток' и какие образы наиболее занимали его. Достоевский проявлял несомненный интерес к Чацкому, в котором он, по мысли исследователя, 'подметил одну черту, которая ему была всегда дорога, хотя он ее и осуждал. Черта эта - неприспособленность к жизни, 'фантастичность” характера, полное неумение найти свое место в жизни. <…> В Чацком Достоевский почувствовал родственный себе образ, вызывающий в нем сочувственный отклик' Там же. С. 421. . Но не менее живой интерес Достоевский питал к образу Молчалина, который, по признанию, высказанному в 'Дневнике писателя' за 1876 год, разгадал только спустя почти сорок лет после публикации комедии.
Но уже в тексте 'Села Степанчикова' обнаруживаем обращение Достоевского к так волнующему его образу Молчалина: в повести есть персонаж, чья стратегия поведения очень напоминает молчалинское приспособленчество, - Мизинчиков. Полковник Ростанев, рекомендуя рассказчику собравшееся в имении общество, о Мизинчикове отзывается так: 'Милый, добрый, смирный, почтительный. Слыхал ли от него здесь кто и слово? всё молчит. Фома, в насмешку, прозвал его 'молчаливый незнакомец” - ничего: не сердится. Фома доволен; говорит про Ивана, что он недалек. Впрочем, Иван ему ни в чем не противоречит и во всем поддакивает' [3, 38]. Чацкий, в пылу объяснения с Софьей высказывается о Молчалине в том же духе.
Подчеркнутая немногословность Мизинчикова и 'бессловесность' Молчалина - не просто характерологическая черта, а своего рода 'маска' - за молчаливостью и в том и в другом случае таится вполне внятно сформулированный про себя житейский расчет. Мизинчиков хладнокровно рассуждает, делясь планами с рассказчиком: 'А так как я не достану ничего службой, сам же по себе ни на что не способен и не имею почти никакого образования, то, разумеется, остается только два средства: или украсть, или жениться на богатой' [3, 96].
Молчалин тоже выстраивает свои отношения с Софьей с учетом того, что она дочь его покровителя. Во время признания служанке Лизе он раскрывает свои карты:
И вот любовника я принимаю вид
В угодность дочери такого человека. Грибоедов А.С. Горе от ума: Комедия в 4-х действиях, в стихах // Грибоедов А.С. Сочинения / Подгот. текста, предисл. и коммент.В. Орлова. - М. - Л.: Гослитиздат, 1959.С. 99.
Молчаливый прагматичный и подлый расчет с последующим разоблачением и крушением выношенных в тиши планов налицо и в том и в другом случае.
Сближает 'Село Степанчиково' с 'Горем от ума' и мотив сумасшествия.
Рассказчик в 'Селе Степанчикове' постоянно задается вопросом - не сумасшедший ли каждый из тех, кто окружает его в имении полковника Ростанева?'Скажите: я в сумасшедшем доме или нет?' [3, 77] - спрашивает он у Настеньки почти в отчаянии. 'Так, значит, дядя поступил со мною, как сумасшедший!' [3, 79] - вскрикивает он же, запутавшись окончательно и не понимая, с какой же целью он был вызван в Степанчиково. 'Ведь это сумасшедший дом, если хотите знать!' [3, 93] - заявляет он спокойному и нисколько не удивленному подобной реплике Мизинчикову. 'Так, стало быть, она совсем сумасшедшая.' [3, 96] - резюмирует рассказчик детали плана женитьбы Мизинчикова на Татьяне Ивановне.
Мотив сумасшествия - один из центральных мотивов повести Достоевского. Обнаруживая себя в настоящем бедламе, рассказчик с удивительной проницательностью осознает, что в этой 'безумной' компании - и он такой же чудак и сумасшедший: ''Ну, чудаки! их как будто нарочно собирали сюда!' - подумал я про себя, не понимая еще хорошенько всего, что происходило перед моими глазами, не подозревая и того, что и сам я, кажется, только увеличил коллекцию этих чудаков, явясь между ними' [3, 49-50]. Излюбленное словечко Татьяны Ивановны - 'безумец' - обращенное к любому, чье поведение хоть немного соответствует её книжно-сентиментальному идеалу любовника, как и предположения рассказчика о безумии всех остальных персонажей, звучит постоянно. Между тем, в желтый дом попадает только лакей Видоплясов, а остальные, по логике Мизинчикова - 'не сумасшедшие, потому что еще не сидят в сумасшедшем доме' [3, 97].
Примечательно, что никто из жителей и посетителей имения не солидаризируется с идеей рассказчика о всеобщем помешательстве. Напротив, ему возражают, не допуская даже возможности сумасшествия кого-то из окружающих.
В 'Горе от ума', конечно, картина иная.
Чацкого объявляют сумасшедшим по причинам его нравственно-психологической, идеологической чужести фамусовскому обществу, в его сумасшествие всерьез никто не верит, 'сумасшествие' Чацкого - знак отверженности, одиночества; в то время как в Степанчикове в той или иной степени 'безумны' все, - но и в том и в другом случае показан эффект коллективного гипноза, когда люди оказываются во власти общей идеи, общей мании и утрачивают способность самостоятельно, трезво и адекватно оценивать ситуацию.
Следует обратить внимание и на то, что в комедии Грибоедова тоже есть герой с именем Фома Фомич - о нем Чацкому сообщает Молчалин: 'Вот сам Фома Фомич, знаком он вам? <…> При трех министрах был начальник отделенья. Переведен сюда. <…> слог его здесь ставят в образец!' Грибоедов А.С. Горе от ума: Комедия в 4-х действиях, в стихах // Грибоедов А.С. Сочинения / Подгот. текста, предисл. и коммент. В. Орлова.М. - Л.: Гослитиздат, 1959. С. 57. Думается, что Достоевский не случайно степанчковского 'властителя дум' называет так же, как у Грибоедова зовется автор 'образцовых', по оценке Чацкого, глупостей. Фома Фомич всех в Степанчикове заставил преклоняться своему несуществующему таланту, его речи не просто 'ставят в образец', а тиражируют, распространяют, формулировками его охотно пользуются все и даже рассказчик, старающийся противопоставить себя ненормальному, наизнанку вывернутому миру имения.
В 'Селе Степанчикове' находим и прямые текстуальные отсылки Достоевского к комедии 'Горе от ума'. Чацкий, начавший ироничное перечисление общих знакомых, отвечает на язвительную реплику Софьи, предлагающей свести Чацкого с тетушкой:
А тетушка? все девушкой, Минервой?
Все фрейлиной Екатерины Первой?
Воспитанниц и мосек полон дом? Там же.С. 20.
Эта бытовая деталь у Достоевского станет одним из средств создания образа генеральши, которая во всех эпизодах повести предстает окруженной несчетным количеством 'своих приживалок и мосек' [3, 9], которые не просто образуют вокруг нее толпу, но и дублируют её поведение, усиливают эффект от всех производимых ею действий. Например, рассказчик, описывая сложный характер генеральши, говорит о двух её манерах злиться, одна из которых - красноречивая: 'Разумеется, открывалось, что она всё давно уж заранее предвидела и только потому молчала, что принуждена силою молчать в 'этом доме”. 'Но если б только были к ней почтительны, если б только захотели ее заранее послушаться, то” и т.д. и т.д.; всё это немедленно поддакивалось стаей приживалок, девицей Перепелицыной и, наконец, торжественно скреплялось Фомой Фомичом' [3, 45] 'Ахи и охи приживалок' [3, 139] - неизменный аккомпанемент Крахоткиной - то безмолвствующей, то визжащей от глубокого потрясения чувств.
Комментарий к образу генеральши, которая 'процветала в обществе приживалок, городских вестовщиц и фиделек' [3, 7] дает А.В. Архипова: 'Возможно, образ генеральши Крахоткиной возник не без воздействия сюжетов П.А. Федотова, создавшего в 1844 г. серию рисунков 'Болезнь Фидельки” и 'Смерть Фидельки”, на которых изображена капризная барыня, окруженная слугами, приживалками и комнатными собачками'Архипова А. В.. Комментарии: Ф.М. Достоевский. Село Степанчиково. //Достоевский Ф. М.. Собрание сочинений в 15-ти томах.Т. 3. Л.: «Наука», Ленинградское отделение,1988.С. 520.
.
Но вполне резонно предположить, что в образе генеральши есть и следы образа влиятельной в глазах фамусовской компании старухи Хлестовой с ее 'арапкой-девкой и собачкой'.
Не оставил без внимания Достоевский и фамусовское чинопочитание. 'Генеральша благоговела перед своим мужем. Впрочем, ей всего более нравилось то, что он генерал, а она по нем - генеральша' [3, 7], - описывает рассказчик характер супружеских отношений своей бабушки.
Фамусова и генеральшу Крахоткину можно сопоставить по положению, которое оба они занимали в обществе. О генеральше сообщается: 'В своем городке она была важным лицом. Сплетни, приглашения в крестные и посаженые матери, копеечный преферанс и всеобщее уважение за ее генеральство вполне вознаграждали ее за домашнее стеснение. К ней являлись городские сороки с отчетами; ей всегда и везде было первое место, - словом, она извлекла из своего генеральства всё, что могла извлечь' [3, 7].
Фамусов - тоже фигура значительная. И список занятий Крахоткиной, приведенный в цитате выше, вполне мог иметь в качестве первоисточника календарь Фамусова, куда слуга Петрушка заносил званые обеды, похороны, крестины, на которых Фамусов должен был присутствовать в качестве почетного гостя.
Фамусовской болезнью чинопочитания заражен и полковник Ростанев, в образе которого, однако, эта черта несколько трансформируется: полковник испытывает благоговение не только перед знатными особами, но и перед ученостью, которой не может похвастаться сам (и потому так легко обманывается в людях), но которую считает одним из величайших достоинств человека. С одинаковым нетерпением ожидает он и находящегося в городке проездом генерала Русапетова: 'То есть благороднейший человек, я тебе скажу; блестит добродетелями и, вдобавок, вельможа!' [3, 55] - восторженно высказывается о нем полковник; и ученого племянника Сережу, и Коровкина - философа с большой дороги. Появление Коровкина, которое состоится только в заключительной части повести, полковник предвосхищает характеристиками: 'Человек редкий, я тебе скажу, человек ученый, человек науки' [3, 33]. В учености Сережи и Коровкина Ростанев видит спасательный круг для себя, неученого, потому и говорит о них вместе как о носителях недоступного ему знания: 'Ты, Сережа, не уезжай: ты один у меня, ты и Коровкин.' [3, 106]. В этой готовности полковника преклониться перед 'научными' авторитетами есть неявная отсылка к такому же пустопорожнему коленопреклонению перед чужой премудростью грибоедовского Репетилова, который горд совей причастностью к 'тайным собраньям' избранных: 'Поздравь меня, теперь с людьми я знаюсь / Умнейшими!' Грибоедов А.С. Горе от ума: Комедия в 4-х действиях, в стихах // Грибоедов А.С. Сочинения / Подгот. текста, предисл. и коммент.В. Орлова.М. - Л.: Гослитиздат, 1959. С. 87. Что это за умнейшие люди, становится понятно из его многочисленных комментариев:
Но если гения прикажете назвать:
Удушьев Ипполит Маркелыч!!!!
Ты сочинения его
Читал когда-нибудь? Хоть мелочь?
Прочти, братец, да он не пишет ничего… Там же. С. 89.
Ничего дельного не написал и Фома Фомич, при этом всё общество чтит его как талантливого литератора: 'мы разбирали оставшиеся после него рукописи; все они оказались необыкновенною дрянью' [3, 130], - резюмирует рассказчик.
Пару слов следует сказать и об эпизодической фигуре приглашенного, но не попавшего на обед в Степанчиково генерала Русапетова. По короткой справке Ростанева узнаем о нем, что тот, в принципе, придерживается одного из жизненных принципов Фамусова: 'Ну как не порадеть родному человечку!. ' Там же. С 33. , а именно: пристраивает свояченицу, выдает замуж за молодого, но образованного человека, сироту; то есть, по словам полковника - 'из генералов генерал!' [3, 55].
Раздражение, плохо скрываемое презрение - вот реакция Чацкого на рекомендуемых ему представителей московского общества. Племянник Ростанева, который, как и Чацкий, прибыл из Петербурга, испытывает схожие чувства, когда Анфиса Петровна Обноскина начинает расспрашивать его о петербургских знакомых: 'Я уже сказал, что очень редко был в обществе, и совершенно не знаю генерала Половицына; даже не слыхивал, - отвечал я с нетерпением, внезапно сменив мою любезность на чрезвычайно досадливое и раздраженное состояние духа' [3, 48]. Резкая смена настроений рассказчика, его вспыльчивость, замечаемая им самим юношеская горячность ('Мало-помалу я так вдохновил и настроил себя, что, по молодости лет и от нечего делать, перескочил из сомнений совершенно в другую крайность: я начал гореть желанием как можно скорее наделать разных чудес и подвигов' [3, 19]), критический взгляд на новое окружение, которое он настойчиво квалифицирует как собрание умалишенных - черты, отсылающие к Чацкому. Здесь есть даже прямые отсылки к словам из последнего монолога Чацкого, к его горькому резюме про 'старух зловещих, стариков':
Безумным вы меня прославили всем хором.
Вы правы: из огня тот выйдет невредим,
Кто с вами день пробыть успеет,
Подышит воздухом одним,
И в нем рассудок уцелеет Там же.С. 105. .
Роднит рассказчика и Чацкого и отношение к государственной службе. Чацкий, по выражению Фамусова 'Не служит, то есть в том он пользы не находит' Там же. С 37. . Рассказчик предпочитает службе занятие науками, чем вызывает среди своих собеседников такое же недоумение, что и принципиально отказывающийся служить Чацкий. Анфиса Петровна Обноскина - типичная представительница собравшегося в Степанчикове общества, для которой, по всей видимости, настоящий мужчина - это тот, что служил, богат и интересуется дамами, рекомендует рассказчику: 'Я верю, что науки, искусства. ваяние, например. ну, словом, все эти высокие идеи имеют, так сказать, свою о-ба-я-тельную сторону, но они не заменят дам!. Женщины, женщины, молодой человек, формируют вас, и потому без них невозможно, невозможно, молодой человек, не-воз-можно!' [3, 49]. В этой небольшой характеристике узнаем данное Княгиней описание двойника Чацкого - князя Федора:
От женщин бегает, и даже от меня!
Чинов не хочет знать! Он химик, он ботаник,
Князь Федор, мой племянник. Там же.С. 79.
И Фамусов, и Ростанев справедливо опасаются за то, что приехавшие к ним молодые люди могут нарушить равновесие в доме, поэтому загодя заботятся о том, чтобы речи нового человека никого не смутили и не поставили в неловкое положение. Фамусов, не переча Чацкому, трижды предлагает ему сдерживать себя при важном госте, полковнике Скалозубе: 'Пожалуйста, сударь, при нем остерегись', 'Пожало-ста, при нем веди себя скромненько', 'Пожало-сто, при нем не спорь ты вкривь и вкось,/И завиральные идеи эти брось' Там же.С. 32. . Ростанев приезду рассказчика и рад и не рад. С одной стороны, ученый племянник может помочь ему решить проблемы с гувернанткой Настенькой; с другой - приезд и ученые речи его могут вызвать негодование и ревность со стороны воцарившегося в доме Фомы Фомича. Ростанев опасается также, что истинная цель приезда Сережи раскроется раньше срока, и, зная заранее (то есть испытав на себе), какой может быть реакция Фомы Фомича, перед представлением рассказчика всему обществу обращается к нему с просьбой: 'Вообще будь осторожен, почтителен, не противоречь, а главное, почтителен.' [3, 37]
Ростанев, желая расположить общество к своему племяннику, упоминает о том, что, как и многие из собравшихся, тот занимается литературой. Фамусов, как бы извиняясь за неуместный монолог Чацкого, обращает внимание на ту же способность: 'И славно пишет, переводит' Там же. С 37. .
А.Л. Бем в статье 'Достоевский - гениальный читатель' обращает внимание на то, как Достоевский понял образ Чацкого: 'Его привлек не ум Чацкого, которого он, вслед за Пушкиным, не склонен был видеть, а его сердце. Комедия Грибоедова 'Горе от ума' претворилась в понимании Достоевского в трагедию 'Горе от сердца”. 'Глупое сердце” Чацкого сделало его образ притягательным для Достоевского, потому что 'глупое сердце” всегда его влекло к себе' Вокруг Достоевского: в двух томах. Том 1. О Достоевском. Сборник статей под. ред.А.Л. Бема. М.: Русский путь, 2007.С. 208. . Поэтому неудивительно, что, заимствуя черты Чацкого для образа своего рассказчика, Достоевский несколько иронизирует по поводу постоянного желания молодого человека поучать и критиковать устоявшиеся в обществе порядки, да и вообще не обременяет его от горем от ума.
В повести Достоевского есть эпизод, описывающий ситуацию первого появления рассказчика в гостиной Ростанева: молодой человек спотыкается о ковер и сразу оказывается в середине комнаты. В четвертом действии 'Горя от ума' появление Репетилова - двойника, пародийно искажающего образ Чацкого - тоже сопровождается падением. Репетилов падает буквально, Чацкий же спотыкается в переносном смысле: сделав неверный шаг - начав произносить свои речи там, где его не могут ни услышать, ни понять, он тоже сразу же оказывается в центре внимания - как вольнодумец и сумасшедший.
Достоевский намеренно снижает образ рассказчика и ставит его в смешное положение - так он избавляется от необходимости превращать рассказчика в оценочную инстанцию и делает его одновременно субъектом и объектом собственного слова. Сергей Александрович не просто хроникер - он непосредственный участник событий. У него тоже, как и у Чацкого в оценке Достоевского, 'глупое сердце', не позволяющее сдерживать порывы души и даже до конца отвергнуть Фому Фомича. Однако этот молодой человек, запутавшийся в отношениях с обитателями Степанчикова, мечущийся из стороны в сторону и даже пытающийся подвести гуманистическую базу под безумные и злые поступки Фомы Фомича ('может быть, все эти странности прикрывают натуру особенную, даже даровитую - кто это знает? Может быть, это натура огорченная, разбитая страданиями, так сказать, мстящая всему человечеству' [3, 29]), при всей своей эмоциональности и напряженности, роднящей его с романтическими героями, тем не менее, наделен пристальной наблюдательностью и точностью оценок, ибо он не только герой, но и - рассказчик.
Отсылки к Грибоедову призваны воссоздать на страницах повести Достоевского колоритные, узнаваемые социальные типажи, подчеркнуть и усугубить, довести до абсурда детали и характеры, уже живущие в литературе и из нее заново шагнувшие в жизнь, чтобы вновь, уже в новом качестве, возникнуть на страницах литературных произведений.
При работе над повестью 'Село Степанчиково и его обитатели' Достоевский обращается и к комедии Н.В. Гоголя 'Ревизор'. Одну из реминисценций в тексте повести обнаружил Ю. Тынянов. Высказывание Фомы Фомича: 'Посмотрю, устрою вас всех, покажу, научу и тогда прощайте: в Москву, издавать журнал! Тридцать тысяч человек будут сбираться на мои лекции ежемесячно' [3, 12-13] он интерпретирует следующим образом: 'Тридцать тысяч человек на лекциях - это, конечно, тридцать пять тысяч курьеров Хлестакова, но, может быть, здесь речь и о неудачном профессорстве Гоголя' Тынянов Ю.Н. Достоевский и Гоголь (К теории пародии) // Тынянов Ю, Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 441. .
Но в тексте повести есть и другие отсылки к комедии. Так, например, Коровкин, приезда которого так ожидал полковник Ростанев, является в имение совершенно пьяным, и Мизинчиков спрашивает его, не хочет ли он заснуть. Ответная реплика Коровкина напоминает рассуждения испуганного Хлестакова об опасности попасть в тюрьму. Коровкин: 'Куда? в сарай? Нет, брат, не надуешь! Я уж там ночевал. А впрочем, веди. С хорошим человеком отчего не пойти?.' [3, 157]. Хлестаков: 'Экая бестия трактирщик, успел уже пожаловаться! Что, если он в самом деле потащит меня в тюрьму? Что ж? если благородным образом, я, пожалуй. нет, нет, не хочу!' Гоголь Н.В. Собрание сочинений в 7-ми томах. Т. 4. Драматические произведения / Коммент. Ю. Манна. - М.: Худож. лит., 1985. С. 30. Именно эту реплику Хлестакова Достоевский цитирует в письме брату Михаилу в сентябре 1844 года, в очередной раз досадуя на свое бедственное положение: 'Главное, я буду без платья. Хлестаков соглашается идти в тюрьму, только благородным образом. Ну а если у меня штанов не будет, будет ли это благородным образом?.' [28 (I), 101].
Вот еще одна реминисценция к 'Ревизору'.
Хлестаков, принятый за ревизора и вследствие этого попавший в выгодное для себя положение, у каждого своего посетителя берет взаймы: 'Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот. Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот. Ого! За тысячу перевалило. ' Там же. С. 63. Городничему при этом он обещает: 'Покорнейше благодарю. Я вам тотчас пришлю их из деревни. ' Там же. С. 32. .
Коровкин, также ложно принятый за ученого, а в самом деле, как и Хлестаков, оказавшийся человеком 'с большой дороги', еще при первой встрече занимает у полковника Ростанева двадцать пять рублей серебром. Переночевав в сарае, он наскоро собирается и уезжает - не забыв, однако распорядиться, чтобы извозчик накормил лошадей. Лакей Видоплясов передает Ростаневу его слова: 'А за врученную, три дни назад, сумму-с велели почтительнейше благодарить-с и сказать, что вышлют долг с одною из первых почт-с' [3, 163].
Вообще в имении полковника Ростанева 'Хлестаковых' множество: это и Фома Фомич, считающей своей заслугой то, что все в доме принимают его за гения; это и девица Перепелицына, требующая уважения к себе только за то, что она подполковничья дочь; это и Мизинчиков с Обноскиным, которые, ничего не имея за душой, собираются жениться на приданом Татьяны Ивановны.
О том, как высоко ценил Достоевский созданные Гоголем характеры, узнаем из воспоминаний многих его современников.Н. Н. Страхов пишет: 'Помню, как Федор Михайлович делал очень тонкие замечания о выдержанности различных характеров у Гоголя, о жизненности всех его фигур, Хлестакова, Подколесина, Кочкарева и пр. ' Ф.М. Достоевский в воспоминаниях современников. Т. 1. М.: Худож. лит-ра, 1964. С. 276. После возвращения из ссылки, сделавшись членом Литературного фонда, Достоевский даже принимал участие в литературном спектакле по пьесе 'Ревизор', с радостью и безо всяких колебаний приняв на себя роль почтмейстера Шпекина.П.И. Вейнберг вспоминает приготовления Достоевского к исполнению этой роли и данную им характеристику избранного персонажа: 'Это <…> одна из самых высококомических ролей не только в гоголевском, но и во всем русском репертуаре, и притом исполненная глубокого общественного значения. Не знаю, как мне удастся с нею справиться, но играть её буду с большим старанием и большою любовью. ' Там же.С. 331.
Но, пародируя в 'Селе Степанчикове' гоголевского персонажа, снижая и умельчая его, Достоевский, возможно, пользовался отличной творческой находкой Гоголя не только для огранения множеством литературных отсылок своей полемически обращенной ко всей русской литературе повести, но и для того, чтобы самого себя уличить в хлестаковщине. Людмила Сараскина в книге 'Достоевский' указывает, что формулировки, с помощью которых Достоевский в письмах брату передает наслаждение, вызванное успехом публикации первого романа, - не то пародия, не то имитация интонаций Хлестакова ('Всюду почтение неимоверное, любопытство насчет меня страшное', 'Все меня принимают как чудо' [28 (I), 115] и др.). Исследовательница акцентирует разницу в положении Хлестакова и Достоевского: 'Однако незабвенный Хлестаков насчет своей известности ('Да меня уж везде знают”), как мы помним, все выдумывал. А сочинитель Достоевский говорил истинную правду' Сараскина Л. Достоевский. М.: Молодая гвардия, 2011.С. 142, однако это принципиальное отличие не отменяет стилистического сходства, природа которого не вполне ясна: хотелось бы видеть здесь самоиронию и сознательную игру приемом, однако, похоже, что это созвучие продиктовано другим. Достоевский был так бесконечно самолюбив и так искренне верил в свой гений, что в данном случае приписывать ему желание сымитировать или спародировать гоголевского персонажа необходимо с учетом того, что он и сам мог вполне искренне, безотносительно к тексту комедии Гоголя, радуясь собственному громкому успеху, высказываться подобным образом.
Мы проследили отсылки Достоевского к двум наиболее задевшим его русским комедиям - 'Горю от ума' Грибоедова и 'Ревизору' Гоголя. В научной литературе неоднократно высказывалась мысль о том, что 'Село Степанчиково' имеет связь с 'Тартюфом' Мольера, да и повесть свою Достоевский во многом строит по законам классицистической комедии - с этой идеей К. Мочульского мы вполне согласны. Архипова в комментариях к повести обобщает выводы о взаимосвязи сюжета и действующих лиц 'Тарюфа' и 'Села Степанчикова': 'Обитателям Степанчикова в известной мере соответствуют персонажи мольеровской комедии: Фоме Опискину - Тартюф, Ростаневу - Оргон, генеральше - г-жа Пернель, Бахчееву - Клеант и т.д. ' Ф.М. Достоевский. Собрание сочинений в 15-ти томах. Т. 3. Л.: «Наука», Ленинградское отделение, 1988. С. 513 Достоевский действительно 'шутя начал комедию' [28 (I), 209], но задуманные им герои не поместились в эту строгую форму, к тому же, классицистическая комедия не позволяет вскрывать потаенные черты характеров, в ней нет места авторскому анализу и эксперименту - а для Достоевского это всегда было важно. Однако Достоевский не отказывает себе в использовании приемов классицистической комедии.
Мочульский, подробно останавливаясь на движении сюжета повести и обращая внимание на её динамическое построение, заданное первоначальным замыслом Достоевского создать комедию, пишет: 'Напряженность борьбы создается медленным нарастанием действия и внезапными взрывами. Они все усиливаются и приводят, наконец, к последнему сотрясению - катастрофе. Таков общий принцип динамического построения романов Достоевского. В 'Селе Степанчикове” он впервые приводится систематически' Мочульский К.В. Достоевский. Жизнь и творчество. Parisё 1980. С. 144. .
Назовем те содержательно-структурные элементы, которые действительно позволяют говорить о драматургической, комедийной сюжетно-композиционной основе 'Села Степанчикова'. Основное действие повести укладывается в одни сутки и разворачивается в пределах имения полковника Ростанева. Характеристики героев - хлесткие, злые, резкие и однозначные - сами образы-типажи здесь тяготеют к однозначности: Фома - тиран и мучитель, Ростанев - 'натура решительно всем довольная и ко всему привыкающая' [3, 5], Генеральша - вздорная и злая старуха, рассказчик - юный мечтатель, Ежевикин - шут, Татьяна Ивановна - 'полупомешанная на амурах девица' [3, 49].
Герои попадают в ситуации, которые являются шаблонными для комедии положений: это ночные встречи в беседке, сопряженные с неузнаванием героя, похищение невесты. Мизинчиков, раскрывая перед рассказчиком замысел тайно женить на себе Татьяну Ивановну, и сам понимает, что его действия станут подражанием сюжету тех любовных романов, которые так будоражили воображение обезумевшей от общего внимания 'перезрелой девы' [3, 120]: 'Накануне я начну подпускать лясы, вздыхать; я недурно играю на гитаре и пою. Ночью свиданье в беседке, а к рассвету коляска будет готова; я ее выманю, сядем и уедем' [3, 97].
Театрально и первое появление Фомы. Пятая глава заканчивается строками:
' - Фома Фомич! - возвестил Видоплясов, входя в комнату.
Дверь отворилась, и Фома Фомич сам, своею собственною особою, предстал перед озадаченной публикой' [3, 59].
Но последующая шестая глава является вставной - действие как будто приостанавливается и рассказчик получает возможность ввести читателя в предысторию взаимоотношений Фомы и дворового мальчика Фалалея, а заодно и объяснить, почему появившийся вслед за заплаканным Фалалеем Фома вызвал такое оцепенение. Эта своего рода 'немая сцена', сопровождающая приход Фомы, прерывается только в седьмой главе разряжающей обстановку репликой засуетившегося Ростанева: 'Чаю, чаю, сестрица! Послаще только, сестрица; Фома Фомич после сна любит чай послаще. Ведь тебе послаще, Фома?' [3, 65].
Достоевский использует приемы и формы комического действа не только для усиления комизма как такового, но и для придания действию драматизма.
В литературоведении отмечено и частое обращение Достоевского к другой жанровой форме - романа-приключения, о чем, в частности, пишет Л.П. Гроссман в книге 'Поэтика Достоевского'. По мнению Гроссмана, Достоевский использует в романах шаблонные приемы романов-приключений, чтобы облегчить читателю осмысление и восприятие философских идей: 'Он прежде всего усиленно развивает диалоги, драматизирующие и оживляющие философские замыслы живыми интонациями человеческого голоса и всеми увлекательными свойствами непосредственной передачи. Он обращается также к тем приемам столкновения катастроф и частой смены загадочных или эксцентрических героев, которые в сфере конструкции возводят роман Достоевского к одному из его первоначальных образцов - к старинному роману приключений' Гроссман Л.П. Поэтика Достоевского. М., Государственная академия художественных наук (история и теория искусств. Выпуск 4-ый). 1925. С. 19-20. . К шаблонным приемам авантюрного романа, заимствованным Достоевским для придания остроты повествованию, Гроссман относит подслушивание важных и таинственных разговоров (в 'Селе Степанчикове' этим занимается девица Перепелицына; рассказчик подслушивает разговор дяди, предлагающего Опискину покинуть имение; мадам Обноскина прячется за дверью во время сцены объяснения с похищенной Татьяной Ивановной), невольные посвящения в нераскрытое еще преступление (Мизинчиков посвящает в свой план похищения Татьяны Ивановны сначала Обноскина, а потом рассказчика), внезапные обмороки (этот прием в 'Селе Степанчикове' обыгран комически - в обмороках генеральши как раз ничего внезапного нет, это средство постоянно используется ею, чтобы обратить на себя внимание - 'Генеральша хотела, кажется, упасть в обморок, но рассудила лучше бежать за Фомой Фомичем' [3, 76]), публичные скандалы (скандалят в 'Селе Степанчикове' непрерывно, зачинщиком же выступает Фома Фомич).
Таким образом, повесть 'Село Степанчиково' - это художественное высказывание не только о характерах, нравах и событиях, но и о литературе - в связи с литературой, в полемике и взаимодействии с актуальной для автора литературой. На это уже неоднократно обращалось внимание, однако в данной главе нашего исследования круг литературных 'первоисточников' повести существенно расширен и уточнен.
Мы рассмотрели литературные источники, которые могли быть использованы Достоевским для организации сюжета, композиции, образной системы повести 'Село Степанчиково и его обитатели' и которые до сих пор мало интересовали исследователей в связи с данным текстом: роман И.А. Гончарова 'Обломов', роман М.Ю. Лермонтова 'Герой нашего времени', комедию А.С. Грибоедова 'Горе от ума', комедию Н.В. Гоголя 'Ревизор', жанровые формы классицистической комедии и приключенческого романа как таковые.
Глубоко переживая и обдумывая заимствуемые идеи, сюжетные ходы и детали, Достоевский создает собственную художественную материю, так не похожую ни на одно из произведений, к которым сам он обращается. Далеко не всегда связь с обозначенными текстами однозначная и четкая, зачастую распознать реминисцентный характер героев и элементов сюжета непросто: Достоевский ставит своего рода эксперимент, транспонируя чужие образы и мотивы в другие пространственно-временные и социальные условия. За всеми приведенными в качестве примеров отсылками видится огромный труд профессионала-литератора, старающегося, во-первых, помочь себе разгадать природу волнующих его образов и идей - соглашаясь или не соглашаясь с их первоисточниками, а во-вторых, обозначить собственное место в литературном процессе. Разрыв Достоевского с романтизмом подчеркивается полемикой с Лермонтовым, желание уловить и детально нарисовать новые в литературе и жизни типы, глубоко и критически осмыслив их, - обращением к роману Гончарова, комедиям Грибоедова и Гоголя.
Глава пятая. Пародийные 'заготовки' будущих трагических образов и тем. Самопародия
Трудно себе представить, сколько идей и мыслей по поводу будущих произведений постоянно роились в голове Достоевского в то время, когда он не имел доступа к перу и бумаге: постоянно испытывая потребность писать и только в этом видя свое будущее (и притом будущее головокружительное - Достоевский чувствовал в себе не просто склонность к литературе, а талант, способный прославить и вознести его до самых высот писательского успеха), он не раз в первых послекаторжных письмах высказывал творческое нетерпение.
О своих многочисленных замыслах он сообщает брату уже из Омска в 1854 году: 'Теперь буду писать романы и драмы, да много еще, очень много надо читать' [28 (I), 174]. Теми же переживаниями и мечтами делится с Н.Д. Фонвизиной: 'И как я рад, что в душе моей нахожу еще надолго терпения, что благ земных не желаю и что мне надо только книг, возможности писать и быть каждодневно несколько часов одному' [28 (I), 176-177]. Но не просто писать - это было только частью и необходимым условием планируемого Достоевским будущего. Писать и непременно печататься - вот что могло составить его истинное счастье: '…я хочу писать и печатать. Более чем когда-нибудь я знаю, что я недаром вышел на эту дорогу и что я недаром буду бременить собою землю. Я убежден, что у меня есть талант и что я могу написать что-нибудь хорошее' [28 (I), 200].
Быть опубликованным было настолько важно, что Достоевский был готов любыми способами доказать государю, что годы лишений отрезвили его и теперь, когда вина искуплена, нет никакой опасности в разрешении на печатание его произведений. Так появляются патриотические оды, казалось бы, не имеющие ничего общего с мироощущением Достоевского-художника, но необходимые Достоевскому-человеку затем, чтобы освободиться от вынужденного молчания:
Позор на вас, отступники Креста,
Гасители Божественного света!
Но с нами Бог! Ура! Наш подвиг свят,
И за Христа кто жизнь отдать не рад! Мочульский К.В. Достоевский. Жизнь и творчество. Parisё 1980. С. 136.
Эти стихи не были одобрены царской цензурой, и недавний каторжник вынужден вновь, уже по-другому, выражать верноподданническую позицию: он пишет торжественные стихи на день рождения императрицы Александы Федоровны, стихотворение по случаю коронации Александра II. Этот момент творческого и духовного пути Достоевского К. Мочульский комментирует следующим образом: 'Достоевский на каторге действительно осудил свой бунт и раскаялся в революционных увлечениях молодости' Там же.С. 137. , а потому стихи его полны совершенно искренних чувств и могут трактоваться как своеобразная точка невозврата в сторону осужденного и преодоленного 'нигилизма'.
Когда же Достоевский получает, наконец, возможность заниматься истинно своим делом - то есть действовать в своем прозаическим творчестве 'анализом и синтезом', он стремится в первых же произведениях излить и воплотить все те мысли, идеи и образы, которые посещали его во время каторги; объять весь материал, что накопился и требует выхода. 'Не могу Вам выразить, сколько я мук терпел оттого, что не мог в каторге писать. А, между прочим, внутренняя работа кипела. Кое-что выходило хорошо; я это чувствовал. Я создал там в голове большую окончательную мою повесть' [28 (I), 209] - в волнении пишет он А.Н. Майкову в январе 1856 года. Эта внутренняя работа никогда не прекращалась и, к тому же, день ото дня подпитывалась новыми впечатлениями: несмотря на то, что Достоевский так мало читал, жизнь, пусть и каторжная, сибирская, вокруг него творилась непрерывно. Кажется, в первых своих повестях Достоевский стремится если не в полной мере, так хоть штрихами, отрывочно запечатлеть всё то, что не давало ему покоя на протяжении долгих лет, испробовать новые приемы и средства, изобразить характеры, русской литературе неизвестные.
К. Мочульский в монографии 'Достоевский. Жизнь и творчество' замечает, что в повести 'Село Степанчиково и его обитатели' Достоевский намечает типы и характеры, которые впоследствии по-новому воплотятся и реализуются в его романном творчестве, в частности - в структуре и образной системе романа 'Братья Карамазовы'.
Так, в фигуре и монологах Ростанева Мочульский усматривает первую попытку Достоевского изобразить 'положительно прекрасного человека': 'Она не удалась: дядя вышел слишком бесхарактерным и безличным человеком. Но в его душе уже загорелся 'космический восторг' Дмитрия Карамазова' Там же. С. 147. .
Монолог Ростанева, обращенный к племяннику ('Но, посмотри, однако же, какое здесь славное место! Какая природа! Какая картина! Экое дерево, посмотри: в обхват человеческий. Какой сок, какие листья! Какое солнце! Как после грозы-то все повеселело, обмылось! Ведь подумать, что и деревья понимают, тоже что-нибудь про себя чувствуют и наслаждаются жизнью… Дивный, дивный творец!' [3, 161]) Мочульский проецирует на эпистолярные описания Достоевским скудной природы Петропавловской крепости и тоски, испытываемой им в заточении.
В этом же монологе звучит предвестие того 'экстаза', который переживает и которым делится с гостями Епанчиных на смотринах князь Мышкин: 'Знаете, я не понимаю, как можно проходить мимо дерева и не быть счастливым, что видишь его? Говорить с человеком и не быть счастливым, что любишь его! О, я только не умею высказать. а сколько вещей на каждом шагу таких прекрасных, которые даже самый потерявшийся человек находит прекрасными? Посмотрите на ребенка, посмотрите на божию зарю, посмотрите на травку, как она растет, посмотрите в глаза, которые на вас смотрят и вас любят.' [8, 459].
Задумываясь о природе падучей болезни, Мышкин вспоминает ощущение восторга жизни и полной гармонии и полноты, которое он испытывает за несколько мгновений до приступа, и ощущение это тоже несколько сродни экстатическому наслаждению жизнью и миром полковника Ростанева: '…среди грусти, душевного мрака, давления, мгновениями как бы воспламенялся его мозг и с необыкновенным порывом напрягались разом все жизненные силы его. Ощущение жизни, самосознания почти удесятерялось в эти мгновения, продолжавшиеся как молния. Ум, сердце озарялись необыкновенным светом; все волнения, все сомнения его, все беспокойства как бы умиротворялись разом, разрешались в какое-то высшее спокойствие, полное ясной, гармоничной радости и надежды, полное разума и окончательной причины' [8, 187-188].
Глубинное сродство этих двух героев обозначено в примечаниях Г.М. Фридлендера к роману 'Идиот', опубликованных в пятнадцатитомном собрании сочинении Достоевского: 'Ростанев - человек 'утонченной деликатности”, 'высочайшего благородства”, для исполнения долга он 'не побоялся бы никаких преград”, был душою 'чист, как ребенок”, целомудрен сердцем до того, что стыдился 'предположить в другом человеке дурное”. В этой аттестации как бы разработана психологическая канва образа Мышкина'. Фридлендер Г.М., Битюгова И.А.. Комментарии: Ф.М. Достоевский. Идиот //Достоевский Ф.М. Собрание сочинение в 15-ти томах. Л.: «Наука», 1989. Т. 6. С. 619. .
Роднит Мышкина и Ростанева и постоянное непреодолимое чувство вины перед обществом за несовершенные поступки. В экспозиции 'Села Степанчикова' рассказчик предварительно знакомит читателя с героями своих записок и обстановкой в имении и приводит пример типичной реакции полковника на капризы и недовольства генеральши Крахоткиной: 'Оно, конечно, я виноват. Я, братец, еще не знаю, чем я именно провинился, но уж, конечно, я виноват.' [3, 11]. Ростанев, очень скоро сам поверивший во внушенную генеральше сначала генералом, а потом Фомой мысль о том, что он неблагодарный сын и эгоист, во всех случающихся дома скандалах в первую очередь винит самого себя: 'Я, братец, сам виноват, - говорит он, бывало, кому-нибудь из своих собеседников, - во всем виноват!' [3, 14]; 'Фома Фомич! маменька! - восклицает дядя в отчаянии, - ей-богу же, я не виноват! так разве, нечаянно, с языка сорвалось!. Ты не смотри на меня, Фома: я ведь глуп - сам чувствую, что глуп; сам слышу в себе, что нескладно. Знаю, Фома, всё знаю! ты уж и не говори!' [3, 17]. Подобные примеры можно приводить еще: Ростанев вообще ничего не делает и не произносит без опаски в очередной раз быть обвиненным и потому заранее принимает удар на себя.
Князь Мышкин, оправдывая свой искренний порыв помочь Бурдовскому передачей ему денег, так же негодует и корит себя за неосторожность, как и полковник Ростанев: 'Я виноват! - сказал князь, подходя к Бурдовскому, - я очень виноват перед вами, Бурдовский, но я не как подаяние послал, поверьте. Я и теперь виноват. я давеча виноват' [8, 235]. Еще больше текстуальной схожести с репликами Ростанева наблюдаем в путаном объяснении князем своего решения жениться на Настасье Филипповне: 'О да, я виноват! Вероятнее всего, что я во всем виноват! Я еще не знаю, в чем именно, но я виноват.' [8, 484].
В уста князя Мышкина Достоевский вкладывает 'школьное' словечко, которым первым из его героев оперирует полковник Ростанев, а за ним - и его племянник, рассказчик Сергей, - 'срезаться'. Ростанев, которому Фома недвусмысленно отказывает в участии в 'литературной беседе' ('оставьте литературу в покое. Она от этого не проиграет, уверяю вас!' [3, 70]), желая замять неловкость своего положения, решает рассказать анекдот из своей жизни: 'Нет, Фома, уж куда ни шло! распотешу я вас всех, расскажу, как я один раз срезался.' [3, 71]. Его племянник пользуется этим же словом, чтобы обозначить свое неудачное появление в гостиной - он запнулся о край ковра и мгновенно вылетел на середину комнаты. В объяснении с Настенькой он вскрикивает от негодования: 'Ох, пожалуйста, не принимайте меня за дурака! <…> Но, может быть, вы предубеждены против меня? может быть, вам кто-нибудь на меня насказал? может быть, вы потому, что я там теперь срезался?' [3, 78]. 'Я очень хорошо понимаю, что я выскочил и срезался на всех пунктах' [3, 93] - говорит он о том же, но уже Мизинчикову. Ростанев, как и рассказчик употребляет глагол 'срезаться' в значении 'не выдержать экзамен, провалиться' - потому что все имение буквально пропитано духом экзаменаторства, желания уличить в невежестве, поймать на нарушении немыслимого, Фомой Фомичом созданного этикета.
Князь Мышкин, тоже готовящийся к своеобразному 'экзамену' - смотринам на вечере у Епанчиных, волнуется сам и, видя не меньшее волнение Аглаи, говорит:
' - …мне кажется, вы за меня очень боитесь, чтоб я завтра не срезался. в этом обществе?' [8, 435].
Реакция Аглаи интересна не только психологически, но и лексически - слово выделяется, укрупняется, акцентируется, так чтобы читатель мимо него не проскочил:
За вас? Боюсь? - вся вспыхнула Аглая. - Отчего мне бояться за вас, хоть бы вы. хоть бы вы совсем осрамились? Что мне? И как вы можете такие слова употреблять? Что значит 'срезался”? Это дрянное слово, пошлое' [8, 435].
' - Это. школьное слово' [8, 435], - простодушно оправдывается Мышкин.
'Школьное' словечко могло быть заимствовано Достоевским из словаря учащегося Инженерного училища и отдано его героям как черточка инфантилизма, детского простодушия, желания не опозориться - не провалить ни одного устраиваемого жизнью экзамена.
Примечательно, что в опубликованной за несколько месяцев до появления 'Села Степанчикова' повести 'Дядюшкин сон' уже выведен персонаж, чей образ в общих чертах пародийно перекликается с образом князя Мышкина - это старый князь, вокруг которого затеваются матримониальные интриги. Г.М. Ребель, подметив карикатурное сходство между этими персонажами, пишет: 'Он [князь К.], в силу той же своей невменяемости и, одновременно, беспомощности и внушаемости, оказывается непригоден для того практического употребления, к которому его предназначили, и в отместку за это низвергается с кладезя 'чувств, мыслей, веселости, остроумия, жизненной силы, блестящих манер' и 'обломков аристократии” до 'несчастного идиота”. А эта последняя аттестация задает образу водевильного персонажа 'Дядюшкина сна' неожиданную и в то же время закономерную в контексте всего творчества Достоевского проекцию: несчастный идиот, князь, центр всеобщего внимания и жертва этого внимания, опять-таки про какие-то новые идеи все твердит, заикаясь, - похоже, перед нами карикатурный, пародийный прообраз князя Христа - Мышкина'. Ребель Г.М. Ожидания и впечатления. / Г.М. Ребель // Интернет-журнал Филолог. 2004. №4. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http: //philolog. pspu.ru/module/magazine/do/mpub_4_86 Иными словами, для Достоевского, судя по всему, характерно 'самоцитирование' - из 'ранних' набросков он кроит новые одежды для новых персонажей.
Есть в повести 'Село Степанчиково и его обитатели' и другие герои (кроме Ростанева и его племянника), черты которых будут впоследствии использованы при создании образа князя Мышкина.
Так, лакей Видоплясов начинал свою поэтическую карьеру с должности чтеца и переписчика при Фоме Фомиче, второе, надо полагать, выходило у него куда лучше, чем стихи. Рассказчик имел возможность оценить каллиграфический талант Видоплясова, обнаружив у себя на столе его просительное письмо: 'Войдя в отведенную мне комнату, в которую уже перенесли мой чемодан, я увидел на столике, перед кроватью, лист почтовой бумаги, великолепно исписанный разными шрифтами, отделанный гирляндами, парафами и росчерками. Заглавные буквы и гирлянды разрисованы были разными красками. Всё вместе составляло премиленькую каллиграфскую работу' [3, 92]. Видоплясов долгое время жил у учителя чистописания и так научился премудростям работы с пером ('и красками, и золотом, и кругом, знаешь, купидонов наставит, - словом, артист!' [3, 103] - восхищается Ростанев), что теперь сам обучает каллиграфии - Илюшу Ростанева и детей соседских помещиков.
Каллиграфическим даром наделяется и князь Мышкин. Генерал Епанчин, глядя на каллиграфическую пробу Мышкина - подпись игумена Пафнутия со снимка четырнадцатого столетия - и слушая небольшой исторический комментарий к работе, восклицает: '…да вы, батюшка, не просто каллиграф, вы артист, а?' [8, 30]. Кстати, приступая к письму, Мышкин с теми же интонациями восторга, что и Ростанев в приведенном выше монологе, рассматривает инструменты для работы и кабинет Епанчина: 'У вас же такие славные письменные принадлежности, и сколько у вас карандашей, сколько перьев, какая плотная, славная бумага. И какой славный у вас кабинет! Вот этот пейзаж я знаю; это вид швейцарский. Я уверен, что живописец с натуры писал, и я уверен, что это место я видел: это в кантоне Ури.' [8, 25].
К. Мочульский в Видоплясове видит основу для образа лакея Смердякова: оба по-лакейски воспринимают культуру, презирают деревню, сходят с ума от чувства собственного достоинства. 'Все незабываемые интонации резонера Смердякова уже даны в лакейской речи Видоплясова' Мочульский К.В. Достоевский. Жизнь и творчество. Parisё 1980. С. 147. , - замечает исследователь. В отношениях благоговения Видоплясова перед Фомой Фомичом Мочульский видит прообраз отношений между лакеем Смердяковым и философом Иваном Карамазовым. 'Одна из самых зловещих и трагических фигур в мире Достоевского при первом своем появлении носит характер комический' Там же.С. 147. , - замечает Мочульский про пару Видоплясов - Смердяков.
В сущности, перед нами двойники - трагическая и комическая вариация одного образа, одной темы, но говорить о пародии в этом случае, как и в описанных выше, следует, хронологически двигаясь назад, пятясь: Видоплясов - снижено-комическая пародия на Смердякова, но никак не наоборот. Точно так же пародийными вариациями князя Мышкина выступают князь из 'Дядюшкина сна' и Ростанев с Видоплясовым из 'Села Степанчкова'.
В комическом освещении даны в 'Селе Степанчикове' и образы, которые в трагическом ключе предстанут в 'Бесах'. Мочульский, например, соотносит образ перезрелой девы, полупомешанной Татьяны Ивановны с образом м-ль Лебядкиной: 'Она тоже мечтает о суженом, ждет своего Ивана Царевича, - пишет Мочульский, - Татьяна Ивановна кокетливо бросает розу к ногам племянника Ростанева. Достоевский чувствовал, что роза символически связана с образом бедной помешанной. Он сохранил её и для своей 'хромоножки”. Марья Трофимовна приезжает в церковь с розой в волосах' Там же.С. 149. .
Но связь 'Села Степанчикова' с 'Бесами' обеспечивают не только и не столько образы юродивых женщин, сколько соотношение Фомы Фомича Опискина и Степана Трофимовича Верховенского.
Фома Фомич явился в дом к генералу Крахоткина 'как приживальщик из хлеба' [3, 7]. Степан Трофимович же с удивлением и обидой обнаруживает, что и он, воспитатель детей и драгоценный друг Варвары Петровны, постоянно находился в положении приживальщика: '…друг мой, я открыл ужасную для меня. новость: Je suis un простой приживальщик et rien de plus! Mais r-r-rien de plus! [я лишь простой приживальщик и ничего более! Н-ничего более! (франц.)] ' [10, 26]. Попрекает его этим и сын Петруша, который, общаясь с отцом в язвительном тоне и имея целью уколоть, задеть за живое, обнажает перед ним истинную природу его положения:
' - Я исполнял лакейскую должность? - не выдержал Степан Трофимович.
Хуже, ты был приживальщиком, то-есть лакеем добровольным. Лень трудиться, а на денежки-то у нас аппетит' [10, 239].
Прошлое Степана Трофимовича, как и Фомы, окутано ореолом таинственности, но известно, что оба они пережили страдания, степень которых ими самими вполне могла быть преувеличена. Фома Фомич служил, страдал 'за правду', в Москве занимался литературою. Степан Трофимович охотно принимал на себя роль гонимого и ссыльного, о чем, впрочем, Хроникер замечает, что тот не только не был в ссылке, но даже не находился под особым присмотром, а прошлые неудачи и страдания являлись таковыми, скорее, по прихоти самого Степана Трофимовича: '…он тогда самбициозничал и с особенною поспешностью распорядился уверить себя раз навсегда, что карьера его разбита на всю его жизнь 'вихрем обстоятельств”' [10, 10]. Степан Трофимович, как и Фома, непризнанный литератор. Хроникеру в руки попадает собственноручный список одной из его либеральных поэм, 'ходившей по рукам, в списках, между двумя любителями и у одного студента' [10, 9]. Но, в отличие от произведений Фомы Фомича - по замечанию рассказчика, необыкновенной дряни, - эта вещь 'не без поэзии и даже не без некоторого таланта; странная, но тогда (то есть вернее в тридцатые годах) в этом роде часто пописывали' [10, 9]. Надо сказать, что Хроникер в 'Бесах' относится к Степану Трофимовичу с куда большим уважением и благосклонностью (хоть и не без иронии), чем рассказчик в 'Селе Степанчикове' - к Фоме Фомичу. О Степане Трофимовиче Хроникер прямо заявляет, что положение его ложно и все его отношение к либеральным идеям - пародия, подражание тем, кто 'воплощенной укоризною <…> стоял перед отчизною': 'Наш же Степан Трофимович, по правде, был только подражателем сравнительно с подобными лицами, да и стоять уставал и частенько полеживал на боку. Но хотя и на боку, а воплощенность укоризны сохранялась и в лежачем положении, - надо отдать справедливость, тем более, что для губернии было и того достаточно' [10, 12].
Есть здесь и чрезвычайно красноречивая смысловая и словесная перекличка: глава девятая второй части романа 'Бесы' называется 'Степана Трофимовича описали'. Это 'описали' (т.е. произвели обыск, опись и изъятие бумаг), похоже, восходит к Опискину - но не буквально, а ассоциативно и иронически. 'Вон и Фома грозился меня описать' [3, 28], - жалуется Бахчеев рассказчику в самом начале истории, буквализируя таким образом фамилию Опискин.
Оба литератора (писатели, описатели) - и Фома Фомич, и Степан Трофимович - безуспешно претендуют на творческую самостоятельность, которой не обладают, оба хотят и пытаются играть гражданскую роль (Верховенскому-старшему, в отличие от Фомы, это удастся), оба в критические минуты не пасуют, однако, разумеется, по-разному и в конечном итоге совершенно по-разному разрешаются их судьбы и самоопределяются их романные 'физиономии'.
Однако очевидно, что и в этом случае, внося пародийный элемент в сам образ Степана Верховенского, Достоевский при создании его опирается на 'заготовку', которая имела и продолжает иметь абсолютно самостоятельное значение (образ Фомы Опискина) и в то же время несет в себе пародийные относительно будущего персонажа черты.
Не только образы героев, но и сюжетные ситуации, обозначенные в 'Селе Степанчикове', но переосмысленные, лишенные комедийного звучания, будут использованы Достоевским в дальнейшем творчестве.
Напомним два примера, уже описанные в литературоведении.
Пример первый.К. Мочульский отмечает в 'Селе Степанчикове' намек на драматическую ситуацию, которая станет основой для создания сцены свидания Грушеньки и Катерины Ивановны. 'В ней идиллия примирения, - пишет Мочульский, - заканчивается разрывом после того, как Грушенька просит 'ручку барышни”… и не целует её. В 'Селе Степанчикове” бедный чиновник и добровольный шут Ежевикин, при знакомстве с племянником Ростанева, тоже просит 'ручку”. 'Раздался смех… я было отдернул руку, этого только, кажется, и ждал старикашка.
Да ведь я только пожать ее у вас просил, батюшка, если только позволите, а не поцеловать. А вы уж думали, что поцеловать? Нет, отец родной, покамест еще только пожать… А вы меня уважайте: я еще не такой подлец, как вы думаете”' Там же. С. 148. .
Пример второй. К своим именинам сын Ростанева Илюша не без помощи Сашеньки - остроумной девочки с горячим сердцем - подготавливает наизусть стихотворения Козьмы Пруткова 'Осада Памбы'. Чтение сатирического стихотворения постоянно прерывается репликами Ростанева, безуспешно пытающегося доказать всем и, в первую очередь, Фоме Фомичу свою способность не только любить литературу, но и понимать её. Б.М. Гаспаров считает, что включение стихотворного фрагмента в текст повести усиливает её сквозную пародийность: 'В романе действует и оживает как бы вся его пародийная система. Она, безусловно, сконцентрирована в сцене прочтения Осады Памбы, откровенно обнаруживает себя в 'персональном” прутковском приеме - комическом столкновении текста и читательского комментария' Гаспаров Б.М. Мистификация - это наука [Электронный ресурс]. Режим доступа: http: //old.russ.ru: 81/journal/edu/99-01-18/gaspar. htm . Стихотворение, кроме того, - своеобразная оценка героями-чтецами ситуации и поведения других героев.
Эти параллели, как нам кажется, требуют дополнительного развития и уточнения.
В подобную проанализированной Гаспаровым ситуацию - столкновение с поэтическим текстом и аттестация с его помощью - Достоевский ставит своих героев в романе 'Идиот'. Одним из центральных эпизодов романа является сцена, когда Аглая читает балладу Пушкина 'Рыцарь бедный', умышленно переменив в тексте здравицу Богоматери 'Ave Mater Dei' на инициалы Настасьи Филипповны, тем самым усилив сравнение с рыцарем бедным князя Мышкина и одновременно невольно (или вольно) смутив и даже уязвив его.
В философском гипертекстовом романе Дмитрия Галковского 'Бесконечный тупик', основанном на сложной системе примечаний и комментариев фраза 'Какого русского писателя ни возьми, везде допросы, допросы, допросы' Галковский Д.Е. Бесконечный тупик [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http: //www.samisdat.com/3/311-105. htm отсылает читателя к своеобразной модели русского 'веселого разговора'-допроса: 'назовите фамилию, домашний адрес, номер телефона'. Там же. В качестве литературного примера Галковский приводит две сцены из повести 'Село Степанчиково' - сцену очередной пытки Фомой Фомичом полковника Ростанева: 'Заронил ли я в вас искру небесного огня, или нет? Отвечайте: заронил я в вас искру, или нет?' [3, 16] и сцену, в которой Фома требует от Фалалея ответа за произнесенную им поговорку 'Натрескался пирога, как Мартын мыла'. Галковский поясняет: 'Может быть, допросы в России выместили проповеди и исповеди, а проповеди и исповеди, в свою очередь, подготовили почву для допросов. Слишком большая тяга исключительно к высшему типу общения при секуляризации культуры обернулась серьёзной болтовнёй, формализованным легкомыслием, протоколируемыми пустяками, от которых зависит жизнь и смерть. Фома стал допрашивать присказку, каламбур' Там же. .
Каламбур повторится в романе 'Бесы': эту же поговорку, к слову, принесенную Достоевским с каторги и даже записанную в 'Сибирской тетради' Архипова А. В.. Комментарии: Ф.М. Достоевский. Село Степанчиково //Достоевский Ф.М. Собрание сочинение в 15-ти томах. Л.: «Наука», 1988.Т. 3. С. 524. повторит беглый преступник Федька Каторжный в разговоре с Николаем Ставрогиным: 'Я вон в пятницу натрескался пирога как Мартын мыла, да с тех пор день не ел, другой погодил, а на третий опять не ел. Воды в реке сколько хошь, в брюхе карасей развел. Так вот не будет ли вашей милости от щедрот; а у меня тут как раз неподалеку кума поджидает, только к ней без рублей не являйся' [10, 205].
В 'Селе Степанчикове' и в 'Бесах' услышанное в Сибири выражение Достоевский использует с разными целями. В первом случае с его помощью он предоставляет Фоме возможность провернуть операцию ломки и искажения идиоматических смыслов, во втором - использует как речевую характеристику героя, действительно побывавшего в остроге.
В 'Селе Степанчикове' испытывает Достоевский и новые принципы построения текста.
Рассказчик в 'Селе Степанчикове' и Хроникер в 'Бесах' - два родственных варианта субъектно-объектной организации повестей и романов Достоевского, берущих начало в творчестве писателя с повести 'Дядюшкин сон', писавшейся одновременно с 'Селом Степанчиковым'. В комической повести 'Дядюшкин сон', планируемой изначально как комедия, а после - как часть большого романа, Достоевский полностью вверяет свой текст условному Летописцу, который, являясь частью мордасовского общества, не может судить о нем беспристрастно и объективно: он иронизирует, и рассказ его - не просто фиксация событий, а настоящая скандальная хроника. Ироничность стиля рассказчика, памфлетность изображения мордасовской жизни сменяются объективным изображением происходящего, когда речь идет о встречах Зины с умирающим Васей. Е.А. Иванчикова в статье 'Рассказчик в повествовательной структуре произведений Достоевского', обращая внимание на эту особенность, говорит об эпизодическом проявлении в тексте повести принципа двусубъектности повествования, который проявляется в стилистической дифференциации текста и позже будет развит в романах Достоевского 'Бесы', 'Идиот', 'Братья Карамазовы' Иванчикова Е.А. Рассказчик в повествовательной структуре произведений Достоевского/ Е. А, Иванчикова // Достоевский. Материалы и исследования / Под ред.Г.М. Фридлендера. СПб.: Наука, 1994.Т. 11.С. 43. .
Рассказчик в 'Селе Степанчикове' - другой вариант 'летописца'. Племянник Сережа пробует свой литературный талант в описании событий одного дня, произошедших с ним в имении Ростанева, - получившийся текст и есть повесть 'Село Степанчиково и его обитатели. Из записок неизвестного'. Особенность повествователя состоит в том, что здесь он сам является непосредственным участником событий: рассказчик письмом своего дяди приглашен в имение, чтобы жениться на незнакомой ему женщине - гувернантке Настеньке за тем лишь, чтобы спасти её и 'составить её счастье' [3, 18]. В романе 'Бесы' 'жениться на 'чужих грехах”' [10, 86] принуждается Степан Трофимович Верховенский.
Предложение дяди заманчиво для рассказчика романтической своей стороной, и он едет в Степанчиково, хоть до сих пор не имел ни намерения жениться, ни даже возлюбленной.
Попадая в Степанчиково, сразу показавшееся ему сумасшедшим домом, ростаневский племянник становится летописцем событий: автор дистанцируется от него и всецело доверяет ему рассказ о происходящем. Дистанция между автором и рассказчиком обозначена, благодаря многочисленным, причем ироническим, аттестациям последнего. Рассказчик молод - он, по собственному выражению, 'только соскочил со сковороды' [3, 18], малоопытен, неуверен в оценках. Эти характеристики выводят его самого под свет рампы, превращают из субъекта в объект изображения.
Его записки - первый литературный опыт, этим объясняется 'нестройность' повествования, но ведет он свои записки исправно, обращаясь не только к тому, что видит и слышит непосредственно, но и присовокупляя к своим характеристикам (которым, кажется, не вполне доверяет) мнения о Степанчикове и его жителях, услышанные до и после поездки от разных лиц. Например, об идее Фомы Фомича и генеральши женить Ростанева на Татьяне Ивановне рассказчик узнает от прежнего сослуживца дяди, который, 'возвращаясь с Кавказа в Петербург, заезжал по дороге в Степанчиково' [3, 19]. Чтобы поведать читателю биографию Коровкина, с которым, разумеется, рассказчику не удалось иметь ни одного разговора за время пребывания в Степанчикове и о котором он мог знать от дяди только то, что тот человек науки, рассказчик 'нарочно делал справки и кое-что узнал о прежних обстоятельствах этого достопримечательного человека' [3, 7].
В племяннике Ростанева - молодом еще литераторе, овеянном романтическими мечтами, - можно попробовать увидеть если не пародию, то дружеский шарж не только на любого начинающего писателя, но и на раннего Достоевского. Похоже, это взгляд из другого времени, со стороны, на пыл и неосторожность молодости, когда он, сам еще только соскочивший со сковороды, попадал в большой и сложный мир литературы с тем же, что и у рассказчика, стремлением 'как можно скорее наделать разных чудес и подвигов' [3, 19]. Рассказчик постоянно упрекает себя за то, что слишком молод, и именно этим обстоятельством объясняет свое поведение и те многочисленные неловкие ситуации, в которые он попадает. 'Молодость иногда не в меру самолюбива, а молодое самолюбие почти всегда трусливо' [3, 42] - говорит он о себе, и сквозь эти слова просвечивает признание Достоевского в собственном излишнем, почти хлестаковском самолюбии (которое, впрочем, с возрастом его не только не покинуло, но и усугубилось - достаточно вспомнить, как вскружил Достоевскому голову успех от произнесенной им речи на открытии памятника Пушкину в 1880 году: 'Что петербургские успехи мои! Ничто, нуль сравнительно с этим!' [30 (I), 184] - пишет он А.Г. Достоевской).
Самопародия? Скорее автошарж…
Но Достоевский в 'Селе Степанчикове' не только 'поднимал на смех собственные страхи и пороки' Сараскина Л. Достоевский. М.: Молодая гвардия, 2011.С. 331. , как полагает Л. Сараскина, но и 'пробовал на зуб', подвергал ироническому испытанию те идеи и убеждения, которые позже будут разработаны им на страницах крупных романов.
Племянник полковника, искренне переживая и за дядю, и за женитьбу, которая ему видится романтическим приключением, еще не попав в имение и не познакомившись с обществом, предпринимает попытки разобраться, что такое Фома Фомич Опискин и как удалось ему своими капризами и выходками заслужить и всеобщее внимание, и всеобщее уважение. В попытках этих он мечется между осуждением и оправданием Опискина, предлагая сначала Бахчееву, а после Ростаневу выслушать собственную идею по поводу положения Фомы: '…может быть, мы оба ошибаемся насчет Фомы Фомича, - говорит он Бахчееву, - может быть, все эти странности прикрывают натуру особенную, даже даровитую - кто это знает? Может быть, это натура огорченная, разбитая страданиями, так сказать, мстящая всему человечеству. Я слышал, что он прежде был чем-то вроде шута: может быть, это его унизило, оскорбило, сразило?. Понимаете: человек благородный. сознание. а тут роль шута!. И вот он стал недоверчив ко всему человечеству и. и, может быть, если примирить его с человечеством. то есть с людьми, то, может быть, из него выйдет натура особенная. может быть, даже очень замечательная, и. и. и ведь есть же что-нибудь в этом человеке? Ведь есть же причина, по которой ему все поклоняются?' [3, 29]. Рассказчик несколько раз в начале повести обращается к этой своей гуманистической идее, но разворачивающиеся в дома события, да и финал демонстрируют её несостоятельность. В итоге он сам признает: '…было ясно, что Фома Фомич воцарился в этом доме навеки и что тиранству его теперь уже не будет конца' [3, 158].
'Есть же что-нибудь в этом человеке?' - одна из ключевых гуманистических идей Достоевского. В 'Селе Степанчикове' рассказчик говорит о возвращении человека к самому себе и примирении его с человечеством, но здесь эти идеи не только не получают убедительного подтверждения, но и обретают ироническое освещение, пародийную подсветку, ибо в случае Фомы гуманистическая программа не срабатывает, герой уворачивается и от прозрения, и от наказания. А это, в свою очередь, иронически освещает фигуру рассказчика.
Шут Ежевикин, объясняя причины своего незавидного положения, произносит: 'Фортуна заела, благодетель, оттого я и шут' [3, 51], хотя рассказчик очень проницательно замечает, что 'корчил он из себя шута просто из внутренней потребности, чтоб дать выход накопившейся злости' [3, 166]. Кажется, что здесь мысль о фатальном влиянии общества и обстоятельств на поведение человека впервые подвергается Достоевским критике - уже одно то, что она высказана героем-шутом, говорит об этом. Но именно здесь, в 'Селе Степанчикове', Достоевский, не оправдывая преступного тиранства Фомы, выводит целую вереницу героев, которые составляют благодатную общественную среду для формирования мучителя и злодея из простого приживальщика: это и окруженная облаком приживалок злобная и глупая генеральша, и сплетница Перепелицына, и мошенники Мизинчиков и Обноскины, и простодушный добряк Ростанев, и полупомешанная Татьяна Ивановна, и даже рассказчик, не готовый сразу признать в Фоме человека ничтожного и пытающийся установить настоящие причины его озлобленности, - словом, настоящий бедлам.
В романном творчестве и публицистике 70-х годов Достоевский страстно оспаривает формулировку шестидесятничества 'среда заела' и активно борется с учением о среде.
Вести полемику с либералами-шестидесятниками в 'Преступлении и наказании' Достоевский доверяет 'резонеру' Разумихину: 'Я тебе книжки ихние покажу: все у них потому, что 'среда заела”, - и ничего больше! Любимая фраза! Отсюда прямо, что если общество устроить нормально, то разом и все преступления исчезнут, так как не для чего будет протестовать, и все в один миг станут праведными. Натура не берется в расчет, натура изгоняется, натуры не полагается! У них не человечество, развившись историческим, живым путем до конца, само собою обратится наконец в нормальное общество, а, напротив, социальная система, выйдя из какой-нибудь математической головы, тотчас же и устроит все человечество и в один миг сделает его праведным и безгрешным, раньше всякого живого процесса, без всякого исторического и живого пути!' [6, 196-197].
Полемика с теорией обусловленности преступлений влиянием среды звучит и в романе 'Идиот'. Евгений Павлович Радомский в затеянной с князем Щ. и князем Мышкиным дискуссии о русском либерализме приводит в качестве примера страстную речь защитника, оправдывающего молодого человека - убийцу шести человек тем, что в его бедственном положении мысль об убийстве для него естественна. Радомский поясняет: 'Но моему личному мнению, защитник, заявляя такую странную мысль, был в полнейшем убеждении, что он говорит самую либеральную, самую гуманную и прогрессивную вещь, какую только можно сказать в наше время' [8, 279], словами этими передавая собственное отношение Достоевского к либеральной адвокатуре, объясняющей действия преступника зависимостью от обстоятельств.
В 'Дневнике писателя' за 1873 год Достоевский публикует статью 'Среда', в которой, затрагивая вопрос о судебной реформе 1864 года, пишет: 'Нет, народ не отрицает преступления и знает, что преступник виновен. Народ знает только, что и сам он виновен вместе с каждым преступником. Но, обвиняя себя, он тем-то и доказывает, что не верит в 'среду”; верит, напротив, что среда зависит вполне от него, от его беспрерывного покаяния и самосовершенствования. Энергия, труд и борьба - вот чем перерабатывается среда. Лишь трудом и борьбой достигается самобытность и чувство собственного достоинства' [21, 18].
Таким образом, вот этой сложной темы соотношения личности, характера человека и окружающей среды Достоевский тоже касается в своей 'комической' повести - доводя до пародийного абсурда расхожее убеждение во власти среды над человеком и неизбывности перенесенного страдания, якобы дающего право 'страдальцу' на последующий моральный реванш; логикой сюжета наглядно демонстрируется, что подобная социально-нравственная стратегия неизбежно перерастает в потакание паразитизму, бесстыдству и тиранству.
И в то же время в этом контексте обретает пародийное звучание сама тема перенесенного страдания: она звучит в повести на разные лады, бесконечно варьируется, повторяется, она подается в ироническом ключе, потому что фигуры многочисленных 'страдальцев' села Степанчикова заведомо лишены серьезности и трагизма.
Но сама назойливость звучания темы, плотность и густота этого звучания - в соотношении со страдальческой судьбой создателя повести - обретает дополнительный смысл: похоже, перед нами попытка пародийного преодоления Достоевским собственного неизбывного страдания…
Подводя итоги сказанному, отметим:
1. В повести 'Село Степанчиково и его обитатели' в пародийно-комическом ключе представлены зародыши тех образов и характеров, мотивов и сюжетных положений, которые, будучи углублены и развиты, в дальнейшем творчестве Достоевского будут использованы для создания образов трагических.
2. В тексте повести Достоевский намечает сюжетные ситуации, ставшие впоследствии ключевыми моментами в развитии действия романов 'Братья Карамазовы', 'Идиот'. Но и здесь Достоевский не уклоняется от общей линии сквозной пародийности своей повести, и то, что впоследствии приобретет драматическую и даже трагическую смысловую и эмоциональную насыщенность, в 'Селе Степанчикове' явлено под маской пародии и шутовства.
3. Образ рассказчика в повести - одна из первых попыток вверения Достоевским собственного текста условному повествователю. Наряду с этим образом задумывался и формировался образ летописца в 'Дядюшкином сне', а хроникер как таковой появится в 'Бесах'.
4. Достоевский на страницах повести не только обличает себя - свое молодое самолюбие и надежды. Самопародия здесь усложняется тем, что Достоевский высмеивает те идеи и положения, вокруг которых будет вращаться его собственная творческая мысль уже через несколько лет после публикации 'Села Степанчикова'. Кроме того, судя по густоте и явственности звучания мотива перенесенного страдания, данного в пародийном ключе, повесть стала художественным опытом преодоления Достоевским только что пережитой трагедии.
Заключение
Пародийный характер повести Достоевского 'Село Степанчиково' не раз становился объектом внимания литературной критики и литературоведения. Во введении мы указывали на то, что пародийность повести рассматривалась исследователями в разных аспектах. Замеченная еще Краевским схожесть Фомы Опискина с Гоголем периода написания и публикации 'Выбранных мест' была впоследствии исследована Ю. Тыняновым в контексте разработки и доказательства им собственной теории пародии.
Обоснованное Тыняновым пародийное сродство Гоголя и Опискина стало отправной точкой для дальнейших исследований, расширяющих и углубляющих представление о пародийном плане повести. Тип приживальщика-литератора увидел в образе Фомы Опискина В.В. Виноградов; о том, что в повести в зародыше появляются типы и характеры, которые Достоевский, лишив их комического звучания, разовьет в более позднем своем творчестве, писал К. Мочульский; Л.М. Лотман и Б.М. Гаспаров останавливались на анализе того влияния, которое оказал на повесть литературный контекст; криптопародийности повести посвящены работы Н.Н. Мостовской, С.А. Кибальника; вопрос о самопародийности повести и самопародии-самодискредитации как одного из художественных приемов Достоевского поднимается в работах В. Алекина, Г.М. Ребель, Л.И. Сараскиной.
Все эти научные изыскания позволили нам предположить потенциальную сложность, многоуровневость, многоаспектность пародийного плана 'Села Степанчикова', который требует дополнительного исследования и обобщения. В своей работе мы, предварительно обратившись к теоретическим построениям, относящимся к разработке теории пародии, последовательно рассмотрели пародийный план повести по следующим направлениями:
1. Пародийность повести относительно фигуры Гоголя;
2. Пародийность как принцип организации персонажей;
3. Корреспондирование текста повести с текстами современников как средство усиления пародийности;
4. Комедийное отражение в тексте 'Села Степанчикова' тех идей, характеров и образов, которые будут впоследствии выведены Достоевским на страницах романов.
Первую главу своей работы мы посвятили краткому теоретическому обзору: привели существующие определения пародии; дали терминологические комментарии; остановились на том, как исследователи решали вопрос о происхождении и значении пародии; проанализировали некоторые из типологий пародии, предложив расширить их необходимой для нашего анализа дифференциацией пародии по направленности на объект: были выделены пародии, объект которых находится за пределами текста-пародии, внутритекстовые пародии и самопародии.
Ю. Тынянов 'Село Степанчиково' использовал как иллюстрацию к простому типу пародии - то есть пародии, пародийный план которой ограничен одним произведением. По сути, одной из задач нашей работы было скорректировать это категоричное утверждение.
Во второй главе мы, развивая систему доказательств Тынянова из его статьи 'Достоевский и Гоголь (К теории пародии)', подробно остановились на способах актуализации Достоевским образа Гоголя в 'Селе Степанчикове'. Во-первых, нам удалось конкретизировать выдвинутый Тыняновым тезис о том, что в образе Фомы Фомича Опискина пародируются черты, речь и стиль гоголевской 'Переписки с друзьями', и подкрепить его собственными примерами. Во-вторых, проанализированные нами тексты повести Достоевского, 'Переписки' Гоголя и данные мемуаристики о Гоголе позволили соотнести с Гоголем не только Фому Фомича Опискина, но и других героев, о чем не пишет, что не учитывает Тынянов. Анализ показал, что портретные и поведенческие черты Гоголя в разной степени проявляются в образах лакея Видоплясова, помещика Бахчеева, шута Ежевикина, приживалки Татьяны Ивановны. Пародия здесь, таким образом, 'рассыпается', выходит за пределы одного образа, становится 'веерной', всеохватной.
Если воспользоваться предложенным нами вариантом классификации пародий, то во второй главе мы рассмотрели 'Село Степанчиково' как пародию на внешний относительно него самого объект.
Однако, как нам удалось показать в третьей главе, пародийное единство персонажей повести обусловлено не только тем, что они выступают разными вариациями на тему Гоголя (его личности и его книги 'Выбранные места из переписки с друзьями') - т.е. пародией на внешний объект, но и их взаимоположением, взаимоотношениями, взаимодействием внутри самой повести в рамках системы персонажей, которой они все принадлежат.
Детальный анализ системы персонажей позволил доказать, что в данном случае она подчинена принципу пародийного варьирования одних и тех же поведенческих, нравственно-психологических, речевых стратегий самопрезентации героев. Соответственно, это дало нам основание видеть в 'Селе Степанчикове' внутритекстовую пародию.
Опираясь на теоретические положения О. Фрейденберг и М. Бахтина об органической связи явлений пародийности и двойничества, мы показываем, что образ Фомы Фомича выступает в тексте повести как своего рода матрица, с ориентацией на которую сделаны другие персонажи. Его черты, поступки, манеры поведения, речевые формулы, социальный статус и элементы судьбы дублируются в пародийных персонажах-двойниках, которыми выступают едва ли не все остальные герои повести, включая и тех, кто группируется вокруг второго центрального персонажа - Егора Ильича Ростанева, который, будучи по природе своей, по нравственно-психологическим качествам антиподом Фомы, тем не менее, во многих эпизодах тоже делается (целенаправленно и невольно) карикатурой своего приживальщика.
Сравнивая образы Фомы и других героев, обнаруживаем -
биографические соответствия: печальное, полное унижений и страданий прошлое с Фомой разделяют генерал Крахоткин, Ежевикин, Татьяна Ивановна, Настенька;
совпадения в социальном статусе: Видоплясов, Обноскин, рассказчик, Ежевикин, как и Фома, - 'литераторы'; девица Перепелицына, Татьяна Ивановна, Мизинчиков и его сестра - приживальщики; Ежевикин, Видоплясов, Фалалей, Гаврила и даже полковник Ростанев - шуты;
сходные нравственные черты и манеры поведения: самолюбие Фомы отражается в рассказчике и полковнике Ростаневе; озлобленность - в Крахоткине и Ежевикине; Угрожают покинуть имение, как и Фома, девица Перепелицына, рассказчик, Настенька;
речь всех героев повести (в особенности, рассказчика и Ростанева) - подражание речам Фомы Фомича.
Все эти многочисленные двойники могут быть названы пародийными, потому что в их образах заимствованные у Опискина черты еще более искажены, обезображены и доведены до абсурда.
Убедившись в том, что в повести 'Село Степанчиково и его обитатели' пародийность не только направлена на внешний объект, но и является принципом организации системы персонажей, мы, тем не менее, посчитали необходимым в четвертой главе вернуться к вопросу о внешних объектах пародии, т.к. после Тынянова круг их целым рядом исследователей был расширен и в него, кроме Гоголя с его 'Перепиской' вошли 'Тартюф' Мольера (Архипова, Мочульский), 'Дом в деревне' Я. Полонского (Лотман), 'Мертвые души' Гоголя, 'Нахлебник' Тургенева (Архипова).
Однако и этот ряд, с нашей точки зрения, может и должен быть продлен. В четвертой главе мы расширяем и уточняем круг литературных источников повести за счет сопоставления её с романами М.Ю. Лермонтова 'Герой нашего времени' и И.А. Гончарова 'Обломов', с комедией А.С. Грибоедова 'Горе от ума' и комедией Н.В. Гоголя 'Ревизор'. Привлекая к созданию собственного произведения тексты литературных предшественников и современников, Достоевский стремиться не только развить, по-своему интерпретировать, углубить уже живущие в литературе характеры, но и включить себя и свое творчество в общее движение русской литературы, причем в данном случае это делается опять-таки средствами пародии: с помощью Лермонтова - на наивный юношеский романтизм; с помощью гоголевского Хлестакова - на собственное тщеславие и литературное самолюбие. Иными словами, в этих пародиях на 'внешние объекты' несомненно есть момент самопародии, к которой мы обратимся в пятой главе.
Что касается апелляций в 'Селе Степанчикове' к текстам Гончарова и Грибоедова, то здесь, пожалуй, мы имеем дело не столько с пародией (хотя сниженность относительно первообразов очевидна), сколько с потребностью и необходимостью для автора включения его первой послекаторжной повести в актуальный литературный контекст, обозначения ее вписанности в систему координат литературы, от которой Достоевский почти на десятилетие был насильственно отчужден и в которую он жадно рвался не просто вернуться, но вернуться своим - наследником, преемником, продолжателем.
Примечательно, что не только отдельные произведения и авторы волнуют Достоевского - в 'Селе Степанчикове' он обращается и к целым жанровым формам - классицистической комедией положений, приключенческому роману - приемы которых используются для организации сюжета и композиции повести. Мысль о заимствовании Достоевским формы классицистической комедии высказывалась К. Мочульским, мы в данной работе конкретизируем эту мысль, называя те содержательно-структурные элементы, которые позволяют говорить о комедийной сюжетно-композиционной основе 'Села Степанчикова': действие длится одни сутки и разворачивается в пределах одного дома; герои попадают в шаблонные для комедии положений ситуации - встречи в беседке, неузнавание героя, похищение невесты; первое появление Фомы сопровождается немой сценой. Л.П. Гроссман указывает на присутствие в поздних романах Достоевского шаблонных приемов приключенческого романа. Мы видим наличие этих приемов и в повести 'Село Степанчиково': подслушивание важных и таинственных разговоров (девица Перепелицина, рассказчик, мадам Обноскина), невольное посвящение в нераскрытое еще преступление (Мизинчиков - Обноскину, а затем рассказчику сообщает о намерении похитить Татьяну Ивановну), внезапные обмороки (в данном случае, скорее, ожидаемые - Генеральша), публичные скандалы, которые провоцирует Фома и в которых участвуют все герои повести.
От размышлений об 'интертекстуальном' Слово это мы заключаем в кавычки, т. к. оно вошло в литературоведческий обиход в связи с литературой постмодернизма, хотя само явление интертекстуальности возникло вместе с самой литературой. характере повести в пятой главе мы обратились к анализу явления, которое в определенном смысле может быть обозначено как реабилитация пародийных персонажей и / или элементов, из которых слагаются их образы.
О том, что Достоевский развивает, разрабатывает однажды найденные характеры, персонажи, темы, писалось много. Перетекание и варьирование образов и смыслов из одного произведения в другое - одна из существеннейших черт его творчества. В частности, К. Мочульский от образа Ростанева протягивает нити к образу Дмитрия Карамазова, лакея Видоплясова связывает со Смердяковым.
Однако мы обратили внимание не просто на развитие темы или характера, а на то парадоксальное обстоятельство, что в 'Селе Степанчикове' в пародийно-сатирическом, комическом ключе представлены те образы, характеры, сюжетные положения и ситуации, которые впоследствии в романах углубляются, усложняются, утрачивают пародийный характер (сохраняя как правило комические черты) и наполняются трагическими смыслами, т.е. реабилитируются, возвышаются. Именно такую эволюцию в творчестве Достоевского переживает образ князя-'идиота': от слабоумного героя 'Дядюшкина сна' и благородного, но неумного полковника Ростанева - до 'положительно прекрасного' Льва Николаевича Мышкина. На это впервые обратила внимание Г. Ребель, и в связи с этим следует вспомнить идею О. Фрейденберг о том, что пародийный образ содержит утверждающий, возвышающий объект пародии потенциал.
Эта проблема представляется нам очень интересной и перспективной для дальнейшего исследования.
Аналогичное только что описанному явление мы наблюдаем в рамках авторской самопародии (автопародии), которую также обнаруживаем в повести 'Село Степанчиково'.
Самопародийность здесь дана по крайней мере в двух вариантах: персонажном (в образе рассказчика, который наделен узнаваемыми чертами начинающего литератора Достоевского) и идейном (или идеологическом) - когда пародийному остранению подвергаются те идеи, которые станут ключевыми в романах Пятикнижия. В частности, это идея страдания, которую Достоевский впоследствии превратит в краеугольный камень своей философии человека. А между тем, в 'Селе Степанчикове' бесконечные ссылки на перенесенные Фомой и прочими героями страдания, которые якобы должны объяснить и оправдать настоящее их поведение, своей густотой и назойливостью в сочетании с безобразием наступивших последствий производят противоположный, дискредитирующий героя и снижающий сам статус страдания эффект.
Этот вариант идеологической самопародии опять-таки требует дальнейшего исследования.
Не оформилась в самостоятельную главу та часть исследования, которая была нацелена на анализ языка повести. Однако, поскольку она выполнена в рамках данной темы и на другом уровне текста подтверждает сделанные нами наблюдения, считаем возможным включить ее в наши итоговые размышления.
Стилистические особенности языка повести
Пародийное искажение мира в 'Селе Степанчикове' не могло не сказаться на языке произведения, прежде всего на языке его героев, поскольку язык формирует картину мира, и по его предъявлению в речи мы в данном случае можем вполне обоснованно сказать, что эта картина аномальна, карнавально и пародически преломлена, вывернута наизнанку.
Речь героев полна сломов и искажений, каламбуров и ошибок в употреблении слов и их форм. Причем главным субъектом речевых деформаций становится опять-таки Фома Фомич Опискин.
Уже фамилия его может трактоваться как намек на ошибку при письме. Опискам близки оговорки - случайные ошибки, но уже в устной речи. Именно речь Опискина помогает читателю обнаружить в нем не просто человека неумного, нахватавшегося чужих словечек и выражений и употребляющего их не к месту и не ко времени, а человека, у которого нет литературного вкуса и чувства языка, его поэтической стороны.
С пафосом начиная очередную речь и вворачивая в нее метафоры, Фома Фомич демонстрирует беспомощность перед внутренней логикой языка и в одном предложении сталкивает смыслы метафорические и буквальные. Вот один из характерных в этом плане пассажей: 'Вот нравственность, которую вы посеяли, которая взошла и которую вы теперь… поливаете. Но нечего терять слова!' [3, 68].
Нередко герой подменяет одно значение слова другим. Например, субстантивированное прилагательное 'комаринский' (от словосочетания 'комаринский мужик', обозначающего русскую народную плясовую песню) он превращает в обозначение 'героя этой песни' и дотошно пытает такого же стилистически невменяемого, как он сам, Фалалея: 'Ну, что же сделал этот экономический мужик? За какие подвиги его так воспевают и… выплясывают?' [3, 68].
Искажает Фома Фомич и смысл употребляемых фразеологизмов: в его речи нередко происходит подмена словарных компонентов фразеологических единиц, что, несомненно, влияет на их стилистическую окраску: 'Я вас давно раскусил, я вас насквозь понимаю!' [3, 73] - сообщает Фома Фомич полковнику Ростаневу. Замена глагола 'вижу' глаголом 'понимаю' разрушает первоначальный вариант фразеологизма, но, выдавая стилистическую глухоту Фомы, в то же время становится способом его характеристики: обновленная идиома подчеркивает его стремление 'вгрызться в печенки' каждому из своих визави, держать его под прицелом своего прокурорского 'понимания'.
Искажение фразеологизмов по тому же принципу - с заменой словарных компонентов - наблюдаем и в речи других героев повести. Рассказчик, описывая стратегию поведения Фомы, говорит: 'Фома <…> тотчас же почувствовал, что прошла его роль шута и что на безлюдье и Фома может быть дворянином' [3, 9]. Здесь устойчивое сочетание 'на безрыбье - и рак рыба' намеренно преобразуется, с тем чтобы обнажить вполне прагматическую цель 'духовной миссии' Фомы Фомича.
Обозначая масштаб потрясений, произведенных вошедшим во вкус тиранства Фомой, рассказчик замечает: 'Но, разумеется, это были еще только цветки' [3, 11], нарушив целостность состава устойчивого выражения и заменив в нем слово с уменьшительно ласкательным суффиксом (цветочки) на однокоренное без него. Читатель, мысленно продолжая начатую фразу и пользуясь при этом той же логикой, может себе представить, какими ягодами обернется для жителей имения тиранство Фомы.
Расширение состава фразеологизма, влекущее изменение его общего значения, также встречается в речи рассказчика. 'Генеральша к вечеру захворала; весь дом повесил нос' [3, 62] - пишет он об обстановке в имении, складывающейся во время допросов-пыток производимых Фомой Фомичом над Фалалеем, постоянно видевшем во сне белого быка. Фразеологизм 'повесить нос' сочетается с одушевленными именами существительными, а в данном случае происходит метонимическая замена, обобщающая всех жителей Степанчикова ёмким понятием 'дом'; вот и выходит, что 'дом повесил нос'. Сама по себе метонимия, без связи с фразеологизмом, не создает комического эффекта, но умышленное нарушение сочетаемости этих приемов приводит к созданию неожиданной и почти фантастической картины.
Подталкивая дядю к Настеньке, неудавшийся жених-рассказчик говорит ему: 'дай вам бог любовь и совет!' [3, 109]. Преобразование фразеологизма 'совет да любовь' здесь заключается только в изменении порядка слов и синонимической замене союза. Эта инверсия не влияет на значение сказанного, и, по-видимому, возникает уже как инерционная, в контексте устойчивой традиции подмен и искажений.
В иных случаях происходит разрушение образного значения фразеологизма. Поиски увлеченной романтическими грезами и похищенной Обноскиным Татьяны Ивановны рассказчик венчает фразой: 'Мы упали на виноватых как снег на голову' [3, 122]. В данном контексте глагол 'упали' вместо 'свалились' воспринимается буквально, и всё включающее фразеологизм выражение в результате производит комический эффект.
Своеобразным приемом обработки фразеологизма в речи рассказчика является контаминация нескольких фразеологических единиц, то есть соединение их фрагментов в одной фразе. Например, описывая мягкость и доброту своего дяди, рассказчик высказывается следующим образом: '…он был так добр, что в иной раз готов был решительно все отдать по первому спросу и поделиться чуть не последней рубашкой с первым желающим' [3, 5]. В этом выражении сливаются две идиомы: 'поделиться последней рубашкой' и 'первый встречный', причем первый фразеологизм распространяется дополнительным элементом 'по первому спросу', а во втором происходит замена словарного компонента - существительное 'встречный' заменяется на 'желающий'. Таким образом рассказчик акцентирует внимание читателя на чрезмерности проявляемого Ростаневым великодушия, одновременно посмеиваясь над этим качеством своего дяди. Подобное ироничное использование фразеологизмов придает повествованию рассказчика фельетонный, памфлетный отблеск, Этой же цели объективно служат и другие речевые и грамматические ошибки в речи рассказчика: 'Фома Фомич был употреблен для переговоров' [3, 9], 'она [генеральша] не надышала на него [Фому Фомича] ' [3, 11], 'чего от меня надеетесь?' [3, 37], 'неописанное негодование' [3, 62], 'немедленно получились желаемые плоды' [3, 126], 'располагайте мною во веки веков' [3, 81].
М. Бахтин, говоря об особенностях карнавального языка, отмечал характерную для него своеобразную логику карнавальной 'обратности' Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М.: Худ. лит., 1965.С. 14. , в соответствии с которой противопоставленные по своей природе категории (верх и низ, лицо и зад) меняются местами. В тексте повести 'Село Степанчиково', которую Бахтин считал произведением карнавализованной литературы, тоже встречаются подобные замены. Так, описывая мучения Фалалея, постоянно видящего сны про белого быка из это подвергающегося насмешкам и наказаниям, рассказчик пишет: 'целую неделю сряду, каждую божию ночь, Фалалей постоянно видел белого быка' [3, 62]. И хоть Фалалей действительно видел сны по ночам, выражение 'каждая божия ночь' - это перевертыш фразеологизма 'каждый божий день', основанный на антонимических отношениях пары день-ночь. Точно так же изменяет структуру фразеологизма и полковник Ростанев, который вместо устойчивого выражения 'бес попутал' восклицает: 'Бог попутал!' [3, 133].
То, что в имении все вывернуто наизнанку, подтверждает фраза Ростанева: 'Маменька в обмороке, и всё это теперь вверх ногами' [3, 81]. 'Всё это' вверх ногами не только теперь, а постоянно.
Еще один герой, в чьей речи удивительным образом сочетается несочетаемое - Бахчеев. 'Всезнай! всю подноготную знает, все науки произошел!' [3, 25] - говорит он о Фоме, как будто ставя ему в заслугу существование наук вообще (Фома не прошел науки и не превзошел их, а произошел - породил, сочинил) и тем самым подчеркивая значимость этого человека в масштабах Степанчикова. Для жителей Степанчикова Фома - центр мира, источник знаний и мнений.
Бахчеев, как и Фома, как и рассказчик, использует искаженную фразеологию: 'влюблен, как сибирский кот' [3, 28], - говорит он о Ростаневе, тогда как в оригинале фразеологизм выглядит так: 'влюблен, как мартовский кот'. Временная характеристика меняется на пространственную - и устойчивое выражение теряет ассоциативную связь с явлением, которое фиксирует (мартовское пробуждение природы), но приобретает оттенок значения, для Достоевского важный биографически, - Сибирь, каторга.
Возникают в речи Бахчеева и другие окказионализмы: 'Да на что и нашему-то брату знать по-французски, на что? С барышнями в мазурке лимонничать, с чужими женами апельсинничать?' [3, 25] - негодует он. Слова 'лимонничать' и 'апельсинничать' в значении 'любезничать' здесь - авторские неологизмы.
Таким образом, характер речи и - шире - языка повести повторяет ее сюжетно-характерологическую тенденцию к смещению, искажению, усилению, комикованию - пародированию языковых единиц.
Итак, наше исследование подошло к концу.
Мы не только подтвердили факт пародийности повести 'Село Степанчиково и его обитатели' относительно тех литературных и жизненных явлений, которые уже были отрефлексированы в этом качестве литературоведением, но и дополнили сделанные ранее наблюдения новыми существенными доказательствами.
Мы существенно расширили круг литературных 'первоисточников' повести, а также показали, что ее пародийность направлена не только вовне, но и внутрь самой себя, что пародийность в данном случае выступает как принцип организации системы персонажей.
Мы обнаружили в творчестве Достоевского явление художественной 'реабилитации' образов и идей, которые изначально даны как сниженно-пародийные, а также проанализировали самопародийные смыслы и способы их воплощения в повести 'Село Степанчиково и его обитатели'.
Мы подтвердили правомерность предложенной нами дополнительной классификации пародии.
Работа над темой позволила нам не только получить вышеперечисленные результаты, но и увидеть перспективы, наметить дальнейшие пути исследования. Это, в частности, проблема соотношения двойничества и пародийности; исследование амбивалентного потенциала пародии (наличие в ней утверждающего, возвышающего начала); разработка идеи реабилитации пародийных образов и смыслов в творчестве Достоевского; дальнейшее исследование пародийных приемов в языке произведений Достоевского.
Сделанные нами на материале повести 'Село Степанчково и его обитатели' наблюдения представляются продуктивными для анализа последующего творчества писателя.
Практическая ценность нашего исследования состоит в возможности использования ее результатов в преподавательской, учебной и научной работе.
Библиографический список
1. Айхенвальд, Ю.И. Достоевский // Айхенвальд Ю.И. Силуэты русских писателей. В 3 выпусках. Вып.2. - М. 1908. - С.90-108.
2. Алекин, В.Н. Об одном из прототипов Фомы Опискина /В.Н. Алекин // Достоевский и мировая культура. Альманах № 10. - М., 1998. - С.243-247.
3. Алексеев, М.П. О драматических опытах Достоевского / М.П. Алексеев // Творчество Достоевского/Под ред. Л.П. Гроссмана. - Одесса, 1921. - С.41-62.
4. Архипова, А.В. Комментарии: Ф.М. Достоевский. Село Степанчиково/ А.В. Архипова // Достоевский Ф.М. Собрание сочинение в 15-ти томах. - Л.: 'Наука', 1988. Т.3. - С.503-510
5. Бахтин, М.М. Проблемы творчества Достоевского.5-е изд. Доп /М.М. Бахтин. - Киев: 'NEXT', 1994. - 509 с.
6. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса / М.М. Бахтин. - М.: Худ. лит., 1965. - 528 с.
7. Белинский, В.Г. Полное собрание сочинений. Т.10. Статьи и рецензии.1846-1848. / В.Г. Белинский - М., 1956. - 474 с.
8. Белобровцева, И.З. Мимика и жест у Достоевского /И.З. Белобровцева // Ф.М. Достоевский. Материалы и исследования. Т.3. - Л.: Наука, 1978. - С. 195-204.
9. Бердяев, H. A. Миросозерцание Достоевского / Н.А. Бердяев. - М.: Директ-медиа, 2012. - 305 с. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://www.biblioclub.ru/book/42199/.
10. Битюгова, И.А. Роман И.А. Гончарова 'Обломов' в художественном восприятии Достоевского /И.А. Битюгова // Ф.М. Достоевский. Материалы и исследования. Т.2. - С. 191 - 198.
11. Вересаев, В.В. Гоголь в жизни. Систематический свод подлинных свидетельств современников / В.В. Вересаев. - Харьков, 1990. - 640 с.
12. Виноградов, В.В. Поэтика русской литературы: Избранные труды / В.В. Виноградов. - М.: Наука, 1976. - 512 с.
13. Вокруг Достоевского: в двух томах. Том 1. О Достоевском. Сборник статей под. ред.А.Л. Бема. - М.: Русский путь, 2007. - 576 с.
14. Галковский, Д.Е. Бесконечный тупик / Д.Е. Галковский [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://www.samisdat.com/3/311-105. htm
15. Гальперина, Е. Пародия/Е. Гальперина // Литературная энциклопедия: В 11 т. Т.8. - М.: ОГИЗ РСФСР, 'Советская энциклопедия', 1934. - С.451-457. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://feb-web.ru/feb/litenc/encyclop/le8/le8-4512. htm
16. Гаспаров, Б.П. Мистификация - это наука / Б.П. Гаспаров. - [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://old.russ.ru: 81/journal/edu/99-01-18/gaspar. htm
17. Гаспаров, М.Л. Пародия/ М.Л. Гаспаров // Большая Советская Энциклопедия. (В 30 томах) / Глав. Ред. Прохоров А.М. Изд.3-е. - М.: 'Советская энциклопедия', 1975.Т. 19. Отоми-Пластырь. - 1975. - С.225.
18. Гоголь в воспоминаниях современников / Под общ. ред. Н.Л. Бродского, Ф.В. Гладкова, Ф.М. Головеченко, Н.К. Гудзия. - М. - Л.: ГИХЛ, 1952. - 720 с.
19. Гоголь, Н.В. Собрание сочинений в 7-ми томах. Т.4. Драматические произведения / Коммент.Ю. Манна. - М.: Худож. лит., 1985. - 423 с.
20. Гоголь, Н.В. Собрание сочинений в 7-ми томах. Т.6. Статьи / Коммент.Ю. Манна. - М.: Худож. лит., 1986. - 543 с.
21. Гончаров, И.А. Обломов. Роман в четырех частях // Гончаров И.А. Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том.4. - СПб.: Наука, 1998. - 496 с.
22. Грибоедов, А.С. Горе от ума: Комедия в 4-х действиях, в стихах // Грибоедов А.С. Сочинения / Подгот. текста, предисл. и коммент.В. Орлова. - М.; Л.: Гослитиздат, 1959. - С.1-105.
23. Гроссман, Л.П. Достоевский / Л.П. Гроссман. - М.: Молодая гвардия, 1962. - 544 с.
24. Гроссман, Л.П. Поэтика Достоевского /Л.П. Гроссман. - М.: ГАХН, 1925. - 188 с.
25. Ф.М. Достоевский в воспоминаниях современников, т.1 - М., Худож. лит-ра, 1964. - 439 с.
26. Достоевский, Ф.М. Полное собрание сочинений: в 30-ти т. /Ф М. Достоевский. - Л.: Наука, 1972-1990.
27. Иванов, В.И. Достоевский и роман-трагедия // В.И. Иванов. Собрание сочинений: в 4 т. Т.4. / Под ред. Д.В. Иванова и О. Дешарт. - Брюссель, 1987. - С. - 399-436.
28. Кибальник, С.А. 'Село 'Степанчиково и его обитатели' как криптопародия/ С.А. Кибальник // Достоевский. Материалы и исследования.Т. 19. - СПб., 2010. -
29. Левин, В.И. Достоевский, 'подпольный парадоксалист' и Лермонтов / В.И. Левин // Известия Академии наук СССР. Отделение литературы и языка. - М.: Изд-во АН СССР, 1972. - Т.31. Вып.2. - С.142-156.
30. Лермонтов, М.Ю. Полное собрание сочинений: В 5 т. - М.; Л.: Academia, 1935-1937. Т.5. Проза и письма /М.Ю. Лермонтов. - 1937. - 651 с.
31. Лотман, Л.М. 'Село Степанчиково' Достоевского в контексте литературы второй половины XIX в. / М.Л. Лотман // Ф.М. Достоевский: Материалы и исследования. Т.7. - Л., 1987. - С.152-165.
32. Михайловский, Н.К. Жестокий талант // Н.К. Михайловский. Литературная критика: статьи о русской литературе XIX века. - Л.: Худ. лит., 1989. - С.153-234.
33. Морозов, А.А. Пародия как литературный жанр /А.А. Морозов // Русская литература. - 1960. - № 1. - С.48-77.
34. Мочульский, К.В. Достоевский. Жизнь и творчество / К.В. Мочульский. - Parisё 1980. - 564 с.
35. Новиков, В.И. Книга о пародии / В.И. Новиков. - М.: Советский писатель, 1989. - 554 с.
36. Пародия // Википедия - свободная энциклопедия. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://ru. wikipedia.org/wiki/Пародия
37. Переверзев, В.Ф. Творчество Достоевского // В.Ф. Переверзев. Гоголь. Достоевский. Исследования - М.: Советский писатель, 1982. - С.188-363.
38. Ребель, Г.М. Герои и жанровые формы романов Тургенева и Достоевского (Типологические явления русской литературы XIX века) / Г.М. Ребель. - Пермь: ПГПУ, 2007. - 399 с.
39. Ребель, Г.М. Ожидания и впечатления. / Г.М. Ребель // Интернет-журнал Филолог / Г.М. Ребель. - 2004. - №4. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://philolog. pspu.ru/module/magazine/do/mpub_4_86
40. Розанов, В.В. Легенда о Великом инквизиторе Ф.М. Достоевского // В.В. Розанов. Собрание сочинений. Легенда о Великом инквизиторе Ф.М. Достоевского. Лит. очерки. О писательстве и писателях / Под общ. ред.А.Н. Николюкина. М.: Республика, 1996. - С.7-158.
41. Сараскина, Л.И. Достоевский / Л.И. Сараскина. - М.: Молодая гвардия, 2011. - 480 с.
42. Селезнев, Ю.И. Достоевский / Ю.И. Селезнев. - М.: Молодая гвардия, 1981. - 543 с.
43. Скатов, Н.Н. Некрасов / Н.Н. Скатов. - М.: Молодая гвардия, 2004. - 412 с.
44. Тургенев, И.С. Полное собрание сочинений и писем в 30-ти томах. Письма в 18-ти томах. Письма. Т.2/И.С. Тургенев - М.: Наука, 1987. - 624 с.
45. Тургенев, И.С. Сочинения в двух томах. Том 1/И.С. Тургенев. - М., 1980. - 448 с.
46. Тынянов, Ю.Н. Достоевский и Гоголь (К теории пародии) // Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. - М.: Наука, 1977. - С. 198-226.
47. Тынянов, Ю.Н. О пародии/ Ю.Н. Тынянов // Поэтика. История литературы. Кино. - М.: Наука, 1977. - С.284-309.
48. Фрейденберг, О.М. Происхождение пародии /О.М. Фрейденберг // Труды по знаковым системам.6. - Тарту, 1973. - С.490-497.
49. Фридлендер, Г.М. Достоевский и Гоголь / Г.М. Фридлендер // Достоевский. Материалы и исследования. Т.7. - Л.: Наука, 1987. - С.3-21.
50. Фридлендер, Г.М., Битюгова, И.А. Комментарии: Ф.М. Достоевский. Идиот /Г.М. Фриндлендер, И.А. Битюгова // Достоевский Ф.М. Собрание сочинение в 15-ти томах. - Л.: Наука, 1989. Т.6. - С.617-661.
51. Чагин А.И. О непроизвольной автопародии // А.И. Чагин. Пути и лица. О русской литературе XX века. - М.: ИМЛИ РАН, 2008. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://www.deltaquattro.com/puti-i-litsa-o-russkoy-literature-xx-veka/chast-iii-o-russkoy-8766/o-neproizvolnoy-avtoparodii-8819/
52. Шестов, Л. Достоевский и Ницше (философия трагедии) // Шестов Л. Сочинения в двух томах. Т.1 - Томск: 'Водолей', 1996. - 512 с.
53. Шкловский, В.Б. О теории прозы / В.Б. Шкловский. - М.: Федерация, 1929. - 265 с.
54. Шулятиков, В. М.Ф.М. Достоевский (По поводу двадцатилетия со дня его смерти) /В.М. Шулятиков // Курьер. - 1901. - №22.3б. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://azlib.ru/s/shuljatikow_w_m/text_0590. shtml
55. Эпштейн, М. История и пародия. О Юрии Тынянове. [Электронный ресурс]. - Режим доступа:
56. http://www.emory.edu/INTELNET/es_tynianov.html
57. Якубович, И.Д. Комментарии к письмам Достоевского/ И.Д. Якубович // Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в 15 томах. Т.15. - СПб.: Наука, Ленинградское отделение, 1996. - С.655-826.
