Археография истории русской политической эмиграции на примере сборников документов "Совершенно лично и доверительно"

/

/

ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНТСТВО ПО ОБРАЗОВАНИЮ

ГОСУДАРСТВЕННОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ

ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ

РОССИЙСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ГУМАНИТАРНЫЙ

УНИВЕРСИТЕТ ИСТОРИКО - АРХИВНЫЙ ИНСТИТУТ

Факультет архивного дела

Кафедра археографии

Дипломная работа

студентки VI курса заочного отделения

АРХЕОГРАФИЯ ИСТОРИИ РУССКОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭМИГРАЦИИ НА ПРИМЕРЕ СБОРНИКОВ ДОКУМЕНТОВ «СОВЕРШЕННО ЛИЧНО И ДОВЕРИТЕЛЬНО!»: Б.А. БАХМЕТЕВ - В.А. МАКЛАКОВ. ПЕРЕПИСКА. 1919 - 1951 гг.»

Научный руководитель

д-р ист. наук, проф.

А.Д. Степанский

Допущена к защите на ГАК

Каменская Мария Вячеславовна

Москва 2008

Оглавление

Введение

Глава I. Биографическая справка (В.А. Маклаков, Б.А. Бахметев) Из истории «первой» и «второй» волн русской эмиграции

Глава II. Археографический анализ сборников документов «Совершенно лично и доверительно!»: Б.А. Бахметев - В.А. Маклаков. Переписка. 1919 - 1951 гг.»

Глава III. Общая характеристика содержания переписки 1919 - 1951 гг.

Заключение

Список использованных источников и литературы

ВВЕДЕНИЕ

Темой настоящей дипломной работы является: Археография истории русской политической эмиграции на примере сборников документов «Совершенно лично и доверительно!»: Б.А. Бахметев - В.А. Маклаков. Переписка. 1919 - 1951 гг.».

Актуальность темы исследования объясняется все возрастающим интересом современников к жизни и деятельности русского зарубежья, его культурных, духовно - нравственных и общественно - политических настроениях, отношении к советской власти, стремлением понять происходящее за пределами России после революции, осознанием истории российского зарубежья как составной части отечественной истории. Истоки российской политической эмиграции XX века берут начало в событиях революции и гражданской войны. Известно, что осмысление и оценки этих событий в советской и эмигрантской литературе были диаметрально противоположными, потому что рассматривались они прежде всего с классовых позиций, факты свободно интерпретировались в угоду власти, тенденциозно толковались, не могли в должной мере использоваться архивные документы. И с той и с другой стороны было написано немало противоречившего истине. Не так-то легко освободиться от того, что долгие годы систематически внедрялось в сознание советских людей. В настоящее время становятся доступными ранее закрытые архивные фонды, публикуются ранее неизвестные широкому кругу общественности документальные материалы, издаются мемуары деятелей русского зарубежья, отсутствует политическая цензура. Все это создает предпосылки для воссоздания исторической правды, восполнения «белых пятен» российской истории, ликвидации «штампов» в общественном историческом сознании.

Дополнительную актуальность избранной теме придает необходимость современного научного исследования взаимодействия эмиграции из России с внутренними процессами, происходившими в стране, как политическими, так и социально - экономическими, полагаясь в частности на новые опубликованные архивные материалы, ранее недоступные российским исследователям. Объективный анализ, в данном случае, на основе исследуемой переписки, альтернативных направлений культурного, социально - экономического, духовного, политического развития российской диаспоры за рубежом позволяет не только получить новые знания, но и расширить существующие представления о механизмах реализации антибольшевистской политики, мировоззрении демократически настроенной интеллигенции на происходящее в России, эпохе Гражданской войны, попытках интеллигенции понять природу современного им российского кризиса и перспективы обновления России как демократического, конституционного государства.

В данной дипломной работе в качестве основных источников автором были использованы сборники документов «Совершенно лично и доверительно!»: Б.А. Бахметев - В.А. Маклаков. Переписка. 1919 - 1951 гг.». Данные сборники представляют собой публикации личной переписки послов Временного правительства (Маклаков был назначен послом в Париж, Бахметев - в Вашингтон). Публикация состоит из трех книг: в 1-й том вошли письма за период с августа 1919 по сентябрь 1921 гг.; во 2-й - с сентября 1921 по май 1923; в 3-й - с июня 1923 по февраль 1951 соответственно.

Свыше сорока пяти лет переписка хранилась в архивах, став совсем недавно доступной весьма ограниченному кругу историков. Теперь, благодаря совместным усилиям Гуверовского института войны, революции и мира и издательства «Российская политическая энциклопедия», переписка, этот ценнейший источник по истории русской революции, гражданской войны, международных отношений первой трети двадцатого века, русской эмиграции и культуры, публикуется в полном объеме.

Письма содержат также уникальную информацию о деятельности антибольшевистской эмиграции, о попытках предотвратить признание большевиков союзниками, способствовать интервенции союзников, о поддержке антибольшевистских движений на территории России во время Гражданской войны. Кроме того, на всем протяжении переписки послы вели дискуссию о природе современного им российского кризиса, пытались понять его истоки и наметить перспективы обновления России в демократическом, конституционном смысле.

Любопытны размышления и споры Бахметева и Маклакова о принципах межгосударственных отношений в поствоенной и постреволюционной Европе; о демократии, ее достоинствах и слабых сторонах; об основах этатизма, правах индивидуума и общества; о правах и обязанностях народностей в многонациональном государстве.

Немалое место заняли в переписке и размышления о природе самого большевизма.

Другая задача, которую ставили дипломаты - «предъявить» миру образ новой России, от имени которой они говорят.

В письмах анализируются события, происходившие в России, проблемы международных отношений, а также внутренней политики США и Франции. Особое место уделяется коллективизации и индустриализации, причины и последствия которых были проницательно определены корреспондентами с самого начала их осуществления. Много внимания в переписке уделяется российской истории второй половины XIX - начала XX века, вопросу закономерности или случайности Октябрьской революции 1917 года.

Письма содержат уникальную информацию о внутренней жизни русской эмиграции. Сквозной темой переписки является проблема взаимоотношений общества, государства и личности.

Большую помощь при формировании исторической картины жизни российского зарубежья и событий кануна второй мировой войны оказали документы, вошедшие в сборники переписки бывших царских дипломатов за 1934 - 1940 годы. Это документальное издание было подготовлено Министерством иностранных дел России и Службой внешней разведки (СВР) РФ и получило название: «Чему свидетели мы были…». Переписка бывших царских дипломатов 1934 - 1940 годов». Бытие Русской эмиграции в странах рассеяния, ее полицентризм, противоречивость идейно - политических ориентаций и предпочтений не могут быть поняты вне контекста политической жизни и международных отношений межвоенной эпохи. Этим и обусловлена актуальность выбора этой документальной публикации в качестве источника для сравнительного анализа.

Однако данное издание дополняет комплекс основных источников лишь наполовину, т.к. в сборнике представлен лишь один из интересующих нас корреспондентов - В.А. Маклаков. Но в то же время данная публикация позволяет существенно расширить географию международной политики и проанализировать политическую ситуацию в мире в более полном объеме. Участники «дипломатической переписки» находились в разных городах: Д.И. Абрикосов - в Токио, А.Т. Бельченко - в Ханькоу, С.Д. Боткин и К.Н. Гулькевич - в Берлине, С.Л. Войцеховский - в Варшаве, Б.Н. Гревениц - в Выборге, Е.П. Демидов - в Афинах, В.А. Маклаков и С.В. Жуковский - в Париже, А.С. Ломшаков - в Праге, С.А. Поклевский-Козелл - в Бухаресте, П.А. Руцкий - в Нью-Йорке, Е.В. Саблин - в Лондоне, М.С. Самсонов - в Будапеште, Б.С. Серафимов - в Софии, В.Н. Штрандтман и Н.С. Урсати - в Белграде.

Учитывая также тот факт, что в основном источнике «Совершенно лично и доверительно!» политические взгляды и установки Бахметева представлены в достаточно полном объеме, такое положение ни коим образом не сказывается на качестве анализируемой информации.

При написании работы были использованы труды А.Д. Степанского, такие как, например, «Археография отечественной истории XX века» и В.П. Козлова «Теоретические основы археографии» - в книге рассматриваются основные теоретические проблемы объекта и предмета археографии как сферы научного познания, также предложена новая типология документальных публикаций, по-новому представлены принципы выявления, отбора, систематизации документов в документальной публикации.

Прежде чем выявить объект и предмет археографического исследования применительно к данной работе, необходимо небольшое краткое обоснование сути вопроса.

Основой любой исторической работы являются источники. Собственно, профессиональный историк тем и отличается от литератора, что может и должен подтвердить свои тезисы документально.

В современной исторической науке существуют два понятия археографии - «широкое» и «узкое». Дискуссии между сторонниками того и другого понимания, как и, следовало ожидать, не дали результатов. В качестве компромиссного можно рассматривать мнение, высказанное, в частности, С.О. Шмидтом о разделении «широкой» археографии на полевую (собирание), камеральную (описание) и эдиционную (от лат. editio - издание), причем оговаривалось, что «эдиционная археография - наиболее значимая сфера археографической деятельности».

В советской историографии термин «археография» настолько укоренился, что заменить его чем-нибудь другим никто не пытался даже в постсоветский период. Археография нередко понимается именно как публикациеведение («публикация» = опубликованный источник). Опубликованный документ, не переставая быть документом, в то же время становится произведением печати (или его частью). Вместе с тем в научной литературе давно уже был поставлен вопрос о разграничении понятий «публикация документа вообще» и «публикация документа в качестве исторического источника». Дело в том, что историк в своей научной работе выявляет две основные категории изданных документов. С одной стороны, это документы, опубликованные синхронно времени их создания в целях оперативного оповещения современников (оперативные). Историки охотно пользуются такими публикациями потому, что последние обычно доступнее архивных подлинников (если таковые вообще сохранились). С другой стороны, уже несколько столетий существует практика ретроспективной публикации документов - специально для нужд историка, т.е. в качестве исторического источника. Автор работы солидарен с теми исследователями, которые считают, что объектом археографии являются лишь ретроспективные публикации источников. Их отличия от оперативных заключаются в следующем: 1) публикация осуществляется в целях познания прошлого; 2) публикуемый источник взят из архива, библиотеки, музея, хранящих оперативные издания; 3) публикацию осуществляет археограф, а не создатель документа. Собственно археографическая деятельность определяется состоянием трех сфер: исторической науки, архивного дела, издательского дела.

Один из специалистов в этой области Е.М. Добрушкин пишет: «…вслед за другими исследователями мы будем рассматривать археографию, прежде всего как научную дисциплину (или науку), разрабатывающую теорию и методику публикации документов». Но, наверное, столь жесткое ограничение задач «археографии» только вопросами издания источников не будет разделяться всеми учеными, о чем свидетельствуют, в частности, определения этой науки в современных различных словарях русского языка и факт существования не только в прошлом, но и наше время «археографических экспедиций» и даже «Археографических комиссий».

В.П. Козлов, как и ряд его предшественников, рассматривает «археографию» как публикациеведение и считает, что «эта научная дисциплина, занимающаяся изучением документальных публикаций как одного из проявлений человеческого духа, разработкой принципов, методов, способов их подготовки (теоретическая археография), а также их реализацией (прикладная археография)». Очень интересно, что понимает автор под «объектом» и «предметом» археографии. «В качестве объекта археографии выступает документальная публикация», - говорит В.П. Козлов. - «Предметом археографии, - продолжает автор, - является документ, который с помощью специальных принципов, приемов и правил его издания обретает новую жизнь в документальной публикации».

В отличие от В.П. Козлова, Е.М. Добрушкин считал «документ» не «предметом», а «объектом» археографии. О «предмете» археографии Е.М. Добрушкин не говорил, но уделил много внимания методике подготовки документа к изданию. Я думаю, что В.П. Козлов справедливо ввел «публикации» источников, т.е. продукты издательской деятельности археографов, в состав объектов археографии как науки. Но наряду с публикацией и НСА публикуемый документ имеет значение именно объекта, а не предмета археографии. «Объект» - это нечто материальное, а «предмет» - это задачи, цели, методы исследования или, наконец, реконструкция процесса. Предметом археографии как публикациеведения, является, во-первых, методика подготовки к печати документов - объектов археографии. Предметом археографии служит, во-вторых, история создания публикаций, и в этом плане объект ее шире, ибо он включает в себя не только сами изучаемые публикации, но и все другие опубликованные и неопубликованные источники, проливающие свет на историю возникновения той или иной публикации.

Неоспоримая заслуга В.П. Козлова состоит в том, что в общем определении археографии он, в отличие от большинства своих предшественников, не ограничил ее содержание только теорией и методикой подготовки документов к печати, но и отнес сюда изучение публикаций, т.е. разработку истории развития археографической практики. Конечно, и до него эта история представляла собой предмет ряда монографий, учебных пособий и лекционных курсов по археографии (например, С.Н. Валка, П.Г. Софина, И.И. Корневой, Э.М. Эпштейн, Е.М. Тальман, Т.В. Батаевой, Л.И. Араповой, Г.И. Королева, В.В. Крылова, А.Д. Степанского, Е.М. Добрушкина и др.). Несколько перефразируя В.П. Козлова, можно сказать, что объектом археографии - публикациеведения являются документы различных видов и разновидностей, в том числе и сами документальные публикации, а предмет ее составляют история, теория, методика и практика подготовки к печати отдельных документов и документальных сборников.

Логичны рассуждения В.П. Козлова о том, что «любой документ проходит четыре стадии бытования»:

1) «создание»;

2) «существования в качестве регулятора процессов, явлений, событий действительности»;

3) попадание в архив «для долгосрочного и вечного хранения»;

4) превращение архивного документа в «публичный архивный документ» = «исторический источник». «Одним из признаков исторического источника является его публикация» - пишет автор.

А в другом месте, автор признает, что документ может быть опубликован и на второй стадии своего «бытования», т.е. когда он еще не стал «историческим источником»: это так называемая «оперативная публикация». К «оперативной публикации» надо, вероятно, отнести издание законов, указов, а также подметных писем, листовок, прокламаций, стихов, романов и других литературных произведений.

Если же рассматривать понятие «исторический источник», то здесь можно опереться на мнение С.О. Шмидта о том, что историческим источником является «все то, откуда черпают сведения о прошлом». Какие бы стадии своего «бытования» не проходил «документ», он на каждой стадии способен, по выражению С.О. Шмидта, «источать информацию», т.е. быть «источником».

Изучение стадий «бытования» источника важно, конечно, для источниковедения, истории и организации, теории и практики архивного дела. Археографу же, можно сказать, безразлично, на какой стадии он застает источник как объект для публикации. Его задача - подготовить текст к печати по определенным правилам и снабдить необходимым научно - справочным аппаратом. Кстати, в отношении последнего, В.П. Козлов совершает определенную терминологическую революцию. Различая в составе публикации два «элемента», главным он считает сам текст источника, вторым - «конвой». Под «конвоем» подразумевается как раз научно - справочный аппарат, куда входят заголовок, примечания, комментарии, предисловие, археографическое введение и др.

Так как публикация источников является произведением печати, то обзор их может быть выполнен и с эдиционной (книговедческой) точки зрения. Если для источниковеда и архивоведа центральным понятием в археографии является «археографически опубликованный источник (архивный документ)», то для книговеда таким понятием будет «археографическое произведение печати». Эти два понятия совпадают лишь тогда, когда публикация включает в себя только один источник (или полный комплекс источников определенной категории). Но зачастую публикация содержит искусственно сформированный комплекс разнородных источников; в то же время один источник может войти в несколько различных по составу публикаций. Поэтому не совпадают и понятия «совокупность археографически опубликованных источников» (т.е. археографическая база) и «совокупность археографических произведений печати». Для обозначения последней целесообразно применить особое понятие - «археографический фонд» (как часть печатного фонда научно - справочной литературы), введенное впервые А.Д. Степанским и развитое, впоследствии, В.П. Козловым.

Характеризуя археографическую базу исторической науки, мы отвечаем на вопрос, «какие источники и где опубликованы», а при характеристике археографического фонда речь идет о том, «какие существуют издания и что входит в их состав». Изучение обеих систем публикаций принципиально важно для археографии как научной дисциплины.

Таким образом, исходя из всего вышеперечисленного, можно определить предмет и объект данного археографического исследования так:

Объектом исследования работы является документальная публикация.

Предметом исследования работы является информационный потенциал комплекса документов, содержащихся в трех сборниках используемых в качестве основных источников в данной дипломной работе.

Если рассматривать данную дипломную работу с позиции новизны, то интересно отметить, что указанные выше документальные публикации ранее не подвергались подробному археографическому анализу и разбору, хотя отдельные письма публиковались в научной периодике.

Цель исследования - комплексное изучение и характеристика информационного потенциала документальных публикаций как источников по истории России и феномена российской эмиграции в частности, рассмотрение научно - справочного аппарата публикаций.

Основные задачи работы - это рассмотрение вопросов методики изучения и использования документальных публикаций как исторического источника; исследование истории появления и эволюции издания документов; определение степени полноты издания. Всесторонний и комплексный анализ истории издания позволит восстановить историческую и культурную картину рассматриваемого периода.

Чтобы составить себе четкое представление об истории возникновения, причинах и последствиях российского эмиграционного процесса, необходимо дать хотя бы краткую историографическую характеристику развития изучения этого вопроса.

Российское государство было издавна вовлечено в историю мировых миграций. История иммиграции в Россию из других стран и внутренних перемещений народов в границах Российского государства привлекали внимание исследователей еще в XIX в. И вместе с тем складывание русской диаспоры за рубежом оставалось темой на удивление малоизученной.

Постреволюционное существование российской эмиграции обычно делят (хотя и очень условно, т.к. среди исследователей нет единого мнения относительно периодизации истории русской эмиграции) на «три волны»:

· первая постреволюционная (1917 - начало 1940-х гг.);

· вторая (со Второй мировой войны) - в основном перемещенные лица и родившееся за рубежом новое эмигрантское поколение;

· третья (с начала 1970-х гг.) - выезд на Запад диссидентов, покидавших страну разными путями, зачастую высылаемых за пределы СССР;

· и, наконец, в постперестроечные годы намечается «четвертая волна» - эмиграция из России представителей интеллектуальной элиты - так называемая «утечка умов, мозгов» - эмиграция ученых и деятелей культуры, а также исход на Запад россиян по этническому признаку, прежде всего немцев и евреев.

Хронологические рамки данной дипломной работы затрагивают первые две «волны» российской постреволюционной политической эмиграции (что определено использованными в работе источниками, а именно переписки российских дипломатов В.А. Маклакова и Б.А. Бахметева за 1919 - 1951 годы). В соответствии с этим, историография политической эмиграции в контексте данной работы выглядит следующим образом.

После революции 1917 года появился ряд работ по истории политической эмиграции в России в XIX - XX вв. Но это были не столько исторические исследования, сколько отклики историков и публицистов на идеологические запросы того времени. Тогда же были сделаны первые попытки периодизации истории российской эмиграции XIX - начала XX в., совпадающей с ленинской периодизацией истории освободительного движения в России. Это упрощало анализ сложного процесса эмиграции, хотя бы потому, что эмиграция из России была не только политической, а политическая далеко не сводилась к трем этапам освободительного движения, - ее «волн», потоков было значительно больше.

В конце 1920-х гг. появились и первые работы, рассказывающие об эмиграции из России после октября 1917 года. Вообще, для 1920 - 1930-х годов характерна негативная оценка российского зарубежья. Его состав делился по классовому принципу. Соответственно оценивалось состояние (материальное, психологическое, духовное), возможности адаптации за рубежом, возвращения на Родину. Для «меньшинства - рядовых солдат и казаков», обманным путем, как представлялось, увлеченных за границу, единственное место виделось в стране пролетарской диктатуры, в Советской России. Идейно чуждые элементы, враги рабочих и крестьян, т.е. белогвардейская эмиграция, характеризовалась как классовый враг, который располагал военными и политическими организациями, многочисленными международными связями и финансами, использовал малейшую возможность для борьбы против большевистской власти. Для этого периода характерна публицистика, агитационно - пропагандистская литература. Также активно выпускалась перепечатка воспоминаний, дневников, работ белогвардейцев, что должно было также работать на разоблачение эмиграции. К этой теме приступали и «возвращенцы» 1920-х годов стремившиеся не столько дать общий исследовательский обзор численности, настроений, условий жизни русских за рубежом, сколько изложить собственные версии и воспоминания о недавних событиях. Такое повествование также нередко способствовало формированию отрицательного отношения к классово чуждым элементам, предавшим народные интересы и бежавшим за границу.

Итоги этого историографического периода подвела статья М. Алехина в Большой Советской Энциклопедии, посвященная белой эмиграции. Вместе с тем она как бы задавала методологическую установку на будущее изучение эмиграции. Констатировалось, что свержение царизма в России означало конец русской политической эмиграции, т.е. эмиграции революционной, антицарской. Начинался период эмиграции белой, эмиграции контрреволюционной. В понятие белой эмиграции включались «все людские обломки класса помещиков и капиталистов, отчасти и мелкой буржуазии, выброшенные за пределы Советского Союза после Октябрьской революции и составляющие белогвардейские контингенты контрреволюции. Юридически белоэмигранты, не являясь гражданами СССР, в своем подавляющем большинстве не состоят также и в иностранном подданстве».

С 1930-х годов все темы, имевшие отношение к эмиграции, фактически попали в разряд «запрещенных», а источники, в том числе и воспоминания, оказались в спецхранах библиотек и архивов. Поэтому вплоть до достопамятной «оттепели» 1960-х годов в СССР не было опубликовано по «эмигрантской теме» ни одной сколько-нибудь значительной исследовательской работы.

В самом конце 1950-х - начале 1960-х годов в СССР возвратились некоторые бывшие эмигранты, обнародовавшие вскоре свои воспоминания.

Однако необходимо отметить тот факт, что мемуарная литература 60-х годов, вышедшая из-под пера эмигрантов, вернувшихся в СССР и опубликовавших здесь свои книги, была отмечена печатью политической ангажированности. Первой из таких книг явилась книга Л.Любимова (1963). Ставшая в свое время в СССР бестселлером, она впервые после долгих лет молчания рассказывала о жизни постреволюционных эмигрантов без преувеличения и фантазий. На самом деле при сравнении с новыми документами она читается по крайней мере как не вполне искренняя, призванная угодить советским властям.

С конца 1990-х годов стали издаваться в России мемуары многих эмигрантов, придерживавшихся самых разных взглядов на свою жизнь в эмиграции и на отношение к СССР.

Трилогия Р.Б. Гуля, например, ни в чем не показывает зависимость автора от каких бы то ни было обязательств. Некоторые вопросы, затронутые в ней, как, к примеру, посещение группой эмигрантов Советского посольства в 1944 году и их беседы с послом СССР оценены остро критически. Любимов старательно обходил эту тему, в то время как Гуль откровенно вскрывает подоплеку встреч и переговоров. Л.Любимов ни словом не обмолвился о жестком противостоянии групп эмигрантов из-за получения советских паспортов. Р.Гуль называет вещи своими именами, рассказывая, кто из эмигрантов и почему пошли на соглашение с Советским государством и как тяжела была расплата тех активистов эмигрантских организаций, которые во время Второй мировой войны беззаветно служили делу борьбы с гитлеризмом в мире. Р.Гуль знал многих эмигрантов, придерживавшихся разных политических позиций. Упоминал о тех, кого он называл «совпатриотами», не слишком симпатизируя им. Упомянут и М.М. Штранге - известный историк, много лет проработавший в Институте истории АН СССР. Оказалось, что он был коммунистом - чекистом. В годы Второй мировой войны жил с родителями в роскошном замке, где под видом пансионата содержали явочную квартиру и укрытие для коммунистов - участников «Сопротивления».

Историей «белой эмиграции» стали интересоваться те исследователи, которые занимались изучением борьбы партий и классов в начале XX в. Однако и работы советских ученых того времени, и публикации зарубежных авторов рассматривали главным образом ее послеоктябрьскую волну. При этом и те, и другие работы были политизированы.

Первым значительным шагом в изучении темы стали в 70-е годы работы Л.К. Шкаренкова и А.Л. Афанасьева. В них собран значительный конкретный материал по истории «белой» и «антисоветской» эмиграции, несмотря на чинимые в то время препятствия к его выявлению и обобщению. В 1981 году Л.К. Шкаренков в книге «Агония белой эмиграции», а затем в 1986 и 1987 годах в двух переработанных изданиях, по сути дела стал первым, кто позволил себе по-новому подойти к истории российской эмиграции. Все три издания его книги стали без преувеличения событием на советском книжном рынке, бестселлером. В ту пору еще не могло быть и речи о тех «вольностях» авторов, которые стали возможны позднее на рубеже 1980-х и 1990-х годов, в XXI веке.

Некоторые историки нового поколения позволяют себе упрекать Л.К. Шкаренкова и других ученых, работавших в 1960 - 1980-е годы, в верности догмам тоталитарного государства, забывая или не ведая того, что его книга вышла впервые за многие десятилетия фактического вето, наложенного государством на объективный подход к истории постреволюционной эмиграции.

За ширмой традиционного названия автор донес до читателей новый подход к эмиграции и эмигрантам. Это видно не только при знакомстве с его текстом, где недоступные тогда материалы «коллекций» Пражского РЗИА соседствуют со «спецхрановской» литературой 1920-х годов, выходившей в Советской России, и с множеством эмигрантских изданий. Об этом говорят выдержанные в спокойном стиле заголовки разделов. Монография Л.К. Шкареноква стала новым словом в отечественной историографии. Посвященная в основном политическим, военным проблемам эмиграции, книга Шкаренкова знакомила и с судьбами многих людей, в том числе выходцев из партий, противостоявших большевикам, которые во время Второй мировой войны заняли твердую антифашистскую позицию. Многие из них подверглись жестоким репрессиям и расстрелу в гитлеровских концлагерях.

В книге «Агония белой эмиграции» автор нашел место показу повседневной, говоря современным языком, жизни эмигрантов. Этой теме посвящена глава II «Жизнь на чужбине». Л.К. Шкаренков обозначил множество тем по истории эмиграции, достойных глубокого изучения. К ним относятся вопросы о позиции дипломатических служб и учреждений, оставшихся после революции за пределами России. Они претерпевали сложнейшую эволюцию и, помимо дел, имевших отношение к антисоветской борьбе внешних и внутренних сил, уделяли внимание и оказывали реальную поддержку эмигрантам. То же относится и к деятельности в эмиграции российских общественных институтов, Земгора и не только его.

«Эмигрантской темой» в годы застоя можно было заниматься, только «разоблачая» буржуазную идеологию и осуждая уехавших. Одновременно за рубежом появился ряд интересных, насыщенных конкретным материалом монографий по истории российской эмигрантской литературы, культурной жизни в целом. По мере того, как советское литературоведение, искусствоведение, науковедение старались «забыть» и «вычеркнуть» многие имена бывших соотечественников - деятелей искусства, науки, культуры, зарубежные авторы ставили своей задачей сделать все возможное, чтобы эти имена сохранить. Задолго до появление в советской исторической литературе работ по истории инакомыслия в СССР в зарубежной историографии были уже опубликованы книги и по этой тематике.

С началом демократизации нашего общества с середины 1980-х годов, интерес к русскому зарубежью, всегда подспудно существовавший в стране, выплеснулся в виде множества статей на страницы газет, журналов, популярных книг. В них журналисты делали первые попытки переосмыслить старые представления об эмиграции а историки коснулись конкретных страниц ее прошлого. За рубежом же исследователи «русской культуры в изгнании» получили новый импульс к расширению и углублению проблематики своих работ.

Дипломная работа состоит из введения, трех глав и заключения.

Во введении были рассмотрены основные цели и задачи работы, обозначены объект и предмет исследования, освещена новизна темы, дана историографическая характеристика исследуемого периода.

В первой главе приведены краткие биографические справки об участниках изучаемой переписки, Б.А. Бахметеве и В.А. Маклакове с целью подтверждения актуальности выбора именно этих документальных публикаций и краткая историческая справка о первой и второй «волнах» русской эмиграции на основе литературы и опубликованных источников, посвященных рассматриваемому периоду.

Во второй главе приведен как археографический анализ исследуемых публикаций, так и всесторонний анализ истории издания.

В третьей главе автор попытался дать основную содержательную характеристику исследуемой переписки, выбрав для этого наиболее интересные и значимые, по его мнению, темы и сюжеты.

В заключении работы обозначены основные выводы, которые сделал автор после проведенного исследования: изучения документальных публикаций и проведения археографического анализа.

Глава I. БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

В.А. Маклаков (1869 - 1957)

Василий Алексеевич Маклаков родился 10 мая 1869 года в Москве. Его мать происходила из богатой помещичьей семьи, отец был известным врачом - офтальмологом, впоследствии профессором медицинского факультета. После окончания гимназии с серебряной медалью Маклаков поступил на естественный факультет Московского университета, однако вскоре перешел на историко - филологический; он слушал лекции великого русского историка В.О. Ключевского, его наставником стал другой выдающийся историк - П.Г. Виноградов, прочивший Маклакову научную карьеру. Однако активное участие в студенческом движении (Маклаков был арестован на несколько дней во время студенческих волнений, дважды исключался из университета) создало ему репутацию неблагонадежного, и попечитель Московского учебного округа Н.П. Боголепов воспротивился оставлению Маклакова при университете.

В 1896 году, пройдя за один год курс юридического факультета, Маклаков поступил в московскую адвокатуру, сначала в качестве помощника присяжного поверенного (он работал с Ф.Н. Плевако и А.Р. Ледницким), а затем самостоятельно практикующего адвоката.

Судебная карьера Маклакова была блистательной. Логика, ясность и внешняя острота его речей производили сильное впечатление на судей и чарующее - на публику. Вскоре Маклаков заслужил славу одного из лучших ораторов России. Наиболее известные процессы, в которых ему пришлось выступать - дело о Выборгском воззвании, по которому судились депутаты I Государственной Думы, обратившиеся, после ее роспуска, с призывом к населению в знак протеста не платить налогов и отказываться от службы в армии (1908) и дело Бейлиса, полностью сфабрикованное и показательное (1913).

Маклаков со студенческих времен отличался «вкусом к общественности»; с 1903 года он стал секретарем кружка либеральных земцев «Беседа»; вошел в кружок защитников по политическим делам, организованный группой оппозиционно настроенных московских адвокатов. В 1905 году Маклаков стал одним из организаторов Союза адвокатов. Вполне логичным было его участие в создании конституционно - демократической партии (1905), главной партии российских либералов, членом Центрального комитета которой он был с 1906 года. По кадетскому списку Маклаков трижды избирался в Государственную Думу, начиная со II.

В партии кадетов Маклаков занимал, по его собственным словам, самую правую позицию; вместе с близкими к нему политически П.Б. Струве, С.Н. Булгаковым и М.В. Челноковым он заработал шутливое прозвище «черносотенного» кадета. Маклаков был сторонником сотрудничества с «исторической» властью; он весьма скептически относился к идее введения в России всеобщего избирательного права, учитывая неграмотность значительной части населения; расходился он с партийной программой и в аграрном вопросе, будучи противником принудительного отчуждения частновладельческих земель. В партии он был, по словам ее лидера П.Н. Милюкова, при особом мнении. Тем не менее партия поручала ему выступления по многим принципиальным вопросам; ораторский дар Маклакова был своеобразным «секретным оружием» кадетов.

«Идеей фикс» Маклакова было внедрение законности в русскую жизнь. Он отстаивал принципы права и законности как в своей практической деятельности, так и в публицистических статьях. Признанный «законник» Маклаков подготовил совместно с И.Я. Пергаментом «Наказ» (регламент) Государственной Думы, которым, несмотря на то, что официально он не был принят, Дума руководствовалась в своей повседневной работе. Не случайно Маклаков в списках возможного правительства, подготовленных «Прогрессивным блоком» (объединением оппозиционных правительству фракций Государственной Думы и Государственного Совета в 1915 году), неизменно фигурировал в качестве министра юстиции.

В Маклакове каким-то образом сочетался западник со славянофилом; поездка во Францию в 1889 году произвела на него неизгладимое впечатление; месяц, проведенный тогда в Париже остался, как он признался 65 лет спустя, лучшим в его жизни. Впоследствии Маклаков ездил во Францию каждый год; французский язык он знал в совершенстве. В 1908 году, вероятно, в связи с событиями на Балканах, в частности, аннексий Австро-Венгрией Боснии и Герцеговины, Маклаков увлекся славянским движением; его славянофильство и патриотизм, в особенности, выросли в период Первой мировой войны.

Бездарное ведение войны, засилье камарильи при дворе вызвало острую критику со стороны Маклакова. 3 ноября 1916 года Маклаков произнес в Думе одну из самых ярких антиправительственных речей, завершив ее словами: «Либо мы, либо они: вместе наша жизнь невозможна». Степень его оппозиционности достигла такого накала, что этот законник выступил в качестве юридического консультанта убийц Г.Е. Распутина, став, по его собственному признанию, фактически соучастником убийства.

Маклаков был одним из немногих лидеров оппозиционных партий, понимавшим, что в случае революции события пойдут совсем не по тому сценарию, на который рассчитывают политики; он не верил в способность общественности, не имевшей практического опыта, управлять страной; не верил он и в успешность осуществления реформ во время войны. Не удивительно, что он встретил Февральскую революцию без восторга. Ему как бы причитался пост министра юстиции; во всяком случае он фигурировал и в министерском списке, составленном 13 августа 1915 года при образовании «Прогрессивного блока», на случай его прихода к власти, и в списке, составленном 6 апреля 1916 года для кадетского съезда; министром юстиции во Временном правительстве в итоге стал А.Ф. Керенский.

Маклаков говорил, что портфеля ему никто предлагал; М.А. Алданов предположил, и, возможно, не без оснований, что бесспорный кандидат на этот пост его особенно не добивался; надо было проявить некоторую настойчивость, а Маклаков не стал этого делать. Во всяком случае, выглядело довольно странно, что Маклаков, назначенный комиссаром в Министерство юстиции 28 февраля, не сменил эту должность на министерский пост. Затем он был избран Председателем Юридического совещания при Временном правительстве, но отказался в пользу Ф.Ф. Кокошкина, которому ранее этот пост был «обещан»; в итоге Маклаков довольствовался ролью члена комиссии по выработке положения о выборах в Учредительное собрание. Возможно, кроме пассивности самого Маклакова, в том, что он не сделал министерскую карьеру, сказались интриги Председателя Временного правительства князя Г.Е. Львова. Во всяком случае, Маклаков в частной переписке отзывался о нем и о его стремлении продвигать «своих» людей с нескрываемым сарказмом и плохо скрытой обидой.

Если определить одним словом господствующее настроение Маклакова в 1917 году, то этим словом, несомненно, будет «скептицизм». Симптоматично, что в период между Февралем и Октябрем он произнес, кажется, только одну публичную речь. Это было выступление на Московском государственном совещании в августе. Маклаков обратился к участникам совещания с призывом к единению.

Однако Маклаков не верил ни в возможность соглашения, ни в возможность установления твердой власти, которая ассоциировалась с военной диктатурой и конкретно с личностью генерала Л.Г. Корнилова. Он говорил одному из руководителей Офицерского союза Л.Н. Новосильцеву: «Передайте генералу Корнилову, что ведь мы его провоцируем. Ведь Корнилова никто не поддержит, все спрячутся…». Говоря «мы» Маклаков имел в виду «общественных деятелей», устроивших Корнилову на Московском совещании восторженный прием.

Еще меньше надежд при его ироничном отношении к «четыреххвостке» вызывало у Маклакова Учредительное собрание. «Для народа, - говорил он в декабре 1917 года, - большинство которого не умеет ни читать, ни писать, и при всеобщем голосовании для женщин наравне с мужчинами Учредительное собрание явится фарсом».

Кстати, сам Маклаков, уже будучи во Франции, по кадетскому списку был избран 24 ноября 1917 года в это некогда вожделенное для русских либералов Собрание. Однако 28 ноября кадеты были объявлены большевиками «врагами народа», а некоторые товарищи Маклакова по партии арестованы. Просуществовало Учредительное собрание в России, как известно, менее суток; 5 января 1918 года стало первым и последним днем его работы.

Не удивительно, что Маклаков охотно принял назначение послом в Париж.

Маклаков так излагал предысторию своего назначения: «В самом начале революции в шутку я сказал Милюкову (тогда занимавшему пост министра иностранных дел), что не желаю никаких должностей в России, но охотно бы принял должность консьержа по посольству в Париже… Позднее я узнал, что он сделал запрос обо мне без моего ведома; тогда же французское правительство выразило согласие».

Возможно, Милюков хотел сплавить подальше не всегда удобного оппонента; с другой стороны, лучшую кандидатуру для этой должности трудно было подыскать. Маклаков прекрасно знал Францию и французских политиков; его французский язык был совершенен.

Маклаков пользовался высоким авторитетом во французских политических кругах: чтобы убедиться в этом, достаточно почитать мемуары посла Франции в России Мориса Палеолога. В согласии французского правительства принять его в качестве посла, утверждает тот, можно было не сомневаться.

11 октября 1917 года Маклаков выехал к месту назначения; в Париж он прибыл 26 октября (8 ноября по новому стилю) и в тот же день отправился в Министерство иностранных дел вручать верительные грамоты. Министр иностранных дел Франции Луи Барту сообщил Маклакову о случившемся накануне перевороте и о том, что министр иностранных дел Временного правительства М.И. Терещенко, подписавший грамоты посла, в тюрьме. «Но на это ни он, ни я серьезно не посмотрели, - вспоминал впоследствии Маклаков, - думали, что все это скоро кончится».

Это кончилось 74 года спустя; как оказалось, в октябре 1917 года Маклаков покинул Россию (если не считать коротких поездок в 1919 и 1920 годах) навсегда. 1917 год разделил его жизнь надвое: оставшиеся 40 лет Маклаков провел в Париже, сначала в качестве посла несуществующего государства, затем - эмигранта.

После завершения карьеры «посла без правительства», Василий Маклаков остался в Париже общепризнанным лидером и представителем значительной русской эмигрантской общины во Франции. Он написал несколько книг воспоминаний о жизни и политике позднеимперской России, которые стали классикой этого жанра и по сей день оказывают значительное влияние на историографическую трактовку этого периода.

Б.А. Бахметев (1880 - 1951)

Бахметев был младше Маклакова на 11 лет; это был человек другого поколения, другого жизненного опыта и во многом другой ментальности. Если о его старшем современнике написано довольно много, хотя полной научной биографии Маклакова до сих пор не существует, то Бахметев, как это ни странно для столь заметной фигуры, нечасто становился «объектом» изучения историков. Возможно, это объясняется его «пограничным» положением: полжизни он провел в России, полжизни - в Америке. Для советских историков Бахметев был фигурой «нон-грата», да и его личный архив в Колумбийском университете был для них совершенно недоступен; что же касается историков американских, то бывший посол интересовал их преимущественно как дипломат. О Бахметеве писали в исследованиях, посвященных внешней политике США, в особенности, российско - американским отношениям. Что же касается остальных периодов его жизни, то о них можно почерпнуть достаточно поверхностные и нередко ошибочные сведения в некрологах и справочных изданиях.

Бахметев был человеком довольно скрытным и не опубликовал, в отличие от многих своих современников и коллег - дипломатов, никаких мемуаров. Хотя, вероятно, такие намерения у него были в конце жизни; он надиктовал свои воспоминания Уэнделлу Линку, записавшему их на wire - recorder в рамках проекта Oral History Memoirs Колумбийского университета. При распечатке текст составил более 600 машинописных страниц. Однако скрытный характер Бахметева чувствуется и в этом тексте - в нем очень много общеисторических рассуждений (возможно, необходимых для американских читателей, не очень сведущих в тонкостях русской истории), а личному аспекту отводится совсем незначительное место. Тем не менее устные воспоминания Бахметева являются, пожалуй, главным источником для его биографа, хотя и в них мемуарист предпочел кое-что опустить.

Возможно, скрытность Бахметева выработалась гораздо раньше, нежели он вступил на дипломатическое поприще, и тому были определенные причины. В биографической справке, находящейся среди бумаг Бахметева в Колумбийском университете, указывается, что он родился в Тифлисе 1 мая 1880 года. Однако в личном деле «экстраординарного профессора по кафедре прикладной механики Политехнического института Б.А. Бахметева» указано, что родился он 20 июля того же года, о чем сделана запись в метрической книге Тифлисской Сололакской Вознесенской церкви за 1880 год, что его родители неизвестны и он «принят на воспитание инженером - технологом Александром Павловичем Бахметьевым», а восприемниками были А.П. Бахметьев и дочь статского советника А. Шателена девица Ольга. 25 ноября 1892 года А.П. Бахметьев усыновил Бориса, о чем состоялось решение Тифлисского окружного суда. Нам неизвестны какие-либо подробности о происхождении Бахметева. Кстати, о разночтениях в написании фамилии нашего героя; неясно, когда он «потерял» мягкий знак при написании своей фамилии; во всяком случае, в документах и письмах после 1917 года он подписывался как «Бахметев».

В 1898 году Бахметев закончил с золотой медалью 1-ю Тифлисскую гимназию (кроме гимназического курса он занимался дома языками - французским, английским и немецким, а также музыкой) и в том же году поступил в Институт путей сообщения в Петербурге. Специальность инженера была наиболее престижной в России того времени и экзамены были очень трудными, а конкурсы - высокими. Однако преподавание в институте, по мнению Бахметева, было отсталым.

Очень быстро Бахметев «вошел» в политику. «Мы покидали наши родные города политически наивными, - вспоминал он более полувека спустя. - Однако в атмосфере университета, проникнутой политическими ожиданиями и размышлениями, быстро становились революционерами по духу, а иногда - и по делам… Гуманистический элемент был очень силен и я не могу себе представить, что в то время кто-нибудь в возрасте 20 лет не был своего рода социалистом». Бахметев также относился к числу этих молодых людей. Только вот социалистом он стал не «своего рода», а самым - настоящим - членом РСДРП, и довольно заметным.

В 1898 году, когда Бахметев поступил в институт, началась активизация студенческого движения, принявшего в 1899 году массовый и публичный характер. По мнению Бахметева, освободительное движение, завершившиеся в 1905 году, началось на самом деле в 1899-м. Кстати, в этом тезисе - о завершении освободительного движения в 1905-м году, т.е. с изданием Манифеста 17 октября, декларировавшего созыв законодательной Думы и гражданские свободы, возможно, чувствуется не только личный жизненный опыт и позднейшие размышления, но и влияние Маклакова - сначала в личной переписке, а затем и в книгах и статьях отстаивавшего положение о том, что после издания Манифеста русским либералам надо было заниматься органической работой и заключить союз с исторической властью против революции.

После окончания института Бахметев был направлен на два года за границу для подготовки к преподавательской деятельности в основанном С.Ю. Витте Политехническом институте по кафедре гидравлики. Он провел год в Швейцарии, где в Цюрихском Политехникуме изучал гидравлику, а затем год в Америке изучал методы инженерной работы и работал на постройке канала Эри.

Любопытно, что Бахметев и заграницей не оставлял политической деятельности и сочетал изучение инженерного дела с пропагандой социалистических идей.

Бахметев не упоминал о своей активной пропагандистской деятельности в мемуарах; между тем, фигурой среди социал - демократов он был довольно видной. Чем еще объяснить его избрание на IV съезде РСДРП, состоявшемся в 1906 году, в состав ЦК партии от меньшевиков? Судя по всему, Бахметев не стремился популяризировать свое социал - демократическое прошлое; во всяком случае никогда не упоминал о нем ни в печати, ни в частной переписке.

Однако вскоре после достижения вершины своей революционной карьеры, избрания в ЦК ведущей революционной партии в России, Бахметев постепенно начинает отходить от политики такого рода. Он, по-видимому, был по-настоящему увлечен профессиональной деятельностью; возможно, свою роль сыграли и изменения в личной жизни - 15 (29) июля 1905 года состоялось бракосочетание Бахметева и Елены Михайловны Стринской (по другим источникам - Сперанской), дворянки, слушательницы Санкт - Петербургского женского медицинского института.

С 1 сентября 1905 года Бахметев приступил к работе в качестве страшего лаборанта кафедры гидравлики Политехнического института; вскоре он начал преподавать французский язык на электромеханическом и кораблестроительном отделениях. С 1905 по 1911 год Бахметев был внештатным преподавателем института; в 1911 году он защитил докторскую диссертацию в Институте инженеров путей сообщения, а 30 ноября того же года стал штатным преподавателем Политехнического института. 26 мая 1912 года ему было присвоено звание адъюнкта по кафедре прикладной механики, а 28 января 1913 года «высочайшим приказом» он был назначен экстраординарным профессором той же кафедры. Бахметев преподавал гидравлику, гидроэнергетику, теоретическую и прикладную механику. В 1912 году были изданы его «Лекции по гидравлике», в 1914-м - «Переменные потоки жидкости».

Однако Бахметев не был только теоретиком и преподавателем; он организовал частную контору, которая занималась разработкой технических проектов как по заказам правительства, так и частных компаний. Бахметев привлек к работе не только русских, но также французских и швейцарских инженеров. Проекты, над которыми работала бахметевская контора, были достаточно масштабными. Он был увлечен практической деятельностью, которая должна была преобразовать Россию. По мнению Бахметева, эпоха Третьей Думы (1907 - 1912) была временем бурного развития страны - это касалось народного образования, экономического и технического прогресса. В интервью Уэнделлу Линку он говорил, с явно чувствующейся досадой, что большинство технических достижений коммунистов - гидроэлектростанции, железные дороги и т.д. - уходят своими корнями в эпоху III Думы.

Досада Бахметева объяснялась тем, что он стоял у истоков многих проектов, завершенных уже при советской власти и объявленных ею своим достижением. Причем завершенных во многом не так, как мыслилось Бахметеву. Так, он был главным инженером большой компании, планировавшей построить гидроэлектростанцию на Днепре. Этот первый большой проект Бахметева был претворен в жизнь коммунистами - название этой гидроэлектростанции известно всем - Днепрогэс. Однако при проектировании Днепростроя Бахметев не шел так далеко, как большевики - ему нельзя было переселять деревни, затоплять кладбища и т.п. Сравнивая свой и большевистский проекты с экономической точки зрения, Бахметев говорил, что его проект стоил около 17 миллионов рублей, а большевистский, в сопоставимых ценах - 150 миллионов. Это результат неэффективного планирования и работы, считал он.

Кроме Днепростроя, он был главным инженером при проектировании Волховстроя и еще одной гидроэлектростанции в Финляндии, которые должны были наряду с Днепростроем снабжать электроэнергией Петроградскую губернию. Проектирование и постройку всех этих гидроэлектростанций осуществили впоследствии в значительной степени ученики и помощники Бахметева. Принимал он также участие в разработке проекта по ирригации и орошению Средней Азии, в частности, Голодной степи.

С началом войны Бахметев, который как профессор призыву не подлежал, стал работать в Красном Кресте. Он был помощником управляющего (директора) хирургического госпиталя, в который были преобразованы общежития Политехнического института, затем в течение четырех или пяти месяцев был его директором.

В начале 1915 года Бахметев начал также работать для Особого совещания по обороне. Ему давались различные ответственные поручения. Так, он был направлен на некоторое время в Архангельск, остававшийся единственным не заблокированным русским портом, с тем, чтобы наладить там дело. Интересно, что его помощником в этой поездке был М.И. Терещенко, будущий министр иностранных дел Временного правительства.

В сентябре 1915 года Бахметев по предложению председателя Центрального Военно - промышленного комитета А.И. Гучкова и председателя Государственной думы М.В. Родзянко, входившего в ЦВПК, был командирован в США, разобраться, почему происходят задержки с поставками заказанных материалов и выправить ситуацию. Гучкову и Родзянко было известно, что Бахметев владеет английским языком, а также бывал в США раньше.

Очевидно, Бахметев был весьма ценным сотрудником не только с точки зрения руководства ЦВПК, но и государственных структур. Во всяком случае управляющий Особым совещанием по обороне государства ходатайствовал 13 января 1916 года перед Политехническим институтом (профессором которого продолжал числиться Бахметев) о продлении командировки Бахметеву.

Каковы были к тому времени политические «верования» бывшего члена ЦК РСДРП? Бахметев прекратил всякие отношения с социал - демократами еще за шесть или семь лет до революции. К моменту падения самодержавия он не имел со своими бывшими товарищами по партии абсолютно никаких связей. Бахметев не принадлежал ни к одной из партий, но большинство его друзей принадлежало к октябристам. Случилось так, что лидеры октябристов, Гучков и Родзянко, несмотря на разницу в возрасте были, по его словам, его друзьями. Однако сам Бахметев октябристом не был. Не был он и кадетом. Позднее сам Бахметев определил свои тогдашние воззрения как гуманистический социализм.

Вскоре после Февральской революции, 9 марта 1917года, Бахметев получил назначение на должность товарища (заместителя) министра промышленности и торговли Временного правительства при министре А.И. Коновалове, с оставлением в должности профессора Политехнического института. К тому же Бахметев как статс - секретарь замещал в случае необходимости министра на заседаниях правительства. Бахметев был увлечен своей работой. Занимался он ей недолго, лишь два месяца до своего отбытия в Америку.

Во время встречи с министром иностранных дел П.Н. Милюковым, Бахметев получил от коллеги неожиданное предложение - вновь отправиться в Америку, теперь уже в качестве посла. Прежний посол, однофамилец Бахметева Георгий (Юрий) Петрович подал в отставку. Между тем США только что вступили в войну, что переводило отношения с ними союзников по антигерманской коалиции на новый уровень. За океан недавно отправились английская и французская миссии во главе, соответственно, с лордом Бальфуром и Р. Вивиани с целью переговоров о кредитах и поставках различных материалов. «Мы должны послать кого-нибудь туда. Возьметесь ли Вы за это дело?» - в лоб спросил посетителя Милюков.

Бахметев поначалу отнекивался, ссылаясь на свою молодость (36 лет, что в то время считалось довольно юным возрастом для посла) и неопытность. Милюков настаивал, подчеркивая, что в данном случае это не только дипломатическая миссия. Это правительственная миссия по организации военного сотрудничества и урегулированию экономических проблем. Россия остро нуждалась в получении новых займов. «У нас нет никого, кто знает Америку так хорошо» - заключил министр.

В конце концов Бахметев дал согласие на предложение Милюкова. Колебания Бахметева закончились чем-то вроде компромисса - он возглавлял миссию, и после завершения ее работы мог вернуться обратно. Ему был обещан, в случае возвращения, тот же пост. 25 апреля 1917 года указом Временного правительства Бахметев был назначен «начальником российской чрезвычайной миссии в США с возложением на него на время пребывания миссии в США управления российским посольством в Вашингтоне и присвоением на это время звания чрезвычайного и полномочного посла».

Борис Бахметев остался в США после завершения дипломатической карьеры, вскоре получил американское подданство, стал преуспевающим бизнесменом, затем профессором инженерии в Колумбийском университете и пионером инженерного образования в этой стране. Его советы относительно отношений с Россией продолжали ценить в правительственных кругах, по крайней мере в президентство его знакомого, корреспондента и коллег - инженера, Герберта Гувера.

Из истории первой и второй «волн» русской эмиграции

Научный интерес для исследования в рамках данной дипломной работы представляют первые две волны политической послеоктябрьской эмиграции. В данной главе автором был проведен краткий историографический анализ истории возникновения и развития первой и второй «волн» русской постреволюционной эмиграции на основе опубликованных источников и литературы.

Итак, февральская революция 1917 года ознаменовала собой конец четвертого этапа политической эмиграции В марте 1917 года в Россию вернулись даже такие старожилы эмиграции, как Г.В. Плеханов и П.А. Кропоткин. Для облегчения репатриации в Париже образовался Комитет по возвращению на родину, во главе которого стали М.Н. Покровский, М. Павлович (М.Л. Вельтман) и др. Аналогичные комитеты возникли в Швейцарии, Англии, США. В то же время Февральская революция положила начало и новому этапу российской политической эмиграции (1917 - 1985), которая после октября 1917 года приобрела характер антибольшевистской, антикоммунистической, антисоветской. Уже к концу 1917 года за рубежом оказались члены царской фамилии, представители аристократии и высшего чиновничества, выполнявшие дипломатические функции за границей. Однако их отъезд не был массовым. Напротив, количество возвращавшихся после долгих лет пребывания на чужбине было больше числа выезжающих.

Иная картина начала складываться уже в ноябре 1917 года. Подавляющее большинство выехавших в пятую (с 1895 года) «волну» российской политической эмиграции (или первую «волну» после октября 1917 года), около 2 млн. человек, составили люди, не принявшие Советской власти и всех событий, относящихся к ее установлению. Это были не только «представители эксплуататорских классов», верхушка армии, купцы, крупные чиновники. Точную характеристику социального состава эмиграции того времени дала уехавшая из большевистской страны З. Гиппиус: «…одна и та же Россия по составу своему, как на Родине, так и за рубежом: родовая знать, государственные и другие служилые люди, люди торговые, мелкая и крупная буржуазия, духовенство, интеллигенция в разнообразных областях ее деятельности - политической, культурной, научной, технической и т.д., армия (от высших до низших чинов), народ трудовой (от станка и от земли) - представители всех классов, сословий, положений и состояний. Западная часть Украины (январь - март 1919 года), Одесса (март 1919 года), Крым (ноябрь 1920 года), Сибирь и Приморье (конец 1920 - 1921 годов) поочередно становились свидетелями многолюдных эвакуаций с частями белых армий. Параллельно шла так называемая «мирная эмиграция»: «буржуазные специалисты», получив под разными предлогами командировки и выездные визы, стремились за пределы России. О национальном, половозрастном, социальном составе уехавших может сказать информация, собранная в 1922 году в Варне (3354 опросных листа). Уезжали русские (95,2%), мужчины (73,3%), среднего возраста - от 17 до 55 лет (85,5%), образованные (54,2%).

Географически эмиграция из России была направлена прежде всего в страны Западной Европы. Первое направление - государства Прибалтики - Литва, Латвия, Эстония, Финляндия, второе - Польша. Оседание в соседних с Россией государствах объяснялось надеждами на скорое возвращение на родину. Однако позже эти не оправдавшиеся надежды заставили выезжавших податься дальше, в центр Европы - в Германию, Бельгию, Францию. Третье направление - Турция, а из нее - в Европу, на Балканы, в Чехословакию и Францию. Известно, что через Константинополь только за годы Гражданской войны прошло не менее 300 тыс. русских эмигрантов. Четвертый путь эмиграции российских политических беженцев - в Китай, где довольно быстро появился и особый район их расселения. Кроме того, отдельные группы россиян и их семьи оказались в США и Канаде, в странах Центральной и Южной Америки, в Австралии, Индии, Новой Зеландии, Африке и даже на Гавайских островах. Уже в 1920-е годы можно было заметить, что на Балканах сосредоточивались главным образом военные, в Чехословакии - те, имел отношение к Комучу (Комитету Учредительного собрания), во Франции - кроме представителей аристократических семей - интеллигенция, в Соединенных Штатах - дельцы, предприимчивые люди, желавшие нажить капиталы в крупном бизнесе. «Перевалочным пунктом» туда для одних был Берлин (там ждали «окончательной визы»), для других - Константинополь.

Центром политической жизни русской эмиграции в 20-х годах был Париж, здесь были расположены ее учреждения и проживало несколько десятков тысяч эмигрантов. Другими значительными центрами «рассеяния» русских были Берлин, Прага, Белград, София, Рига, Гельсингфорс. Возобновление и постепенное угасание деятельности за рубежом различных российских политических партий хорошо описаны в литературе. Меньше изучен быт и этнографические характеристики рассматриваемой волны российской политической эмиграции.

Наметившееся после окончания Гражданской войны «возвращенчество» в Россию не приняло всеобщего характера даже после объявленной в 1921 году политической амнистии, однако в течение нескольких лет оно все же было массовым. Так, в 1921 году в Россию возвратились 121 343 уехавших, а всего с 1921 по 1931 годы - 181 432 человека. Этому немало помогли «Союзы возвращения на Родину» (самый крупный - в Софии). С вернувшимися репатриантами советские власти не церемонились: бывшие офицеры и военные чиновники расстреливались сразу же после прибытия, часть унтер-офицеров и солдат оказалась в северных лагерях. Возвратившиеся обращались к возможным будущим «возвращенцам» с призывами не верить «гарантиям большевиков», писали и комиссару по делам беженцев при Лиге Наций Ф. Нансену. Так или иначе, но нансеновская организация и проект паспорта, предложенный им и одобренный 31 государством способствовали размещению и обретению места в жизни 25 тыс. россиян, оказавшихся в США, Австрии, Бельгии, Болгарии, Югославии и других странах.

Пятая волна российской эмиграции, по понятным причинам, совпала и с новой волной религиозной эмиграции из России. В отличие от первого потока уезжавших по религиозным причинам, в послеоктябрьские десятилетия покидали страну не сектанты, а представители православного духовенства. Это были не только высшие его чины, но и рядовые священники, дьяконы, синодальные и епархиальные чиновники всех рангов, преподаватели и учащиеся духовных семинарий и академий. Общее число представителей духовного звания среди эмигрантов было невелико (0,5%), но даже малочисленность уехавших не предотвратила раскола. Созданные в ноябре 1921 года в Сремских Карловицах (Югославия) Синод и церковный совет при Высшем русском церковном управлении за границей не были признаны главой Московской патриархии Тихоном, передавшим управление западноевропейскими приходами своему ставленнику. Взаимные обвинения в ереси не притупились и спустя десятилетия, однако рядовые миряне - эмигранты всегда были далеки от этих раздоров. Многие из них отмечали, что быть православным для них «означало чувствовать себя русским». Православие оставалось духовной опорой тех, кто верил в возрождение жизненного уклада прежней дореволюционной Российской державы, в «уничтожение коммунизма и безбожия»

Говоря об эмиграции по политическим и религиозным мотивам в 1917 - начале 1930-х годов, нельзя забывать того, что «из России ушла не маленькая кучка людей; ушел весь цвет страны…». Октябрь 1917 года положил начало огромной эмиграции деятелей науки и культуры, не сравнимой по масштабам с первой, в начале XX века. Из России уехали сотни и тысячи образованных, одаренных людей, возобновивших научную и творческую деятельность за пределами России. Только с 1921 по 1930 годы ими было проведено пять съездов «академических организаций», где тон задавали профессора и доценты бывших российских университетов. За полтора десятка лет нашими соотечественниками за рубежом было издано 7038 названий заметных в научном отношении исследовательских работ. Не прекращалась в эмиграции ни театрально - концертная, ни литературная жизнь. Напротив, достижения русских эмигрантов - литераторов и артистов - вошли в золотой фонд русской литературы и искусства, не испытав губительных последствий идеологической деформации. Крупнейшим из издательств, выпускавших в послеоктябрьские годы русскую литературу за рубежом, было издательство З.И. Гржебина. Всего же за 30-е годы за пределами России выпускалось 1005 наименований газет и журналов, в которых публиковали свои произведения эмигранты всех поколений, размышлявшие о судьбах и будущем России.

Военная угроза, нависшая над миром во второй половине 30-х годов, многое изменила в настроениях мировой общественности, не обойдя и русскую диаспору. Ее левое крыло безоговорочно осуждало Гитлера и фашизм. Другую часть эмиграции составили люди с противоречивой позицией. Они возлагали надежды на отвагу русской армии, способной, как они думали, отразить фашистское нашествие, а затем ликвидировать и большевизм. Третью группу эмигрантов составляли будущие коллаборационисты. В советской историографии бытовало мнение о том, что последние составляли большинство (хотя никаких подсчетов и не велось!). Есть основание полагать, что это - не более чем идеологическая установка прошлых лет. Воспоминания непосредственных свидетелей событий указывают на то, что «те, кто были прямо или непрямо с врагами России, были, по счастию, всегда в меньшинстве». Ко времени нападения фашистов на СССР численность наших соотечественников во всех странах значительно сократилась. Многие представители старшего поколения умерли. Примерно 10% уехавших за прошедшие два десятилетия (1917 - 1939 годы) вернулись на родину. Кто-то принял новое гражданство, перестав быть эмигрантом. Так что, например, во Франции по сравнению с 1920 годом численность русских сократилась в 8 раз - их стало около 50 тыс., в Болгарии - 30 тыс., столько же в Югославии. В Манчьжурии и Китае русских осталось около 1 тыс. человек, хотя в середине 20-х годов их насчитывалось до 18 тыс. человек.

С началом Великой отечественной войны, 22 июня 1941 года, произошло окончательное размежевание соотечественников - россиян. Во всех странах, оккупированных гитлеровцами, начались аресты русских эмигрантов. Одновременно фашисты развернули агитацию, призывая «врагов большевизма» из числа эмигрантов вступать в немецкие воинские части. В первые же месяцы войны свои услуги фашистскому командованию предложили генералы П.Н. Краснов, А.Г. Шкуро. Были люди и на оккупированных территориях, из идейных соображений шедшие на сотрудничество с захватчиками. Впоследствии они дали начало новой «волне» политической эмиграции. Впрочем, абсолютное большинство россиян, находившихся за границей, осталось верным Отечеству и выдержало «экзамен на патриотизм». Массовое вступление российских изгнанников в ряды Сопротивления и в другие антифашистские организации, их самоотверженная деятельность хорошо известны как по мемуарам, так и по иным источникам. Многие из тех эмигрантов, которые проявили себя патриотами и антифашистами, Указами Верховного Совета СССР от 10 ноября 1945 года и 20 января 1946 года было предоставлено право получить советское гражданство. В Югославии в 1945 году таких желающих было более 6 тыс., во Франции - свыше 11 тыс. Сотни людей обратились с просьбой о представлении им советского гражданства в возобновившую свою работу консульскую миссию в Шанхае. При этом некоторые эмигранты оказались на родной земле не по своей воле, а в результате экстрадиции (т.е. предусмотренной международными договорами выдачи людей одним государством другому). Не один год отбыли они затем в сталинских тюрьмах и лагерях, но после освобождения остались жить на родине, отказавшись от иностранных паспортов.

Завершение разгрома фашизма в 1945 году означало новую эпоху и в истории российской эмиграции. На родину возвращались те, кто испытал гонения и преследования в годы «коричневой чумы». Но вернулись далеко не все, и даже не большая часть эмигрантов нынешнего столетия. Кто-то был уже стар и боялся начинать новую жизнь, кто-то опасался «не вписаться» в советский строй жизни Те, что не вернулись «к большевикам» и остались, составили так называемую «старую эмиграцию». Вместе с тем возникла и эмиграция «новая» - и это были покинувшие родину россияне шестой «волны» политэмиграции (и второй после октября 1917 года). «Новую эмиграцию» составляли преимущественно «дипи» - displaced persons (“перемещенные лица»). Их после окончания Второй мировой войны было около 1,5 млн. Были среди них и советские граждане, в том числе русские - военнопленные, вывезенные в Европу, а также военные преступники и коллаборационисты, стремившиеся избежать заслуженного возмездия. Все они сравнительно легко получали льготные права на иммиграционные визы в США: в посольстве этой страны не было проверки на бывшую лояльность по отношению к фашистским режимам. Всего же в разных странах мира только при содействии Международной организации по делам беженцев было расселено около 150 тыс. русских и украинцев, причем более половины - в США и примерно 15 - 17% - в Австралии и Канаде. При этом «беженцами» стали называть и жертв нацистского или фашистского режимов, и коллаборационистов, и тех, кто в условиях сталинского тоталитаризма «преследовался вследствие политических убеждений». Президент США Трумэн просил оказывать «особую помощь и поддержку» на том основании, что «среди них имеются способные и смелые борцы против коммунизма».

Поскольку «холодная война» набирала темп, правительства многих стран Европы не препятствовали созданию новых эмигрантских организаций, настроенных против СССР, а также обновлению старых. Они объединили так называемую «молодую эмиграцию» с теми представителями «старой», которые не решились уехать по приглашению правительства СССР. Процесс развивался параллельно с продолжением «возвращенчества», с пропагандой, развернутой Советским Союзом с целью побудить эмигрантов вернуться на родину. Но в целом облик 50-х годов определяет не стремление возвратиться, не реэмиграция, а штрихи и черты «холодной войны». Именно поэтому количество эмигрантов, выходцев из СССР, в 50-х годах резко снизилось.

Что явилось причиной снижения численности политэмигрантов, покидающих СССР? Послевоенная проблема «перемещенных лиц» так или иначе решалась или была уже решена. СССР отделял от других европейских стран и США «железный занавес». Строительство Берлинской стены в начале 60-х годов означало, что последнее «окно в Европу» закрывается. Единственным способом выбраться за рубеж на постоянное место жительство в 50 - 60-х годах было «невозвращенчество» делегатов официальных командировок и редких туристических групп. Однако это были единичные случаи.

эмиграция большевизм археография публикация

Глава II. Археографический анализ сборников документов «Совершенно лично и доверительно!»: Б.А. Бахметев - В.А. Маклаков. Переписка. 1919 - 1951гг.»

Три тома личной переписки послов Временного правительства Б.А. Бахметева и В.А. Маклакова под общим заглавием «Совершенно лично и доверительно!»- это действительно впечатляющий проект, задачей которого является раскрытие содержания и особенностей исторического пути такого самобытного явления в истории России как политическая эмиграция. Публикуемые письма, как можно заключить из названия сборников, имели сугубо конфиденциальный характер и не имели абсолютно никакого отношения к официальной дипломатической переписке послов, начавшейся в 1917 году. В центре многолетнего диалога корреспондентов была, конечно же, Россия и события, в ней происходящие, а также мировой исторический процесс, непосредственными свидетелями которого они были. Вообще, круг затронутых в переписке тем соответствует основным вопросам российской действительности первой половины прошлого века. В распоряжении исследователей появился корпус таких источников, авторами которых являются двое выдающихся представителей интеллектуального круга своего времени, в мировоззрении которых национальные идеалы были слиты с общегуманистическими убеждениями.

Документальная публикация была подготовлена в результате огромной кропотливой научной работы, проведенной доктором исторических наук О.В. Будницким, который явился редактором, автором вступительной статьи и комментариев к данным сборникам. Следует особо отметить качество публикации, передачу текста - прежде всего точные и чрезвычайно содержательные примечания.

Прежде чем посол Временного правительства в Париже Василий Маклаков (1869 - 1957) передал здание посольства в Париже на улице Гренелль в ведение советской делегации после признания СССР Францией в 1924 году, ему удалось отослать в недавно открывшийся Гуверовский институт при Стэнфордском университете огромный архив заграничной агентуры российской имперской секретной полиции, которая десятилетиями проводила свои операции в Европе под прикрытием российского посольства. Выбор Маклаковым этого отдаленного и малоизвестного заведения вместо близлежащего Русского архива в Праге был вызван опасением, что документы могут попасть к большевикам, которые наверняка использовали бы содержащуюся в них информацию против своих политических врагов: Прага находилась слишком близко к Москве. Местонахождение архива должно было оставаться тайной вплоть до смерти Маклакова. Когда он умер в 1957 году в возрасте 88 лет, объявление о том, что «архив Охраны», как он стал известен в англоязычном мире, находится в Стэнфордском университете, произвело международную сенсацию.

История архива Охраны, одного из самых крупных и самого знаменитого в прекрасной русской коллекции Архива Гуверовского института, и роли Маклакова в его сохранении, хорошо известны изучающим современную российскую историю. Гораздо менее известно то, что в Гуверовском архиве хранятся также личные бумаги Василия Маклакова последних 40 лет его жизни, проведенных в эмиграции, включая великолепную коллекцию личной переписки. Маклаков поддерживал обширную переписку с целым рядом выдающихся деятелей политической и культурной жизни российской диаспоры. Назову хотя бы некоторых из них: Марк Алданов, Иван Бунин, Николай Валентинов (Вольский), Александр Керенский, Александр Кизеветтер, Екатерина Кускова, Павел Милюков, Ариадна Тыркова, Василий Шульгин. Эта переписка, неизменно серьезного интеллектуального содержания, обычно касалась истории России, текущей ситуации и будущего и, особенно, со стороны Маклакова, отличалась высокой степенью стилистической элегантности.

Среди множества эпистолярных нитей одна выделяется по объему, продолжительности и историческому интересу; она является по сути продолжительным диалогом о российском прошлом, настоящем и будущем, включавшем оценки драматических событий в России и мире в целом на протяжении первой половины XX в. Это переписка с коллегой Маклакова по дипломатическому корпусу и эмиграции, послом Временного правительства в Вашингтоне, Борисом Бахметевым (1880 - 1951). Их личная переписка, сохранившаяся полностью, длилась с 1919 по 1951 год, последний год жизни Бахметева, и составляет по крайней мере 278 писем. В данном издании воспроизводится в трех томах переписка Маклакова с Бахметевым полностью, без каких-либо изъятий и сокращений. Подавляющее большинство документов печатается впервые.

Столь необычное название для серии сборников документов было выбрано публикатором не случайно. Многие свои письма корреспонденты начинали со слов: «Совершенно лично», «Лично», «Совершенно лично и доверительно», «Исключительно лично!». Однако такое название ни коим образом не характеризует содержание переписки: вопреки складывающемуся впечатлению от названия сборников, переписка отнюдь не содержала сведений о личной жизни корреспондентов. Письма имеют строго определенную политику - философскую и историко - аналитическую направленность. Корреспонденты обменивались в основном своими идеями и размышлениями о политической обстановке в России и мире, вели тщательный анализ тех или иных исторических событий и культурных явлений.

Оба участника этой переписки оказались в изгнании после большевистской революции, Маклаков во Франции, Бахметев - в Соединенных Штатах, вследствие назначения их послами в соответствующие страны незадолго до захвата власти большевиками в Петрограде. В самом деле, Маклаков представил свои верительные грамоты на Кэ д'Орсэ на следующий день после большевистского переворота в Петрограде и там узнал об этом событии от Луи Барту, французского министра иностранных дел. Поскольку оба союзнических правительства, отказываясь признать новый большевистский режим, подтвердили дипломатический статус посланников исчезнувшего Временного правительства, Маклаков и Бахметев оказались в необычайном положении «послов без страны», и оба сохраняли этот статус на протяжении всего времени переписки, опубликованной в I томе (Бахметев оставил свой пост в 1922 году, хотя несоветское российское представительство в США продолжило свое существование вплоть до признания СССР в 1933 году; Маклаков сохранил посольский статус до признания СССР Францией в 1924 году). Их личная переписка началась в середине 1919 года, по возвращении Бахметева в Вашингтон после шестимесячного визита в Париж, куда он ездил с целью координации российского антибольшевистского представительства на мирной конференции. В период конференции он познакомился с Маклаковым, и между ними начался диалог, впоследствии продолжившийся в письмах.

Огромное историческое значение первых двух лет переписки Маклакова и Бахметева объясняется тем, что она освещает деятельность антибольшевистской эмиграции, в которой они играли выдающуюся роль, попытки предотвратить признание большевиков союзниками, способствовать интервенции союзников и поддержать антибольшевистские движения на территории России во время Гражданской войны. Но с самого начала их переписка касалась более широкого круга проблем, включая попытку понять природу современного им российского кризиса и перспективы обновления России как демократического, конституционного государства.

Послы были весьма близки в политико-идеологическом отношении: оба к этому времени были умеренными, ориентированными на верховенство закона, патриотами и защитниками российской государственности, и оба отрицали идею, что большевистская диктатура каким-либо образом представляет интересы большинства российского населения. Их политическая близость позволяла им поддерживать переписку без постоянных споров об основополагающих принципах. В то же самое время, именно тонкие, а иногда и не столь тонкие, различия в их мировоззрениях породили этот продолжительный диалог о России и ее судьбе в современном мире. Маклаков, в большей степени являвшийся либералом-доктринером, был с самого начала революции настроен глубоко пессимистически в отношении перспектив массовой демократии в России и, после прочного утверждения большевиков во власти, видел единственную надежду на будущее во внутренней эволюции правящей элиты. Напротив, Бахметев, который сохранил со времен молодости приверженность идеалам «гуманистического социализма», был на раннем этапе революции оптимистичен относительно шансов демократии и ожидал, по крайней мере в период нэпа 1920-х годов, что поднимется народное движение зажиточных крестьян и торговцев, которое изменит большевистскую диктатуру. Однако в то же самое время Бахметев к 1917 году стал убежденным сторонником свободного рынка и весьма критически относился к возникновению интервенционистской политики государств в 1930-е годы, включая рузвельтовский «Новый курс» в США. Маклаков, государственник, считавший неизбежным усиление государственной власти в тогдашних условиях, был не согласен с Бахметевым в этом вопросе. Эти расхождения порождали захватывающий диалог о смысле современных им событий.

Маклаков и Бахметев не были профессиональными дипломатами; впрочем, «нормальный» дипломатический опыт вряд ли мог существенно пригодиться в той необычной ситуации, в которой они оказались. Волею судеб послы в Париже и Вашингтоне стали ключевыми фигурами в дипломатическом, финансовом и материальном обеспечении антибольшевистского движения; им приходилось отстаивать национальные интересы России (разумеется, в их понимании) в условиях послевоенного переустройства мира, когда сила и чувство мести нередко преобладали над справедливостью и здравым смыслом; при этом послы не могли опереться на какое-либо законное российское правительство; ни одно из антибольшевистских правительств не оказалось достаточно сильным и долговечным, чтобы удостоиться официального международного признания; что же касается московского правительства, то послы, напротив, прилагали все усилия, чтобы не допустить даже переговоров с ним.

Послам приходилось сдерживать амбиции белых генералов и служить своеобразными посредниками между различными политическими силами антибольшевистского лагеря; нередко их деятельность была направлена не столько на представительство интересов российских правительств за рубежом, сколько на воздействие на их внутреннюю политику - против «реставраторства», «монархизма», неумения учесть интересы различных народов, населявших бывшую Российскую империю. После поражения белых именно на послов целиком и полностью легла забота о сотнях тысяч русских беженцев и, в значительной степени, борьба против авантюризма некоторой части генералов, стремившихся продолжить явно обреченную на провал вооруженную борьбу против советской власти.

Необходимо отметить, что официальная, деловая переписка Маклакова и Бахметева началась уже в ноябре 1917 года. По тону и характеру она почти не отличалась от их переписки с другими послами - М.Н. Гирсом, К.Д. Набоковым или И.П. Демидовым.

Случилось так, что между двумя наиболее влиятельными представителями антибольшевистской России за рубежом - Маклаковым и Бахметевым, принадлежавшим к разным поколениям и к довольно различным слоям российской политической элиты, и никогда не встречавшимся до 1918 года, сложились дружеские отношения, а их служебная переписка стала сопровождаться неофициальной и достаточно откровенной. Личная переписка, начавшаяся в августе 1919 года, продолжалась с перерывами до февраля 1951-го, года смерти младшего из корреспондентов.

Исследуемая переписка является уникальным историко - литературным памятником, позволяющим не только по-новому взглянуть на многие аспекты истории России и международных отношений первой трети двадцатого века; это не только первоклассный исторический источник - это настоящий «интеллектуальный роман»; размышления Маклакова и Бахметева об особенностях исторического пути России, о способах выхода из исторического тупика, в котором она оказалась, сейчас свежи и необыкновенно актуальны и могли бы добавить немало перцу в нынешние дискуссии о путях построения новой России. Столь же любопытны размышления и споры корреспондентов о принципах межгосударственных отношений в двадцатом веке; о демократии, ее достоинствах и проблемах; об этатизме, правах личности и государства и многом другом.

Переписка сохранилась практически полностью. Оригиналы писем Бахметева находятся в составе личной коллекции Маклакова в архиве Гуверовского института войны, революции и мира Стэнфордского университета (Калифорния, США), здесь же находятся копии писем Маклакова; соответственно, оригиналы писем Маклакова и копии писем Бахметева хранятся в Архиве русской и восточно-европейской истории и культуры (известном более как Бахметевский архив) Колумбийского университета (Нью-Йорк, США) в составе личного фонда Бахметева. Сноски и воспроизведение фрагментов текста некоторых писем из коллекции Бахметевского архива в тексте данной работы воспроизводятся автором по подстрочным примечаниям в публикациях сборников. В основу данной публикации положены тексты, находящиеся в архиве Гуверовского института в личном фонде Маклакова (переписка с Бахметевым хранится в коробках 3 - 5 и 6, папки 1 - 6). Коллекция, находящаяся здесь, полнее - она включает рукописные письма Бахметева, которые он отправлял своему парижскому корреспонденту в августе - сентябре 1919 года, когда еще не работала стенографистка и не было «русской техники», т.е. пишущей машинки с кириллицей во время его поездок в Европу в начале 1920-х годов, и не менее 25 писем второй половины 1930 - начала 1950-х годов, когда «русскую технику» Бахметев уже «ликвидировал». В то же время в Бахметевском архиве находятся два довольно интересных рукописных письма Маклакова, относящихся, по-видимому, к концу апреля - началу мая 1921 года, «расшифрованных» и перепечатанных в посольстве; недостающие в экземпляре, находящемся в Гуверовском архиве, страницы письма Маклакова от 14 мая 1921 года.

Всего сохранилось 278 писем (136 - Маклакова и 146 - Бахметева), общий их объем составляет около 2700 страниц. По-видимому, до нас не дошло лишь несколько писем и, судя по всему, они были невелики по объему. Несмотря на количественное преобладание писем Бахметева, по объему письма Маклакова гораздо весомее - около 1700 листов; Бахметева, соответственно, около 1000 листов. Письма неравномерны по объему: от коротких записок на одной-двух страничках (характерных в основном для периода 1945 - 1951 годов) до настоящих «трактатов», превышающих 20, 30, а иногда и 70 страниц машинописного текста.

«Пик» переписки приходится на 1919 - 1924 годы; 1919, август - декабрь (8 писем, 70 листов); 1920 (23, 333); 1921 (38, 592); 1922 (46, 505); 1923 (42, 500); 1924 (23, 164); затем интенсивность переписки снижается, она уже не носит регулярного характера, заметно оживившись лишь в 1927 году; 1925 (5, 50); 1926 (4, 30); 1927 (14, 193); 1928 (6, 73); 1929 (12, 68); 1930 (7, 45).

В 1930-х - начале 1950-х годов она принимает эпизодический характер, прервавшись, по понятным причинам, в 1940 - 1944 годах, в период Второй мировой войны.

Переписка Маклакова и Бахметева представляет собой ценнейший источник по истории русской революции и Гражданской войны, истории дипломатии 1917 - первой половины 1920-х годов, истории русской эмиграции и культуры. Однако значение переписки выходит за рамки только исторического источника. Это своеобразный памятник политической мысли; корреспонденты, убедившись в неудаче попыток свергнуть большевистскую власть вооруженным путем, стремились противопоставить большевистской пропаганде программу «национально - демократического» преобразования России, звучащую вполне свежо и современно. В письмах, которые часто похожи скорее на трактаты, содержатся размышления об устройстве будущей свободной России, об основах русского исторического процесса, тонкий анализ международного положения и идеи о справедливых основах европейского порядка; корреспонденты вели многолетнюю дискуссию о разумном сочетании интересов личности, общества и государства; об американском опыте решения этой проблемы и применимости его в условиях России; в письмах воспроизводятся разговоры со знаменитыми политическими деятелями того времени, иногда «набрасываются» их «портреты» (П.Н. Врангеля, Г.Е. Львова, А.В. Кривошеина, Б.В. Савинкова и др.; в письмах Бахметева содержатся заметки о беседах с Гербертом Гувером).

Однако ценность переписки не ограничивается ее содержанием; это, несомненно, своеобразный литературный памятник. Письма написаны сочным языком; точность мысли сочетается в них с образностью и блеском изложения. Некоторые из писем вполне можно отнести к шедевром эпистолярного жанра. Разумеется, эти характеристики относятся не ко всем письмам, многие из них носили официальный или чисто деловой характер; не одинаковой была и литературная одаренность корреспондентов - Маклаков был одним из лучших ораторов своего времени и плодовитым публицистом и мемуаристом; в письмах, которые он диктовал стенографистке, чувствуется отточенность его живой речи. Бахметев писал суше; он тоже был неплохим оратором и нередко публиковал статьи в газетах и журналах по политическим и экономическим вопросам; однако он, конечно, не мог тягаться со своим знаменитым другом. В то же время Бахметев старался «соответствовать»; если сравнить его переписку с другими корреспондентами, чувствуется более тщательная литературная отделка писем к Маклакову.

Археографическое оформление сборников проведено в соответствии с общепринятыми правилами издания исторических документов, с учетом особенностей личной переписки. В настоящем издании переписка В.А. Маклакова и Б.А. Бахметева публикуется полностью, без каких-либо изъятий и сокращений. Подавляющее большинство писем публикуется впервые. Небольшая, относительно общего объема переписки, часть писем была опубликована редактором настоящего издания О.В. Будницким в научной периодике. Тексты документов приведены в соответствие с современными правилами орфографии и пунктуации; в то же время публикатор стремился сохранить особенности стиля корреспондентов, своеобразия написания имен, названий политических партий и т.п. Например, «эс-эры» вместо принятого в современной литературе «эсеры», Хардинг, а не Гардинг и т.п. Сохранены многочисленные точки с запятой, которыми иногда злоупотреблял Маклаков.

Очевидные описки исправлены без специальных оговорок. В тех редких случаях, когда в тексте встречаются явные смысловые противоречия или очевидные погрешности стиля, а также отсутствуют некоторые слова, которые, по смыслу, должны присутствовать в тексте, в текстуальных примечаниях указывается «так!» или «так в тексте», «пропуск в тексте», «пропущено слово».

Кроме того, если допущена незначительная описка, не требующая более подробного освещения в примечаниях, то дается только текстуальная сноска в виде звездочки*, например: «Очевидная описка; следует читать: «Несколько слов вписаны неразборчиво от руки» или «Последним новостям» (вместо «Последним известиям» как в тексте).

Воспроизведенные публикатором отдельные слова, части слов, сокращения, имена, фамилии заключены в квадратные скобки. Слова, выделенные корреспондентами, подчеркнуты в тексте; вписанные от руки выделены курсивом. Текст, подчеркнутый корреспондентами, имеет сноску в примечаниях в которой указывается, что этот текст подчеркнут (например, подчеркнуто В.А. Маклаковым) и возможно дополнен какими-нибудь надписями. Например, письмо №11а от 18 февраля 1920 года, сноска на подчеркнутый текст такая: «Слова «совершила невероятные, геройские дела» подчеркнуты Маклаковым и сверху его рукой надписано: «Увы нет». Или, все в том же письме: «Слова «лишь констатирование факта, что большевизм путем эволюции изменился и изжил себя» подчеркнуты Маклаковым».

В письме №23 от 21 октября 1920 года, например, допущена описка фамилии (Восторгов вместо Востоков, причем на этого человека была сделана подробная сноска ранее), однако публикатор, несмотря на это, воспроизводит описку в оригинальном виде и делает на нее такую сноску: «Очевидно, описка. Вероятно, имеется в виду упоминавшийся выше В. Востоков».

В том случае, кода в письме указана какая-либо фамилия без имени и прочих справочных пояснений, публикатор делает ссылку, в которой сам определяет о ком именно говорится в письме и дает справочные данные об этом человеке. Например, все то же письмо №23 от 21 октября 1920 года: в тексте Маклаков упоминает некоего Орлова, причем без имени-отчества, однако, исходя из контекста письма, публикатор дает такую характеристику: «Орлов - вероятно, имеется в виду Владимир Григорьевич Орлов (1882 - 1940?) - юрист по образованию, в 1905 - 1914 - судебный следователь в Польше; в период Первой мировой войны служил в разведывательном отделении штаба главнокомандующего Северо - Западного фронта, принимал участие в Верховной следственной комиссии по делу бывшего военного министра генерала В.А. Сухомлина. При Временном правительстве - следователь по делам о шпионаже и государственной измене при Ставке Верховного Главнокомандующего. После большевистского переворота по заданию М.В. Алексеева поступил по фальшивым документам на советскую службу и в июле 1918 года уже возглавлял Центральную следственную комиссию в Петрограде. Освобождал арестованных ВЧК, организовал отправку свыше тысячи офицеров в Добровольческую армию и на Север; в сентябре 1918 года был разоблачен и бежал в Финляндию. С 1919 года - в Добровольческой армии, был начальником контрразведки в Одессе, затем руководителем Особого отдела в штабе генерала П.Н. Врангеля». Далее публикатор приводит библиографические сведения, более подробно освещающие этот вопрос. В данном случае это книга: Русская военная эмиграция 20-х - 40-х годов: Документы и материалы. Т. I. Кн. 1. М., 1998. С. 387 - 389. Вообще, в примечаниях довольно часто встречаются ссылки на книги, которые содержат более подробную информацию и возможно помогали публикатору при составлении примечаний. ет на нее такую сноску: ' снром, а воспроизведена в оригинальном виде, даже несм

Письма разделены по годам их написания и публикуются в хронологическом порядке. Нумерация писем принадлежит публикатору и продолжает нумерацию писем предыдущего года, а затем и сборника. Соответственно, письмо №1 датировано 1919 годом, последнее - №280 - 1951-м. В некоторых случаях, когда письмо отсутствует в Гуверовском архиве, текст воспроизводится по копии, находящейся в Бахметевском архиве Колумбийского университета (например, №35, 36, 224, а также часть письма №38), что оговаривается в примечаниях.

В тех случаях, когда точная дата письма неизвестна, публикатор дает собственную приблизительную датировку на основании источниковедческого анализа, поясняя в примечаниях логику своих суждений. При невозможности точно датировать документ археограф указывает дату приблизительно, помещая ее в квадратные скобки: «ранее», «не ранее», «позднее», «не позднее», «около», «не ранее - не позднее». Например, письмо №1 не имеет точной даты написания и датировано публикатором августом 1919 года, на что дается соответствующая сноска: «Автограф без даты. По-видимому, это первое «личное» письмо, отправленное Бахметевым Маклакову после его возвращения в США из Франции. Письмо написано не позднее августа 1919 года, поскольку в нем упоминается И.А. Михайлов еще как действующий министр финансов колчаковского правительства; Михайлов был отправлен в отставку 16 августа 1919 года».

В письме №2 от 27 сентября 1919 года точно известно только число написания, год же публикатор определяет сам (1919), объясняя в сноске это таким образом: «Автограф, без указания года. Письмо, бесспорно, относится к 1919 году, т.к. в нем упоминается А.В. Колчак, как действующий предводитель антибольшевистского движения на Востоке».

Письмо №35 также не имеет даты. Будницкий приводит приблизительную дату - не позднее мая 1921 года. Кроме того, текст воспроизводится по копии из Бахметевского архива. Все это приводится в подробной сноске: «Недатированный автограф находится в коллекции Бахметева в Bakhmeteff Archive of the Russian and East European History and Culture. Rare Book and Manuscript Library. Columbia University. Box 6. Нетрудно заметить, что эта записка Маклакова тематически перекликается с его же огромным (72 машинописные страницы в оригинале) письмом от 15 - 26 апреля. Очевидно, публикуемый текст был написан в апреле - начале мая; возможно, Маклаков воспользовался оказией и переслал записку еще до завершения диктовки упомянутого выше письма. Печатается по машинописной «расшифровке» сделанной для Бахметева и хранящейся там же».

В письме №36 та же история: датировка публикатора - не позднее мая 1921 года. Сноска такая: «См. прим. 1 к письму №35. Очевидно, и эта записка была переслана в период диктовки письма от 15 - 26 апреля 1921 года».

Особый интерес представляет также письмо №11 от 9 февраля 1920 года. Дело в том, что существует 2 вариации этого письма Бахметева Маклакову. Второй экземпляр письма, по которому оно воспроизводится в настоящем издании, находится в коллекции Б.А. Бахметева в Архиве русской и восточно - европейской истории и культуры Колумбийского университета, коробка 6. Среди бумаг В.А. Маклакова в Гуверовском архиве оригинала письма нет. Очевидно, что оно не было отправлено; в пользу этого свидетельствует также, что несколько дней спустя, 18 февраля, Бахметев продиктовал новое письмо, в основных положениях повторяющее его послание от 9 февраля. Вероятно, тон первого варианта показался Бахметвеу чрезмерно резким. Публикатор нашел довольно оригинальный выход из этой ситуации: он опубликовал оба варианта, поскольку при более детальном ознакомлении с письмами, можно выявить достаточно существенные разночтения, и в первом неотправленном варианте, очевидно, Бахметев сформулировал свои соображения более откровенно. Соответственно, первый вариант получил наименование №11, второй - №11а.

Каждый документ имеет краткий редакционный заголовок, т.к. исследуемым источником является переписка, которая не нуждается в обозначении разновидности документа в заголовке. Письма в публикации разделены по годам их составления и имеют лишь порядковый номер, присвоенный публикатором. Под номером указывается отправитель и его адресат, например, Б.А. Бахметев - В.А. Маклакову и наоборот. Интересная особенность писем Бахметева: в его письмах всегда указывается место составления письма: Russian Embassy, Washington. Маклаков же в своих письмах этого никогда не указывает. Дата документа указывается справа под редакционным заголовком, независимо от того, где она поставлена в документе.

Легенда в данной публикации сокращенная и печатается не к каждому документу, а в археографическом предисловии к каждому тому. В ней указывается название архива и коллекции, в которой находятся письма - Гуверовский архив войны, революции и мира Стэнфордского университета, коллекция (фонд) В.А. Маклакова; архивный шифр документов (номера коробок и папок, в которых хранятся письма), подлинность или копийность документов и, если письма ранее публиковались, - выходные данные публикации. Также дается указание на способ воспроизведения документа - это либо машинописные копии (письма Маклакова), либо машинописные подлинники - письма Бахметева. Если это рукописный документ, то это оговаривается в примечаниях и в археографическом предисловии к сборнику. В предисловии к 1-му тому дается характеристика интенсивности переписки за все время ее существования и указывается количество отправленных писем соответственно каждому году.

Научно - справочный аппарат приводится к каждому сборнику, однако, по моему мнению, не достаточно полно раскрывает характеристику документов. Он состоит из:

· комментариев по содержанию к каждому письму в конце книги;

· текстуального комментария под строкой текста документа;

· общего именного указателя.

Первый том переписки, правда, включает обширное предисловие, позволяющее составить не только наиболее полную картину событий, освещаемых в переписке, но и понять политические установки корреспондентов, а также место, занимаемое ими в эмигрантской среде.

Письма сопровождаются комментариями по содержанию, которые помещены в конце каждого тома и текстуальными примечаниями. Комментарии по содержанию даются к каждому письму (если, разумеется, текст письма этого требует). Сведения о тех или иных событиях или персоналиях приводятся при их первом упоминании в переписке и далее, как правило, не повторяются. Если в последующих письмах повторяются имена и события, на которые уже была дана характеристика, то сноска содержит лишь номер письма и сноски, которая содержит подробную информацию.

Научно - справочный аппарат каждого из сборников, помимо текстуальных примечаний и комментария, содержит общий именной указатель. Номер страницы, на которой впервые приводятся сведения о том или ином деятеле, дается в указателе имен курсивом. Как правило, сведения о постоянных «персонажах» переписки даются на момент их первого упоминания; в том случае, если данный человек более не упоминается или упоминается редко, дается более полная информация.

«Совершенно лично и доверительно!»: Б.А.Бахметев - В.А. Маклаков. Переписка. 1919 - 1951. Том 1. Август 1919 - Сентябрь 1921 гг.

Книга открывает трехтомное издание переписки за более чем тридцатилетний период виднейших представителей российской культуры и общественного движения, вынужденно эмигрировавших из России в результате Октябрьской революции 1917 года. Документы предоставлены, как отмечалось выше, Гуверовским институтом войны, революции и мира Стэнфордского университета (США). Переписка публикуется полностью, без каких-либо изъятий и сокращений. Подавляющее большинство документов печатается впервые. Книга иллюстрирована уникальными фотографиями, многие из которых также публикуются впервые.

Письма содержат уникальную информацию о деятельности антибольшевистской эмиграции, о попытках предотвратить признание большевиков союзниками, способствовать интервенции союзников, о поддержке антибольшевистских движений на территории России во время Гражданской войны. Кроме того, на всем протяжении переписки послы вели дискуссию о природе современного им российского кризиса, пытались понять его истоки и наметить перспективы обновления России в демократическом, конституционном смысле.

Любопытны размышления и споры Бахметева и Маклакова о принципах межгосударственных отношений в поствоенной и постреволюционной Европе; о демократии, ее достоинствах и слабых сторонах; об основах этатизма, правах индивидуума и общества; о правах и обязанностях народностей в многонациональном государстве. Выделяются скурупулезные письма - отчеты Маклакова после его поездок на Дон, к Деникину и Врангелю, где он испытал «огорчения от поведения русского общества» («… понятия офицерства очень упрощены: бей социалистов, бей спекулянтов, бей жидов, и плохо то, что не всегда власти могут бороться с такими настроениями», «что же касается до антисемитизма, то здесь я встретил, пожалуй, самый опасный вид антисемитизма: подозрение, если не говорить убеждение, что вообще всем миром владеет объединенный еврейский кагал, организованный где-то в Америке в коллегию, и что большевизм был сознательно напущен на Россию»).

Бахметев, в свою очередь, предупреждал об опасности, грозящей мировой цивилизации со стороны большевизма, особенно от «военного империализма большевиков»: мировая революция, направленная на Западную Европу, является для русского большевизма необходимостью.

О перерастании русской революции в мировую говорили многие, но Бахметев оставался внимательным наблюдателем, от которого не ускользали нюансы, практически незаметные в тот период даже маститым политикам: Россия подобна дикой, необъезженной лошади, на которой не могут усидеть ни военная диктатура, ни большевики.

С ним не соглашался Маклаков, подчеркивавший, что рассуждения о большевизме, как об анархии не выдерживают критики, большевизм есть государство, и большевики - государственная власть. За время трех лет революции население приспособилось к власти, «к большевизму приспособилось».

В своих письмах Бахметев и Маклаков обменивались также собственными впечатлениями об отношении европейских и американских правящих кругов к событиям, происходившим в России. В письмах, написанных в 1919 - 1921 годах, анализ современной ситуации тесно переплетается с размышлениями о причинах и природе революционной бури 1917 года, о крахе прежнего режима. Характерно стремление обоих корреспондентов критически проанализировать поведение как правящих верхов, так и либеральной партии. Как Бахметеву, так и Маклакову было свойственно понимание того, что реальные возможности борьбы против большевизма ограничены многими факторами, влияние которых ощущалось как в России, так и за ее пределами. Находясь в водовороте дипломатической активности эмиграции, Бахметев и Маклаков по многу раз обращались к вопросу о поддержке белого движения Францией, Англией, США и другими странами. При этом оба проявляли трезвый подход при прогнозировании степени возможной помощи белой армии со стороны ее союзников. В частности, как Бахметев, так и Маклаков отдавали себе отчет в том, что оказанию действенной помощи белым со стороны государственных и военных деятелей европейских стран и США часто мешало противоречие между целями борьбы с большевизмом и задачами воссоздания единой и неделимой России. К тому же существовали проблемы независимости Финляндии, стран Прибалтики, Польши. Немалое место заняли в переписке и размышления о природе самого большевизма. И, по мере того, как вырисовывалась неизбежность поражения белого движения, все чаще возникала тема возникновения недовольства Советской властью со стороны широких слоев населения России. Опубликованная переписка позволяет с большой отчетливостью представить себе историко - идеологические портреты Бахметева и Маклакова, своеобразие положения, занимаемого ими в лагере белой эмиграции.

Более чем сто страниц первого тома занимает статья О.В. Будницкого, в которой политические биографии обоих корреспондентов анализируются в международном и российском национальном контексте на протяжении всей первой половины XX века. Статья отличается ярким и разносторонним рассмотрением целого ряда проблем. Среди них - характеристика места Маклакова в лагере предреволюционного российского либерализма. В этом плане Будницкий рассматривает позиции Маклакова, опираясь на весьма содержательный анализ М.М. Карповича (личного секретаря Бахметева; впоследствии - профессора русской истории Гарвардского университета, редактора эмигрантского «Нового журнала»), которым тот в «Новом журнале» в 1960 году подвел итоги знаменитой дискуссии между Маклаковым и П.Н. Милюковым.

В статье Будницкого на новом, современном уровне показана международно - политическая сторона Гражданской войны в России. Новизна состоит и в том, что освещение событий свободно от прежней предубежденности, и в том, что их анализ произведен на основе более полного круга источников. Отношения между белыми движениями в России и правительствами западных держав, формирование политики держав в «русском вопросе», роль этих эмигрантских кругов и, в частности, Маклакова и Бахметева - все это нашло в этой мини - монографии, если не исчерпывающее, то вполне выразительное отражение. Публикатор по существу предварил корпус источников собственным исследованием, частично опирающимся на публикуемые им во всех трех томах письма (а точка зрения историка, первым взглянувшего на им же публикуемый материал, имеет особенный интерес). Что же касается других исследователей, то они могут сопоставить точку зрения составителя с этим богатейшим корпусом источников. В английской и американской исторической литературе издания такого рода, имевшие характер документированных биографий («жизнь и письма»), имели широкое распространение.

В первый том включено 48 писем (одно из них в двух экземплярах) с августа 1919 по начало сентября 1921 года. Кроме случаев, оговоренных в примечаниях, письма Бахметева - машинописные подлинники, письма Маклакова - машинописные копии. Нумерация писем принадлежит составителю и публикатору данных сборников О.В. Будницкому. Письма находятся в коробке 3 (письма №1-8 - в папке 3, №9-13 - 4, №14-16 - 5, №17-21 - 6, №22 - 7, №23 - 8, №24-26 - 9, №27-31 - 10, №32-34 - 11, №37-38 - 12, №39-41 - 13, №42-45 - 14, №46-48 - 15 соответственно) личного фонда Маклакова в Гуверовском архиве. Письма №35 и 36, а также часть письма №38 печатаются по текстам, сохранившимся среди бумаг Б.А. Бахметева в Бахметевском архиве Колумбийского университета. Книга снабжена подробными комментариями к каждому письму, а также указателем имен.

«Совершенно лично и доверительно!»: Б.А. Бахметев - В.А. Маклаков. Переписка. 1919 - 1951. Том 2. Сентябрь 1921 - Май 1923 гг.

Во второй том публикуемой переписки Б.А. Бахметева и В.А. Маклакова включены письма за период со второй половины сентября 1921 по май 1923 года. Все письма, хранящиеся в архиве Гуверовского института войны, революции и мира при Стэнфордском университете, как отмечалось выше, публикуются впервые. Книга иллюстрирована фотографиями, некоторые из которых также публикуются впервые.

Хронологическими рубежами послужили, с одной стороны, подготовка Вашингтонской конференции, породившая интенсивную переписку в связи с попытками русских дипломатов добиться, в той или иной форме, защиты российских интересов на Вашингтонской конференции 1921 - 1922 годов и явить миру образ новой России, над созданием которого столь упорно трудились послы в Париже и Вашингтоне, с другой - окончание политического сезона 1922 - 1923 годов.

При всем многообразии тем, затрагивавшихся в переписке в этот период попытаюсь выделить несколько сквозных сюжетов. Конечно, это Вашингтонская конференция, проблемы защиты интересов России на Дальнем Востоке, в особенности вопросы о выводе японских войск с территории России и статусе Китайско - Восточной железной дороги. Другая задача, которую ставили дипломаты - «предъявить» миру образ новой России, от имени которой они говорят. Мучительная задача собрать подписи промышленников и финансистов, с одной стороны, и лидеров социалистического крыла антибольшевистской эмиграции, с другой, под декларацией, проект которой подготовил Бахметев, выпала на долю Маклакова и нашла подробное отражение в переписке.

Корреспонденты подробно анализировали положение в послевоенной Европе, противоречия, порожденные Версальским договором. Особое внимание дипломаты уделяли международным конференциям - Генуэзской, Гаагской, Лозаннской, прежде всего потому, что в ходе этих конференций стали оправдываться худшие опасения - Европа начала разговаривать с большевиками. Все более очевидным становилось, что официальное признание и, следовательно, утрата представителями антибольшевистской России дипломатического статуса не за горами.

По-прежнему, главное, что волновало корреспондентов - развитие событий в России, «эволюция жизни», которая, как надеялись Маклаков и Бахметев, приведет в конечном счете к ликвидации большевизма, к Термидору. С жадностью они ловили известия из России, внимательно следили за теми изменениями, к которым привела новая экономическая политика большевиков, анализировали речи большевистских лидеров, статьи в официальных советских изданиях, набрасывались с расспросами на приезжавших из России, в том числе высланных в 1922 году Е.Д. Кускову, С.Н. Прокоповича и др.

Много внимания в переписке уделяется внутриэмигрантской политике - «маразму» сменовеховства, попыткам П.Н. Милюкова и его единомышленников создать республиканско - демократическое объединение, «скрестив» левых кадетов и эсеров и, с другой стороны - различным комбинациям монархистов.

В переписке этого периода много места занимает особый сюжет - попытка послов и финансовых агентов сохранить часть находившихся в их распоряжении денег для будущего правительства антибольшевистской России. Сравнительно небольшая сумма, полученная преимущественно от продажи последней части русского золотого запаса, находившегося в распоряжении ближайшего сотрудника Бахметева - С.А. Угета (остатки так называемого колчаковского золота) была помещена в основном в акции London and Eastern Trade Bank с тем, чтобы скрыть происхождение этих сумм и надежно спрятать от большевистских агентов. Выбор банка был логичен - он был основан в октябре 1920 года преимущественно российскими предпринимателями при участии английских партнеров, среди его директоров был один из главных финансистов белого движения и бывший директор Особенной канцелярии по кредитной части российского Министерства финансов К.Е. фон Замен. Переписка позволяет проникнуть в «тайное тайных» эмигрантских финансов, осветить внутреннюю историю банка, среди учредителей и руководителей которого были «выходцы» из Московско - Купеческого банка, в том числе бывший министр финансов колчаковского правительства П.А. Бурышкин, крупные нефтепромышленники С.Г. Лианозов, Г.Л. Нобель, братья Цатуровы и некоторые другие.

В настоящий том включено 95 писем (№49 - 143). Нумерация писем принадлежит составителю и редактору данных сборников О.В. Будницкому и продолжает нумерацию писем 1-го тома. Все письма Б.А. Бахметева - машинописные подлинники, за исключением нескольких автографов, относящихся к июлю, августу и октябрю 1922 года, что оговаривается в примечаниях. Все письма В.А. Маклакова - машинописные копии. Все публикуемые в настоящем томе письма находятся в коллекции Маклакова в архиве Гуверовского института. Письма №49 - 53 находятся в коробке 3, папка 15 (далее первая цифра обозначает номер коробки, вторая - папки); №54-58 - 3 - 16; №59-63 - 3 - 17; №64-69 - 3 - 18; №70-74 - 4 -1; №75-77 - 4 - 2; №78-81 - 4 - 3; №82-84 - 4 - 4; №85-89 - 4 - 5; №90-94 - 4 - 6; №95, 96 - 3 - 1; №97, 98 - 4 - 7; №99, 100 - 3 - 1; №101-104 - 4 - 7; №105, 106 - 3 - 1; №107, 108 - 4 - 8; №109-111 - 3 - 1; №№112-116 - 4 - 9; №117 - 4 - 10; №118, 119 - 4 - 11; №120-124 - 4 - 14; №125-128 - 4 - 15; №129-133 - 4 - 16; №134-139 - 4 - 17; №140-143 - 4 - 18. Кроме того, в настоящий том включено неотправленное письмо Маклакова от 21 декабря 1922 года. Оно печатается как приложение к «Переписке» за соответствующий год. Этот текст - машинописный подлинник - находится в коробке 4, папка 10 собрания Маклакова.

Сведения в комментариях о тех или иных событиях и персоналиях даются с учетом хронологических рамок тома. Номера страниц, на которых приводятся сведения о том или ином деятеле, выделены в комментариях к 1 и 2 томам курсивом.

«Совершенно лично и доверительно!»: Б.А. Бахметев - В.А. Маклаков. Переписка. 1919 - 1951. Том 3. Июнь 1923 - Февраль 1951 гг.

В третий, заключительный, том переписки В.А. Маклакова и Б.А. Бахметева вошли письма июнь 1923 - февраль 1951 годов. В книгу включены интересные фотографии, добавляющие яркости анализируемым в переписке сюжетам. Переписка за данный период также публикуется впервые.

В письмах анализируются события, происходившие в России, проблемы международных отношений, а также внутренней политики США и Франции. Особое место уделяется коллективизации и индустриализации, причины и последствия которых были проницательно определены корреспондентами с самого начала их осуществления. Много внимания в переписке уделяется российской истории второй половины XIX - начала XX века, вопросу закономерности или случайности Октябрьской революции 1917 года. В письмах Маклакова содержатся воспоминания о корниловском деле и других событиях, в которых ему приходилось принимать участие. В переписке, как и раньше, приводятся сведения о многих людях - Б.В. Савинкове, П.Н. Милюкове, П.Н. Врангеле, В.В. Шульгине и др. Письма содержат уникальную информацию о внутренней жизни русской эмиграции. Сквозной темой переписки является проблема взаимоотношений общества, государства и личности, рассматриваемая не только на российском материале, но и на примерах фашистской Италии, «нового курса» Ф.Рузвельта и др.

В настоящий том включено 137 писем (№144 - 280). Нумерация писем принадлежит публикатору и продолжает нумерацию писем 2-го тома. Большинство писем Б.А. Бахметева - машинописные подлинники, письма 1945 - 1951 годов, как правило, автографы, что оговаривается в примечаниях. Все письма В.А. Маклакова, за исключением письма №224 - машинописные копии. Все публикуемые в настоящем томе письма, за исключением письма №224, находятся в коллекции (фонде) Маклакова в архиве Гуверовского института (Hoover Institution Archives, Stanford University, Stanford, California). Письма №144 - 148 находятся в коробке 4, папка 19 (далее первая цифра обозначает номер коробки, вторая - папки); №149-150 - 4 - 20; №151-154 - 5 - 1; №155-157 - 5 - 2; №158-161 - 5 - 3; №162-164 - 5 - 4; №165-169 - 5 - 5; №170-176 - 5 - 6; №177-183 - 5 - 7; №184-189 - 5 - 8; №190-193 - 5 - 9; №193-199 - 5 - 10; №200-202 - 5 - 11; №203-206 - 5 - 12; №207-208 - 5 - 13; №209-212 - 5 - 14; №213-218 - 5 - 15; №219-223 и 225 - 5 - 16; №226-227 - 6 - 1; №228-232 - 6 - 2; №233-241 - 6 - 3; №242-251 - 6 - 4; №252-269 - 6 - 5; №270-280 - 6 - 6. Письмо В.А. Макдакова Б.А. Бахметеву от 30 ноября 1929 года (№224), копия которого отсутствует в архиве Гуверовского института печатается по оригиналу, находящемуся в коллекции Б.А. Бахметева в Бахметевском архиве Колумбийского университета (Bakhmeteff Archive of the Russian and East European History and Culture, Rare Book and Manuscript Library, Columbia University, New York).

Сведения о персоналиях приводятся с учетом хронологических рамок тома и комментариев к 1-му и 2-му томам. О персоналиях, упоминавшихся в 1-м и 2-м томах, приводятся минимально необходимые сведения с отсылкой к комментариям к предшествующим томам. Страницы, на которых приведены соответствующие сведения, выделены в Указателе имен курсивом.

Теперь, по-моему мнению, необходимо детально проанализировать дополнительный источник в археографическом ключе и сравнить его с основным сборником.

Т.к. в 1930 - начале 1950-х годов переписка имела эпизодический характер, то для того, чтобы составить себе четкое представление об этом периоде, представляется целесообразным использование сборника документов «Чему свидетели мы были…». Переписка бывших царских дипломатов 1934 - 1940 гг.» в качестве дополнительного источника, который помогает более подробно осветить внешнеполитическую обстановку в мире, и жизнь русской эмиграции в частности, накануне второй мировой войны, в 1930-е годы.

Следует отметить, что это не разрозненные письма, а часть хорошо налаженной, организованной и постоянной переписки, которую их авторы поддерживали друг с другом. Такая переписка в определенной мере регулировалась «Советом послов», образованным российской эмиграцией в Париже еще в 1921 году после падения правительства генерала Врангеля. В 1930 - 1940 годы совет возглавлял один из ведущих авторов этой переписки В.А. Маклаков (и это также не маловажный аспект для использования рецензируемого сборника документов в качестве вспомогательного источника), который в дореволюционной России был широко известен как видный идеолог, организатор и лидер либерального движения. Кстати, он и в условиях эмиграции, что подтверждают его письма, последовательно отстаивал свои политические взгляды.

Российские дипломаты, служившие в дипломатических представительствах в государствах Европы, Азии и Америки и не признавшие советской власти, многие годы продолжали активную деятельность по защите оказавшихся на чужбине соотечественников, анализировали международную ситуацию, отслеживали процессы, происходившие в СССР, размышляли о будущем своей родины.

Нет сомнения в том, что публикация такого рода документов имеет важное значение. И прежде всего потому, что своим содержанием они существенно дополняют очень сложную картину богатейшего духовного потенциала современной России. В частности, это содержание позволяет более основательно проанализировать и понять, наряду с содержанием основного источника, противоречивые исторические события, предшествовавшие Второй мировой и Великой Отечественной войнам.

Письма отличаются богатым содержанием, широким тематическим и географическим диапазоном, написаны живым и колоритным языком. Их авторы рассматривают и анализируют многочисленные аспекты международной жизни и мировой политики, разнообразные проблемы внутреннего положения, внешней политики и дипломатии СССР и многих других стран, вопросы российской эмиграции. Вся переписка пронизана глубоким беспокойством патриотически настроенных авторов писем по поводу единства России, ее территориальной целостности и безопасности.

Переписка свидетельствует о высоком профессиональном уровне дипломатов российской школы. Не случайно их взгляды, оценки и соображения привлекали активное внимание тогдашнего руководства СССР. Эмигрантские организации, которые занимались антисоветской деятельностью, находились под пристальным наблюдением органов государственной безопасности СССР - наркомата внутренних дел (НКВД). Для истории важным оказалось то обстоятельство, что руководители Иностранного отдела (ИНО) НКВД оценили большой интеллектуальный потенциал, который несли в себе письма дипломатов. Письма, о чем свидетельствуют соответствующие сопроводительные записки и другие материалы НКВД, регулярно направлялись на ознакомление высшей партийной элите, в том числе и И.В. Сталину, который проявлял интерес прежде всего к разведывательной информации в оригинале, предпочитая знакомиться с первоисточниками, а не с их интерпретацией. Сейчас трудно судить, как воспринималось и насколько учитывалось все это в Советском Союзе. Документальных подтверждений этому пока не обнаружено.

Советская разведка получала копии писем бывших царских дипломатов на протяжении многих лет. Операция по перехвату и копированию переписки требовала больших усилий, сил и средств, надежного обеспечения безопасности. ИНО НКВД противостояла сильная и опытная контрразведывательная служба страны, на территории которой проводилось изъятие документов и их фотосъемка.

В 1934 году переписка была объединена в специальном оперативном отделе НКВД, что и помогло сохранить ее для исследователей. 4 июня 1940 года германские войска вошли в Париж. С тех пор папка ИНО НКВД под названием «Старые дипломаты» не пополнялась. Она была сдана в архив.

Авторы писем надеялись, что их переписка когда-нибудь попадет в качестве исторического источника к исследователям. И вот теперь ее содержание введено в научный оборот.

Переписка публикуется впервые (также как и переписка Маклакова и Бахметева); как указывалось выше, сами письма были получены советскими спецслужбами по каналам их оперативной работы. В архиве СВР России сохранились письма 1934 - 1940 годов. Этим обусловлен и период публикуемой переписки. Авторы вели переписку в конфиденциальном порядке, так же как и Маклаков и Бахметев, поэтому письма содержат более откровенные и честные характеристики тех или иных событий, явлений общественной и политической жизни, государственных деятелей и представителей эмиграции, в отличие от более «сухой» официальной деловой переписки. Авторы подчеркивали, что «пишут честно и искренне…для истории».

Издание состоит из двух книг, первая книга охватывает период 1934 - 1937 годов, вторая книга - 1938 - 1940 годов. В первую книгу, наряду с самими документами, включены: вступление, предисловие, список участников переписки и список основных сокращений, а во вторую - указатель имен и четыре приложения.

Письма расположены в хронологическом порядке, их нумерация и заголовки принадлежат редакции сборника. Они воспроизводятся по текстам, хранящимся в архиве Службы внешней разведки (СВР) России с указанием в конце документа архивного шифра. Следует иметь в виду, что публикуемые письма, к сожалению, составляют далеко не полную коллекцию переписки бывших царских дипломатов, оказавшихся в эмиграции после Октябрьской революции (например, в переписке за 1939 - 1940 годы имеются пробелы в несколько месяцев). Это объясняется тем, что настоящее издание включает лишь ту подборку писем, которая случайно сохранилась в архиве СВР России. Отсутствие какого-либо письма, на которое ссылаются авторы переписки, в каждом случае специально оговаривается ссылкой: «В архиве СВР данное письмо не обнаружено». В этом отношении сборник существенно проигрывает основному источнику «Совершенно лично и доверительно!», т.к. переписка Маклакова и Бахметева сохранилась полностью и публикуется, соответственно, без каких-либо пропусков, что позволяет не упустить ни одной важной детали в процессе размышлений и споров корреспондентов. В тех редких случаях, когда в коллекции Маклакова в Гуверовском архиве отсутствует тот или иной документ, то текст воспроизводится по сохранившемуся письму в коллекции Бахметева в Бахметевском архиве Колумбийского университета. Бахметевский архив - это своеобразный «резерв», используемый публикатором для восполнения общей картины переписки. В случае же со сборником «Чему свидетели мы были…» такого «резерва» нет, что не может не повлиять отрицательно на общее впечатление от полноты публикуемых документов.

Археографическое оформление сборника особо ничем не отличается от археографического оформления сборника «Совершенно лично и доверительно!», в частности потому, что это также сборник переписки. Единственным существенным различием служит лишь то, что документы публикуются не по первоисточнику, а по копиям, перепечатанным и оформленным в соответствии с оформлением документов в советских государственных учреждениях, в частности в НКВД (грифы секретности, регистрационный номер, дата регистрации, сопроводительные заметки к письмам). Примечания по содержанию, в отличие от сборника «Совершенно лично и доверительно!», указываются после каждого письма, а не в конце книги, и в них дается лишь краткая характеристика событий, явлений, политических деятелей и других персоналий. В некоторых случаях таковая вообще отсутствует, в то время как в «Совершенно лично и доверительно!» даются подробнейшие сноски на все события, явления, политических, общественных, эмигрантских деятелей, а также иногда даются библиографические ссылки на книги, которые содержат более полную информацию по вопросу.

Данная публикация, однако, ценна еще и тем, что в приложении к переписке публикуются документы из Архива внешней политики Российской империи и Архива внешней политики Российской Федерации, которые также публикуются впервые и вводят в научный оборот новые ценные сведения, сопоставление которых, наряду с перепиской, помогает воссоздать объективную картину реалий того времени. Сборник же «Совершенно лично и доверительно!» не имеет никаких приложений, все внимание в нем отводится публикуемой переписке, о чем свидетельствует обширное введение, являющееся по сути мини - монографией общественно - политической жизни и деятельности Маклакова и Бахметва на фоне исторических параллелей эпохи.

Публикуемые письма сопровождаются примечаниями двух видов: текстуальными (подстрочными) сносками, отмеченными звездочками и помещенными в конце соответствующих страниц, под текстом, и собственно примечаниями, которые обозначены арабскими цифрами и помещены сразу после каждого документа, к которому они относятся.

Примечания имеют строго фактологический и информационный характер. В них дается лишь краткое изложение упоминаемых в письмах событий международной жизни тех лет (в частности, о заключенных государствами пактах и договорах, международных конференциях, официальных выступлениях, визитах, встречах и т.п.), а также краткие сведения о часто встречающихся в тексте государственных деятелях и представителях российской эмиграции.

Все детали оформления спецсообщений советской разведки скурупулезно воспроизведены в сносках к каждому публикуемому документу. В сопроводительных записках к письмам отмечаются проблемы, при анализе которых разведка считала целесообразным прибегнуть к осведомленности и пониманию ситуации «старыми дипломатами». Например, в ЦК ВКП(б) была направлена копия письма, которое содержит сведения о встрече министров иностранных дел Англии и Франции в Лондоне; о поездке британского министра иностранных дел К. Эттли в республиканскую Испанию; о германо - итальянском антикоминтерновском пакте и многие другие ценные сведения.

Чтобы избежать перегрузки текста, на ряд общеизвестных исторических личностей (например, Гитлер, Муссолини, Рузвельт, Сталин, Чембрлен и др.) примечания даны только к письму, в котором их фамилии встречаются впервые; в более поздних документах ссылок на эти примечания не дается.

В письмах встречается много различных имен и фамилий представителей российской эмиграции, подавляющее большинство которых удалось снабдить соответствующими пояснениями в сносках и примечаниях. Вместе с тем, к сожалению, целый ряд имен прояснить не удалось.

Тексты документов приведены в соответствие с современными правилами орфографии и пунктуации, за исключением тех случаев, когда имелась необходимость сохранить специфический стиль письма и колорит русского языка того времени. Слова и выражения, которые выделены самими авторами писем, выделены и в тексте.

Особенность данного издания состоит в том, что первоисточниками публикуемых документов являются не подлинники, а, по вполне понятным причинам, только копии, которые перепечатывались в Москве. Этим и объясняется тот факт, что в текстах встречаются пропуски букв, слов или их искажения, орфографические ошибки и т.д. Исправления этих очевидных погрешностей, не имеющих смыслового значения, специально не оговариваются. В тех редких случаях, когда представляется затруднительным исправить данные погрешности, в подстрочных сносках указывается: «Так в тексте». Восполненные недостающие в документах отдельные слова, части слов или их сокращения и т.п. напечатаны в квадратных скобках. Письма, публикуемые в настоящем издании, воспроизводятся полностью. Встречаемые в тексте многоточия имеют строго смысловой характер и проставлены самими авторами переписки. Написания имен, фамилий, названий учреждений, а также местностей, населенных пунктов, городов и т.п. даются по принятым в современном русском языке правилам.

На документах при публикации сохранены различного рода служебные пометки, в частности, проставленные в НКВД СССР грифы секретности, регистрационные номера и даты регистрации, разметки, а также сопроводительные записки, в которых обозначена тематика того или иного письма. Все эти элементы, характерные для оформления документов того времени, в издании сохранены и воспроизводятся там, где они есть, в первом примечании в конце соответствующего документа. Иногда сопроводительные записки касаются двух или более писем. В этом случае записка воспроизводится в примечании только к первому документу, а в остальных делается лишь ссылка на это примечание. На многих письмах, особенно поступивших в НКВД в 1939 - 1940 годах, гриф секретности не проставлен. В то же время на некоторых письмах имеются надписи «доверительно» или «конфиденциально», которые были проставлены самими авторами писем, и они также сохранены в издании.

В приложении I даны краткие биографические справки, составленные на участников переписки. Учитывая специфику судеб указанных участников, проживавших в сложных условиях эмиграции, поиски биографических данных были сопряжены с большими трудностями. Эти данные были обнаружены в основном в архивных материалах. К сожалению, некоторые биографические справки содержат лишь минимум сведений. В этом приложении помещена также справка «О структуре МИД России, дипломатических и гражданских рангах и чинах», которая напоминает, что к началу первой мировой войны за рубежом имелось девять российских посольств, 24 миссии, 36 генконсульств, 84 консульства и 34 вице - консульства. Для продвижения по службе и занятия дипломатических должностей в центральном аппарате и учреждениях за рубежом было необходимо сдать «дипломатический экзамен», который включал: русский и французский языки и умение свободно изъясняться, правильно и ясно письменно излагать свои мысли на обоих языках, международное и морское право, историю международных договоров (особенно тех, в которых участвовала Россия), знание основ политической экономии, консульского права, всеобщей статистики.

Приложение II включает документы, выявленные в Архиве внешней политики Российской империи (АВП РИ), в основном из переписки тех же участников, но за более ранний период (октябрь 1917 - 1924 годы). Эти документы, позволяющие лучше понять взгляды участников переписки в 1934 - 1940 годы, впервые вводятся в научный оборот.

Приложение III составлено из документов Архива внешней политики Российской Федерации (АВП РФ), также ранее не публиковавшихся. Здесь представлены главным образом информационные записки полпредов СССР во Франции, Великобритании, Германии, Италии, США, Японии, подготовленные в тот же период, которому посвящена и публикуемая переписка бывших царских дипломатов. Эти документы, в целях сокращения объема издания, иногда публикуются с купюрами за счет исключения частей текста, не имеющих прямого отношения к описываемым событиям.

Приложение IV содержит краткие сведения об основных газетах и журналах, издававшихся российской эмиграцией на русском языке. Ссылки на эти периодические издания довольно часто встречаются в публикуемых документах.

Глава III. Общая характеристика содержания переписки 1919 - 1951гг.

Среди наиболее, по моему мнению, интересных тем и сюжетов, затронутых в переписке, я бы выделила следующие: антибольшевистское движение, его состояние и перспективы на различных этапах и в различных регионах; здесь, бесспорно, выделяются подробные письма-отчеты Маклакова после его поездок в Россию, на Дон, к Деникину, в 1919 году, и в Крым, к Врангелю, в 1920-м; «внутренняя» история русской «дипломатии в изгнании»; взаимоотношения между различными эмигрантскими группами и организациями; очень любопытны исторические сюжеты, время от времени возникающие в переписке: так, однажды Маклаков написал по просьбе Бахметева, собиравшегося использовать этот материал для своих лекций в Вильмстауне, небольшое эссе о крестьянском вопросе в России, в другой раз по просьбе своего постоянного корреспондента поделился воспоминаниями о корниловском деле. Несомненный интерес представляют также размышления послов о внутренней и внешней политике стран их пребывания - Франции и США, о международном положении в 1920-х годах в Европе, на Среднем и Дальнем Востоке, о германской проблеме, о различных международных конференциях и рассмотрении на них «русского вопроса». Конечно, в центре внимания корреспондентов - Россия и события, которые в ней происходят, пути преодоления большевизма.

Подробный анализ даже основных сюжетов и линий переписки требует, очевидно, самостоятельного и обширного исследования. Остановлюсь лишь на наиболее, по моему мнению, интересных моментах.

Многие письма Бахметева объединены одной общей идеей - для того, чтобы найти выход из того тупика, в котором оказалась Россия, надо четко представлять, к чему, собственно, стремится страна. Надо определиться, кто же такие «мы» (письмо Маклакову от 11 мая 1920 года), кого «мы» представляем что можем противопоставить большевизму и предложить народам, населяющим Российскую империю.

Бахметвева многие считали противником белого движения. Это неверно. Просто он раньше многих других понял, что попытка «силою военного размаха» сбить большевиков не удалась и уже в январе 1920 года пришел к выводу, что «верить в повторение неудавшегося рецепта наивно и бесполезно». Трагичность положения, по мнению Бахметева, заключалась в отсутствии «субъекта национального движения». В этой ситуации он считал первоочередной задачей выработку программы, которая могла бы стать платформой «национально - демократического возрождения России».

Бахметев отчетливо сформулировал, к каким слоям российского общества будет апеллировать программа, выработанная российскими интеллектуальными лидерами либерально - демократической ориентации. «Россия должна быть крестьянско - купеческой». Нужно решительно отказаться от какой-либо реставрации; недоговоренность «непредрешенчества», лежавшего в основе программ белых, должна быть снята. Экономика будет строиться «на самых ярких капиталистических началах».

Придя к выводу, что главная причина неудачи антибольшевистских движений - отсутствие идеологии, которую можно было бы противопоставить большевистской пропаганде, Бахметев уже в январе 1920 года набросал основы программы, которая наметила бы «разрешение аграрного вопроса, вопроса о национальностях и децентрализации». Записка, в которой более подробно были изложены основные положения новой идеологии, была составлена им в сентябре 1922 года, хотя вполне возможно, что ее наброски распространялись им и ранее. Возможно также, что в ее составлении участвовал Маклаков или, во всяком случае, некоторые фрагменты его писем были использованы Бахметевым.

Собственность, народоправство, демократизм, децентрализация и патриотизм - вот идеи, «около которых уже выкристаллизовывается мировоззрение будущей национальной России», - считал русский посол в Вашингтоне. Основой экономической жизни, полагал он, будет «частная инициатива, энергия и капитализм. К покровительству им, к охране их приспособится весь правовой и государственный аппарат; в помощи частной инициативе будет заключаться главная функция правительства».

Проблемы идеологии для новой России волновали Бахметева и позднее; в 1928-м году он считал необходимым обсудить такие «животрепещущие» вопросы, как «сущность государства, взаимоотношение власти и правительства, существо национального бытия и проч.» «Вопросы эти я называю животрепещущим, - писал он, - потому что нам, русским, нужно не только сжигать старые пни и обрубать сухие ветки, но нужно выучиться как-то чувствовать и мыслить в связи с нашим будущим».

Несомненно, что на Бахметева заметное влияние оказала американская система ценностей и американский образ жизни; точнее несколько идеализированные представления о нем. Обозначив в одном из писем новую Россию как Россию буржуазную и ее новую идеологию как буржуазное самосознание, Бахметев подчеркнул, что имеет в виду американский вариант капитализма. Бахметев ссылался на разговоры с Гербертом Гувером, который как-то сказал ему, что капитализм европейский и американский - две совершенно различные вещи, что в Америке нет того капитализма, который описан Марксом и что если в основе капитализма европейского лежит идея эксплуатации, то в основе американского - идея «equal opportunities», равных возможностей.

Отсутствие жестких социальных перегородок внутри общества, возможность перемещения «по вертикали», придает обществу стабильность. На человека, достигшего успеха, смотрят не с завистью, а с одобрением. Отсюда - отсутствие классовой ненависти, породившей социализм. По наблюдениям Бахметева, в американском обществе «господствующим стимулом является соревнование. Государство, как таковое, есть собственность народа, есть коллективный организм, охраняющий его свободу и «равенство возможностей». В своей государственности американцы видят установление, охраняющее эту свободу, и потому господствующей психологией является не нигилизм, а лояльность государственному строю, преданность и готовность защищать установления, представляющие каждому стремиться и получать плоды своих стремлений». Наблюдения над американской жизнью привели Бахметева к выводу, что возможен «прочный политический и социальный строй, основанный на действительном народовластии, и что власть народа не противоречит прочному консервативному социальному укладу».

Бахметев усматривал сходство между Россией и Америкой, хотя бы в необъятных просторах; он мечтал о будущем сотрудничестве двух держав. В письме к Г.Е. Львову в июне 1921 года он вспоминал об одной из бесед в Париже с А.Ф. Керенским. Бывший премьер поразил его замечанием, что «русские либералы и империалисты не понимают тех огромных международных возможностей, которые таит в себе идея сильной демократической России». «Я отдал дань политической прозорливости А.Ф., - писал Бахметев, - тем более, что никто другой, за все время моего пребывания в Париже, даже не приближался к подобному пониманию. В этих словах отразилась та же самая концепция, которая руководила здесь нами во всей нашей действительности. Это то, о чем я так много беседовал лично с Вами; я продолжаю верить, что демократическая державность будет основой наших взаимоотношений с Америкой и что наше сотрудничество будет господствующим фактором будущих международных отношений».

Несмотря на свой «американизм» Бахметев был искренним русским патриотом, националистом (разумеется, его национализм был не «расовым» или этническим, а государственным) и «державником». Как ни парадоксально, под покровом западничества отчетливо вырисовывался славянофил. Точнее, западничество и славянофильство составляли у Бахметева своеобразную амальгаму, как, впрочем, и у Маклакова. В этом отношении его можно было бы счесть последователем А.И. Герцена. Свое патриотическое «исповедание веры» Бахметев излагал и в письмах к Маклакову, но, возможно, наиболее отчетливо - в посланиях к последнему председателю Государственной думы М.В. Родзянко. Любопытно, что пребывание в Америке и наблюдения над американской жизнью еще более укрепили бахметевский патриотизм, который строился не на контрасте и не на отрицании американизма, а напротив, находя сходные черты в образе жизни и творческом потенциале русского и американского народов, Бахметев укрепился в своей вере в Россию.

«Я бесконечно верю в Россию, - писал он Родзянко в сентябре 1921 года. - Свое вдохновение я черпаю в ее истории. Я не могу забыть, как маленькое, незначительное славянское племя на берегах Днепра и его притоков выросло, путем естественной колонизации, силой и настойчивостью народного гения, в величайшее континентальное государство. На протяжении 10-ти веков история нас била и пытала; но мы неуклонно развивались и через все испытания русский народ пронес свою религию, свой язык и свою культуру. Мое долговременное пребывание в Америке показало мне многое, чего нельзя понять, живя в России или в Европе; показало мне лабораторию и фабрику народного творчества и это меня укрепило лишь еще более в моей вере».

Два года спустя Бахметев писал тому же Родзянко в приподнятом тоне: «Я всегда верил в наше будущее, т.к. я верю в национальный гений и в коренные черты русского народа…История России есть синодик борьбы и развития маленького племени с окружающими его врагами, врагами, стремящимися его поработить, физически ослабить, уничтожить и поглотить культуру. Этого не произошло и мы выросли в огромнейшее по величине государство, и как я вам уже писал, пронесли через века истории свою культуру, свою религию, свой язык. Отличие России от других славянских племен заключается в том, что наша государственность и наша нация есть славянско - варяжская нация; как нынешняя Великобритания выросла из оплодотворения кельтских и других основных племен норманнским нашествием, так и наше государство получило великодержавный гений от нордических пришельцев, называемых в прошлом варягами. Мы соединили мягкий славянский гений с нордической способностью к государственному строению, но наша стихия есть стихия индивидуализма и роста снизу. Эта стихия была разрушена в начале XVIII века и за это нарушение мы заплатили большевизмом».

Необходимо отметить, что наиболее интенсивный характер переписка имела во время Гражданской войны и до конца 1920-х годов. Собственно, многие письма скорее напоминают трактаты, превышая иногда 70 машинописных страниц. Письма отличаются откровенностью и нередко весьма резкими оценками происходящих событий. Тональность, настрой писем Бахметева и Маклакова, датированных 1920-м годом, весьма различны. Бахметев, несмотря на то, что он предпринимал необходимые шаги по поддержке последних военных очагов сопротивления белых, явно не верил в успех их дела. Более того, он опасался иностранного вмешательства, на которое многие продолжали уповать; Бахметев считал, что оно может не только сокрушить большевизм, но и нанести ущерб национальным интересам России. В этом был один из пунктов его расхождений с Маклаковым, не усматривавшим серьезной опасности во временном союзе с Польшей. Возможно, расхождения Маклакова с Бахметевым действительно объяснялись в некоторой степени различной «пропиской» двух дипломатов; Париж был ближе к Крыму не только географически - здесь можно было найти реальную дипломатическую и финансовую поддержку. Маклакову, занятому практическим решением проблемы признания врангелевского правительства Францией и многих других конкретных вопросов, было не до политической философии и составления долгосрочных программ. В его письмах Бахметеву иногда даже проскальзывает раздражение по отношению к своему корреспонденту, стоящему, по мнению Маклакова, «над схваткой».

В первую очередь необходимо отметить изменение позиций русских либерально - настроенных патриотов в отношении с советско - польской войной. Перед патриотически настроенными российскими политиками встал вопрос: с поляками против большевиков или с Польшей против России? Бахметев в письме Маклакову 18 февраля 1920 года высказал сомнения в целесообразности приглашения польских панов в качестве освободителей России от большевизма: «Я прежде всего считаю, что с практической стороны все эти предложения совершенно эфемерны. Никаких сколько-нибудь внушительных походов мы никогда не увидели бы; никаких большевиков не свергли бы. Однако дело здесь не в практических, а в коренных вопросах политической стратегии, скажу больше, в основах мировоззрения. Представьте себе на минуту, что первая военная фаза похода завершилась бы даже успехом; польские и другие войска, а за ними и какие-то русские национальные военные силы входят в Москву и прогоняют большевиков. Представляете ли Вы себе положение русских националистов, пришедших на польских и эстонских штыках буквально на пустое место, вне всякого отношения с каким-то органически выросшим национальным движением, и опирающихся на какие-то бумажные формулы и соглашения кучки эмигрантов».

Далее Бахметев настаивал на том, что уничтожение большевизма может быть лишь органическим следствием развивающегося успеха сильного и здорового национального движения. Гражданская война в России и уничтожение большевизма, по его мнению, вопрос прежде всего русский, «и чем ближе мы приближаемся к кульминации, тем больше все объективно происходящее должно иметь русскую печать».

«Это положение представляется мне одним из краеугольных камней теперешней политической стратегии, - писал Бахметев. - Два года тому назад, в первой фазе большевизма, мы призывали союзников к интервенции; делали мы это в предложении, что союзная инициатива облепится в процессе своего продвижения в Россию русским национальным движением. В те времена такая тактика была правильна, и правильность ее - в частности в Сибири - была подтверждена опытом нарастания русского движения вокруг чехословацкого действия…».

Бахметев полагал, что поставить разрешение русского вопроса в зависимость от того или иного действия нерусских сил означало бы признать себя морально и политически пораженными, т.е. окончательно расписаться в том, что Россия и сами русские не могут справиться со своими задачами.

Из сказанного Бахметев сделал парадоксальный вывод: «если русское национальное движение должно вообще проявляться на каждой следующей ступени в более глубокой и крупной форме, то теперь, пока такого проявления нет, мы как будто бы не должны требовать со стороны союзников активного действия. Хотя этот вывод и парадоксален, но это в значительной мере так. Более чем когда-либо, именно потому, что мы приближаемся к кульминации, мы должны отстаивать самобытность русского национального действия, а помощь союзников или инородцев сводить лишь к поддержке и кооперации с основной и самостоятельной национальной русской борьбой».

Бахметев подчеркивал, что «если бы русские националисты пошли на борьбу с русским большевизмом путем не русской военной силы, вознаграждаемой, в конечном счете, за счет России, то история никогда не пропустила бы подобной расплаты за успех в гражданской войне… В тех условиях, в которых эти начинания зарождались, результатом явилось бы полное политическое банкротство либеральных и национально - демократических групп. Большевистская борьба приобрела бы объективную задачу сохранения единства России, сплотив за собой, по всей вероятности, в непосредственной предстоящей задаче военные и реакционные элементы.

Мое личное отношение к подобной постановке вопроса таково: политически и морально недопустимо».

В переписке Бахметева и Маклакова 1920-го года возникает еще одна тема, ставшая постоянной в последующее десятилетие - это вопрос о возможности внутренней эволюции большевизма и о том, как этой эволюции может способствовать эмиграция. Первым поднял эту тему Маклаков, что также свидетельствует о слабости его надежд на решение проблемы извне, вооруженным путем. Письма В.А. Маклакова от 12 марта и от 10 апреля 1920 года посвящены в основном текущим и быстро меняющимся внутри- и внешнеполитическим комбинациям и надеждам, которые, как правило, рассыпались еще до получения Бахметевым соответствующих писем. Наибольший интерес представляют следующие фрагменты, характерные для тогдашних взглядов Маклакова и получившие дальнейшее развитие в его последующих письмах. Из письма от 12 марта: «Вы недоумеваете, что я говорю: нам нужно либо драться, либо мириться, тут либо недоразумение, либо разномыслие. Под примирением я, конечно, не понимаю того, что мы признали большевизм в его настоящем виде настоящей формой правления, но я понимаю так, если мы не могли задавить большевизм извне и если крушение Деникина или наш отказ от польской комбинации делает победу извне иллюзией, то Россию спасем уже не мы, заграничные счастливцы, а те, кто сейчас в России, и те из большевиков, которые одумаются, и те из патриотов, которые там притаились, и те, наконец, которые пошли на службу к большевикам для того, чтобы их переродить. Всю надежду тогда приходится возлагать на рост отрезвления большевиков изнутри России: наша деятельность должна быть согласована с ними. Я бы сказал, руководство движением должно быть передано им. Кому это им? Для меня очевидно: уже не тем, кто, спрятавшись в подполье, готовил кадры восстания на случай приближения Добровольческой армии. Без Добровольческой армии это уже пустое занятие».

По сравнению с махновщиной большевизм казался Маклакову не столь страшен и он продолжал рассуждать о «более здоровых» элементах среди большевиков, способных к перерождению, и даже в осторожной форме высказал мысль о поддержке этих элементов, например Красина, в международном плане. «Надежду приходится возлагать тогда на те элементы большевизма, которые могут одуматься, напри[ер], Красина и Троцкого. Говорят, что он сейчас - правое крыло большевизма, обвиняемое в реакционности.

Вот те элементы русской жизни, которые выведут ее из той ямы, в которую мы попали и которую нужно будет поддержать отсюда. Более того, нужно будет рекомендовать всем кому угодно поддержать этот элемент не отсюда, а идти работать вместе с ними в Россию, т.е. становиться в положение тех, кого мы осуждали. Вот это-то я и называю примирением с большевизмом, оно так же мало примирение, как участие либералов в государственной жизни прежде было примирением с самодержавием, но все-таки внешне это примирение».

Маклаков, конечно, признавал, что далеко не все готовы согласиться на такой отчаянный вариант развития событий и предпочтут остаться за границей. Он считал подобную позицию самой безнадежной и что те, которые выбрали этот путь, навсегда вычеркнут себя из числа тех, на кого Россия может положиться. «Я еще понимаю, что дипломатические представители могут жить для поддержки фикции законной власти и единой России, но вся эта масса русской эмиграции, чем она оправдывает свое существование здесь. Поэтому-то я и ставлю эту альтернативу - либо бороться извне, что кажется невозможностью, не привлекая сил поляков, либо сложить оружие и ехать в большевизию и работать с их позволения над их уничтожением».

Здесь же Маклаков, как бы в противовес позиции Бахметева, приводит еще один важный довод в пользу своего убеждения. «Ваша точка зрения, как будто - ждать. Все уладится само собой, большевизм при последнем издыхании. И вот тут самая опасность. То, что я Вам напишу, довольно неожиданно. Это свежие донесения и еще такие, где читают только между строчками. Но вот где опасность: нам все кажется отсюда, что когда большевизм съест сам себя и падет, то его место займет какой-то другой, лучший режим, хотя бы и социалистический. Но есть опасность, что после падения большевизма будет порядок, в котором мы пожалеем о большевизме, когда оправдается фраза Тэна «дурное правительство лучше отсутствия правительства». Тогда начнется в России полная анархия: в одном месте будет господствовать Махно, в другом - Калмыков или Семенов и т.д.».

В доверительной переписке Маклакова и Бахметева достаточно последовательно проводится мысль о том, что советская власть является современной единственной носительницей российской государственности. Вот рассуждения Маклакова на этот счет: «Когда мы покорим большевизм не победой его извне, не даже постепенным его исправлением, а просто тем, что его сметет возмущенная толпа, и что большевики удерут сами с награбленными деньгами, то он сменится просто анархией. Вы, может быть, скажете, что это будет лучше, тогда и появятся Минин и Пожарский, которые начнут объединять Россию, не встречая того сопротивления, которое оказывает большевизм». Маклаков не исключает этого, однако подчеркивает, что это может быть достигнуто только одной ценой: захватом у России всего того, что можно захватить, в то время как спасение идеи единой России, по его мнению, задача невыполнимая. «Новые Минины на почве анархии Россию воссоздадут - это, конечно, - но она выйдет и без Кавказа, и без Прибалтики, и без Литвы, и без Белоруссии и т.д. и поэтому-то мне кажется отсюда, что если мы потеряем всякую возможность раздавить большевизм извне, то вся наша ставка должна быть поневоле на перерождение большевизма и поэтому мы должны ехать туда, ехать не в качестве нелегальных метателей бомб, а в качестве «rallies» (фр. - примкнувших). Один умный француз здесь недавно сказал: «Tout regime est perdu par ses rallies» (Всякий режим губят примкнувшие к нему). Если мы бесполезны здесь и не хотим ни менять подданства, ни стреляться, мы фатально будем приведены к решимости вернуться назад, т.е. просить пощады у большевиков для начала и изменить им при первой возможности».

В ответ на это Бахметев категорично заявляет: «Я не понимаю Вас: ведь и то, и другое - средства, а не цель. В настоящий момент и по крайней мере в течение известного времени, по-видимому, нет почвы для организации немедленного внушительного военного движения. Национальная Россия боролась в течение года, совершила невероятные, героические дела, но изошла духом. Пойдет ли будущее по испробованному военному пути или развал большевизма произойдет изнутри, - сказать нельзя. Ясно, однако, следующее: если в настоящий момент нет почвы для военного движения, то это нисколько не значит, что военное движение вообще не возможно. Оно может осуществиться через некоторое время и из-за иной международной обстановки, и после некоторых внутренних переживаний.

Второе же и самое главное - я не понимаю, почему невозможность немедленного военного действия должна привести к примирению? Примирению в силу каких причин? Потому ли, что большевики успешны; или потому, что они внутренне трансформировались? Я могу понять второе, но это было бы не примирение, а лишь констатирование факта, что большевизм путем эволюции изменился и изжил себя. Такой вариант возможен, но для него нет почвы и оснований». Бахметев считал, что большевизм сейчас не в раскаянной фазе; наоборот, он кичится и хвастается победой. Примирение же лишь потому, что большевики успешны, - есть тактика бессилия и отрицания самих себя. «Она не даст никаких общих результатов и может быть выгодна лишь для отдельных индивидов, которые идут в Каноссу, ища прощения за прошлое.

Я лично, наоборот, думаю, что в самой позиции большевизма обнаруживаются значительные трещины. Я писал Вам уже, что в моем понимании попытка военного движения на Западе вызывается необходимостью, основанной на внутренней слабости: потерявши политические корни в населении и обанкротившись экономически, большевики должны для продления своей власти искать новой почвы для приложения своих социальных экспериментов. С этим, однако, весьма плохо согласуется явное стремление большевиков к миру с союзниками».

Позицию же в отношении эволюции большевизма Бахметев излагал следующим образом: «…Затруднения, вызванные основным противоречием большевистского положения, могут осложниться еще целым рядом дополнительных трудностей, которые военное торжество принесло Ленину. На самом деле, как быть с армией? Ее нельзя распустить даже на время; надо кормить, чем-либо занимать и проч. Все это способно создать обстановку, в которой торжествующий большевизм начнет быстро разлагаться. Было бы, конечно, в корне неправильным строить всю тактику на ожидании подобного внутреннего разложения, но упускать из виду этой стороны дела нельзя. Главное же, при наличии всех этих обстоятельств - основные краеугольные камни нашей концепции должны выдвигаться нами с особой яркостью и полнотой, и не только выдвигаться, но и соответственно исповедоваться нами самими.

Что бы ни было сейчас, большевизм жить не может и обречен на гибель. Разрешение русской проблемы и восстановление России возможно лишь в результате конструктивных сил в тех или иных формах. Это основная аксиома, в свете которой более, чем когда-либо, не нужно делать никаких компромиссов. Настоящая формула грустна, но русские националисты потеряют моральное право управлять страной в будущем, если они усомнятся в исторической неизбежности своего конечного торжества.

Вы можете мне возразить, что это общие абстрактные фразы, в которых нет конкретного содержания. Это не так. Да, мы сейчас сидим у разбитого корыта и не можем формулировать программы практического действия. Но это означает не то, что нужно идти в Каноссу, а лишь показывает, что национальное движение еще не нашло себя, еще не формулировало и не приобрело тех форм и того содержания, которые должны привести и приведут к успеху. Наша вера должна быть абсолютной. Если мы еще не осуществили своих целей, то не потому, что мы не правы, а лишь потому, что еще не умеем. Было бы неправильно отказываться от задачи потому, что в тот или иной момент вы не знаете, как ее решить. Вся наша слабость и весь неуспех прошедшей фазы был обусловлен раздробленностью, моральным распадом и, главное, с отсутствием одухотворяющего начала в действиях националистов. Уверенные морально в конечной победе, мы должны терпеливо переживать поражения и искать путей и выходов. Не пройдет и нескольких месяцев, как национальное движение снова проявится. В каких формах, - сейчас нельзя предвидеть. Однако пока что - надо хранить свою неприступную чистоту и больше и прежде всего обратить свои взоры внутрь самих себя и заняться анализом прошлого и причин ошибок.

Я писал Вам уже, какую роль могла бы сыграть программа или, вернее, платформа национального действия. Чем больше я вижу людей, приезжающих с юга и из Сибири, тем больше я убеждаюсь, что рок военно - национального движения заключается в том, что оно объективно было реставрационным и что оно не несло одушевления, применимого к будущей России».

Далее Бахметев писал о возможности «определенного объективного пути для восприятия событий, если бы они развернулись в направлении, которое связано с идеей «примирения» с эволюционирующимися большевиками. Но тут было бы ясно, - рассуждает Бахметев, - что это не примирение с успешными и захватившим власть разбойником, а констатирование факта, что большевизм изжил себя и что действительность привела Россию к тому, что националисты предвидели и уготовили. Конечно, тут надо проявить то, что англичане называют open mind и open heart (открытый ум и открытое сердце) - не слишком мстить за прошлое в том случае, когда внутренние перемены и переживания привели безумцев на тот путь, который вы считаете разумным и неизбежным. Не будем забывать, что Россия переживает гражданскую войну и что если можно и нужно наперед решить быть безжалостным к отдельным индивидам, то с другой стороны, в широком смысле окончание гражданской войны должно нести в себе уступчивость и забывчивость, особенно в плоскости людских взаимоотношений».

Определяя современные задачи национально - демократических сил, Бахметев писал в этом же письме Маклакову: «Подобное отношение к русской проблеме в настоящее время, мне кажется, диктуется русскими национальными интересами. Политика эта хороша тем, что, во-первых, она не мешает развиваться процессам разложения внутри большевизма и не дает возможности затмевать эти процессы диверсиями второстепенного порядка. Во-вторых, охраняя принцип русского единства и не ставя практическую борьбу с большевизмом в плоскость борьбы за счет России, она предотвращает спайку хотя бы части национальных элементов с большевиками. Наконец, она, не давая морального и материального преимущества большевикам, откладывает в почетном виде активную фазу союзной политики в отношении России до момента, когда русское движение снова развернется и активность союзников в состоянии будет следовать за ним…».

Бахметев считал, что надо противопоставить большевизму что-то реальное и животворящее. «Пока же мы не нашли «слова и человека» или «слов и людей», будем охранять хотя бы чистоту догматов веры и не совершать во имя национальной России чего-то такого, что несовместимо с национализмом ни политически, ни нравственно».

Маклаков, в свою очередь, в ответном письме от 12 марта 1920 года, упоминаемом выше, разъяснял также свое видение исторически сложившейся ситуации: «…Когда Деникин был в зените успеха, если бы он согласился с поляками и поляки ему помогли, большевизм был бы окончен и победа была бы за национальным движением. Деникин употреблял большие усилия, чтобы вовлечь поляков в совместные действия, но они не захотели, ввиду того, что условия, которые им ставили, были неприемлемы. По мере того как Деникин падал, росло его желание привлечь поляков, и в то же время уменьшались польские аппетиты; они сами почуяли опасность от большевизма. В представлении тех, кто остановился на этом плане, не было и речи о том, что поляки возьмут Москву; предполагалось, что их действия будут совместны с Деникиным, что отвлечение всех большевистских сил на западный фронт даст возможность Деникину повторить прошлогоднюю историю и идти опять на освобождение России с юга, только согласуя свои действия с польским фронтом. Когда шли переговоры, то польская ориентация представлялась именно так: подмога русскому национальному движению, а не замена его… Конечно, по мере того как Деникин сходил со сцены, вся экспедиция получала другую окраску и Вам издали кажется, что мы сознательно пошли на то, что поляки нас освободят и мы заплатим им Литвой и Белоруссией. Мне бы не хотелось, чтобы такое ложное представление у Вас сохранилось».

Хочется также особо выделить два письма Маклакова за этот период, отправленные Бахметеву после поездок в Россию; один раз в 1919 году, к Деникину, другой - в 1920-м, к Врангелю.

Для Бахметева письма Маклакова были незаменимым источником информации: несмотря на краткость своего пребывания в России, тот безошибочно мог оценить людей и настроения. Объективность обеспечивала не только некоторая парижская «отстраненность», но и жизненный опыт, огромный ум и, как следствие этого, скептицизм Маклакова. С другой стороны, письма Бахметеву давали Маклакову возможность «излить душу», облечь в четкие и образные формулы то, что его тревожило или, что бывало, внушало оптимизм. Разумеется, гарантировалась полная конфиденциальность - для официального, дипломатического употребления Маклаков нередко диктовал одновременно «параллельные» послания, гораздо более сдержанные и по выводам и по форме.

Письма Маклакова, написанные по горячим следам поездок в «Русскую Вандею», являются первоклассным источником по истории белого движения, во многом объясняющим внутренние причины его поражения. Особую ценность свидетельства Маклакова имеют потому, что он искренне хотел найти основания для оптимизма, однако, тем не менее, явно завысил личный и политический потенциал крымских деятелей.

Поездки Маклакова состоялись при следующих обстоятельствах. 7 октября 1919 года он писал Бахметеву: «Я Вам давно не отвечал, но зато угощу неожиданной новостью: через 4 дня я еду в Россию... во - первых, что было первым поводом к поездке, это то, что мне страшно захотелось окунуться в Россию. Последние письма, которые я оттуда получал от М.М.Федорова и от других были полны такого оптимизма, что отсюда было завидно; этот оптимизм подтверждался и свидетелями… Все эти рассказы соблазняли меня и я задумал туда поехать, не только чтобы провести несколько приятных дней, но и затем, чтобы уверовать в то чудо, в которое отсюда еще верится с трудом; нет сомнения, что если уверуешь в это возрождение, то передашь эту веру и другим».

Кроме того, Маклаков хотел достичь лучшего взаимопонимания с Деникиным и «помирить» его с французами. Наконец, писал он, «у меня подмешивается еще одно личное желание: мне хочется просто подышать свежим воздухом вдали от тех политических миазмов, которые здесь распространились». Однако поездка в Россию, как видно из первого письма Маклакова, оптимизма не прибавила.

Письма Маклакова, а также информация, подтверждающая его впечатления, - сообщения о начавшейся деникинской катастрофе, вызвали отклик в письме Бахметева от 19 января 1920 года, на котором он написал от руки, поставив три восклицательных знака: «Совершенно лично и доверительно, прошу не показывать никому. Не обращайте внимания на стиль». Бахметев писал: «Трагичность нашего положения по преимуществу заключается в том, что у нас нет субъекта национального движения. Вы можете сколько угодно в своем собственном решении и поведении прочно придерживаться оазиса национальной военной силы, которая сохранится где-то на Дальнем Востоке или в кубанских степях, но Вы никого не заразите своим энтузиазмом, а главное из этого упорства ничего практически не выйдет». Отсутствие программы, способной объединить антибольшевистские силы, фатально приводит к неудаче военных движений, полагал Бахметев. Да и вообще к «военщине» он относился весьма скептически.

Печальный опыт Деникина привел к аналогичным выводам и Маклакова: «С тех пор, как я Вам писал, - говорилось в его письме от 10 апреля 1920 года, - окончательно провалились все антибольшевистские фронты. Финал Деникина еще недостаточно выяснен, т.е. добровольная или вынужденная смена Деникина Врангелем, с сохранением или без сохранения преемственности власти, но во всяком случае прежняя страница дописана, ни Деникина, ни его политики, ни его правительства больше не существует. Последняя попытка накануне крушения устроить демократическое правительство с участием Чайковского, по-видимому, тоже провалилась. Всего этого нужно было ожидать и я думаю, что Деникин явился в данном случае инициатором своей отставки с тою же простотой, с которой он когда-то подчинился Колчаку; он понял, что он виноват или во всяком случае, что он в ответе, и уступил свое место другим; что сделают эти другие и, главное, что будет Врангель, поведет ли он явно реставрационную политику и, может быть, с уклоном в сторону Германии, - этого мы не знаем. Можно опасаться, что будет именно так, но пока данных не имеется.

Одно несомненно - Добровольческая армия и вообще армия, идущая на большевизм извне, попросту сказать Русская Вандея, кончилась; заграница им больше не поверит, а без помощи заграницы они ничего не сделают. С того момента, когда надежду на Вандею приходится оставить, приобретают опять первостепенное значение сведения о том, что творится в Совдепии, и какие силы могут ее разложить».

Однако, ясное понимание того, что надежды на «оазис» военной силы беспочвенны, не помешало Маклакову оказать самую деятельную поддержку Врангелю и сыграть главную роль в признании врангелевского правительства Францией. Это не было неискренностью - на какое-то время скептик Маклаков поверил в возможность чуда. Возможно, потому, что это был последний шанс. Он поехал в Крым незадолго до гибели последнего оплота белого движения. Он очень хотел уверить, видимо, прежде всего себя, что у Врангеля есть шансы на успех. Его огромное (47 машинописных страниц) письмо Бахметеву о крымских впечатлениях проникнуто этой верой. Адресат получил его уже после крымской катастрофы.

Бахметев благодарил Маклакова за письмо о Крыме и вполне справедливо писал, что оно «полно жизни и интереса, не говоря уже о блеске характеристик и пр.; не мне Вам говорить комплименты по этому поводу». Столь же справедлив был Бахметев и в другом: «Вы удивитесь, однако, моему основному впечатлению: Ваше письмо доказывает как обратное тому, к чему Вы стремились. Конечно, Вы пытались быть беспристрастным; однако, несомненно, Вы хотели убедить себя и других, что в Крыму было что-то новое и обещающее. Между тем Ваша правдивость взяла свое. Даже если бы письмо Ваше пришло ранее гибели Врангеля, всякий беспристрастный читатель должен был бы прийти к заключению: дело это длиться не может, ему положен скорый конец».

Кстати, Бахметев особо отметил наблюдения Маклакова об антибуржуазных настроениях среди белого офицерства. «Это не реакция, - писал он, - это - большевизм. Я убежден, что по ту сторону баррикады руководящий военный элемент красной армии живет теми же страстями ненависти, о которых Вы так живописно говорите. Разница лишь в том, что в круг ненавистных буржуев и помещиков они включают также и людей «предавших Россию, купленных Западом» и т.д. Я все более и более убеждаюсь, что есть одно из самых опасных наследий войны. Это явление не только русское: военщина существует и опасна везде и всюду… Сейчас хочу лишь отвести душу и сказать Вам, что страх давит меня и что ликвидация господства военной психологии и уничтожение для нее каких бы то ни было возможностей есть вообще одна из самых главных и очередных задач дня».

Бахметев очень точно уловил опасность, ставшую одной из причин мировой войны два десятилетия спустя и, увы, до сих пор не изжитую в нашем Отечестве, где политические конфликты нередко предпочитают разрешать силовым путем. Так что история Гражданской войны сохраняет не только академический интерес.

Любопытны рассуждения Маклакова и Бахметева об образовании Национального комитета после падения правительства Врангеля.

В письме от 24 ноября 1920 года Маклаков писал о разногласиях и трудностях при образовании Национального комитета. Трудности, по мнению Маклакова, создавали эсеры, которые предсказывали в свое время падение Колчака, Деникина и Врангеля и теперь имели определенный «кредит доверия» у французов. Говоря о характере будущего Национального комитета, Маклаков сообщает, что все согласились, что это не будет нечто вроде правительства и не будет центром военной или заговорщицкой борьбы, «а потому осталось только одна функция - представительство за границей русских интересов; защита их, во-первых, перед иностранцами путем морального на них воздействия; и другое - входить в соглашение с национальностями прежней России. В такой постановке вопроса я вижу совпадение здешних мыслей с Вашими и этому очень радуюсь; все главные опасности будут устраняться».

Однако Маклаков не разделял надежд Бахметева на эсеров: «Вы издали, читая их газеты, были ими очень довольны; по-видимому, Вас больше всего прельщала их непримиримость в вопросе о национальном единстве России и их последовательный демократизм». Маклаков подчеркивал, что полезность этой партии нужно оценивать не по тому, что она говорит в газетах, а по тому, какие факторы для борьбы с большевизмом она представляет. «Керенский и его ближайшие друзья не раз говорили нам, что их партия имеет связи с народом в России, имеет организации, ячейки и т.д. Что они потому только не действовали, что им мешала военная диктатура; если бы это была правда и если бы с падением Врангеля борьба перешла к эсерам, у которых была бы хотя бы десятая доля тех возможностей, которые представляла вооруженная борьба Врангеля, то не только нужно было бы их приветствовать, но действительно нужно было бы жалеть, что гражданская война отсрочила эсеровское выступление. Но, к сожалению, - подытоживал Маклаков, - я думаю, что эсеры ошибаются, а может быть, и просто лгут; вернее, есть и то, и другое вместе - одни лгут, а другие им верят. Никакого аппарата для борьбы у них нет; аппарата для борьбы террористической давно разрушен, в движениях народных и восстаниях не они играют первую скрипку; вернее, не играют никакой; пока так называемое национальное движение приняло только форму махновщины, в котором, конечно, ничего эсеровского нет. Такое же национальное движение пытаются создать Савинков и Балахович; на него многие возлагают надежды, например, Чайковский. Конечно, отсюда пока это движение представляется обреченным на полный разгром при встрече с вооруженными силами большевиков. Оно очень хорошо как дополнительные действия, но как самостоятельный способ борьбы оно имеет все невыгоды открытой борьбы, не имея ее преимуществ».

В письме от 7 декабря 1920 года Маклаков специально остановился на надеждах «на террористические акты, на образование революционных ячеек, очагов восстания, сочувствующих кружков среди воинских частей и т.д. Есть некоторые люди, которые специально этим занимаются, очень увлекаются ходом работы и пророчат близкие и непосредственные результаты. Но лично я в это не верю как в самостоятельный способ борьбы; по моей адвокатской деятельности у меня слишком много воспоминаний о подобного рода деятельности, которая всегда кончалась скамьей подсудимых…; теперь конечно, никакой скамьи не будет, а будет просто стенка. Поэтому об этом способе борьбы можно говорить также мало, как мало говорят меню, какого рода горчица подается к столу». Разочарование в «революционных» способах свержения большевистского режима обусловило столь пристальное внимание Маклакова к возможностям его перерождения или разложения изнутри.

В переписке двух послов значительное место отводится оценке общественно - политической и социально - экономической обстановки в России. Так, Маклаков характеризовал «сознательных политиков коммунизма». «Я поддерживаю, сознательных, - писал он, - а не убежденных, потому что эти два понятия не совпадают. Для этих политиков вся внутренняя политика сводится к террору, а внешняя - к пропаганде большевизма за границей. В сущности, только эти господа и есть настоящие большевики и хозяева положения. В стране их меньшинство и у них два врага и две опасности. Это, во-первых, все те, кто к ним присоединился против воли, кто из хитрости, кто из подлости; здесь и промышленники, и техники, и военные. Долгое время по традиции мы полагали, что из их рядов выступит какой-либо Бонапарт и их задавит; эта надежда и сейчас не оставлена, но ее шансы значительно падают. Зато совершенно ясно обрисовывается другая картина, второй враг и вторая опасность - это чисто анархическое движение снизу, возмущение всем безобразием большевизма, движение, которое детским умом нашло козла отпущения и является со своими требованиями. Это движение начинает выливаться сейчас в такую стихийную форму, что многие начинают видеть в нем чуть ли не национальное движение; оно получило нарицательное название Махновщины, которое сейчас заменяет прежнее название Пугачевщины».

Однако в этой второй опасности для большевиков государственник Маклаков видел реальную угрозу для России как таковой. «Махновщина явилась, в сущности, - полагал он, - походом деревни, мужика против города, включая туда и господ, и интеллигентов, и рабочих…творческой организующей силы в них не видно, но сила разрушительная страшная…».

Далее Маклаков выделяет три реальные политические линии, возможные в современной российской политической обстановке: 1) политику самих большевиков, которые хотят объединить Россию и устроить ее по-своему. В этот план Маклаков включает и тех, которые идут к большевикам по разным мотивам и намереваются их постепенно трансформировать; 2) план тех, которые хотят задавить большевизм внешней силой, для этого соединиться с ее соседями, и раз не могли этого сделать одни, то пользуются непримиримостью поляков с большевиками, чтобы в союзе с ними нанести большевизму последний удар; 3) эта политика, как пишет Маклаков, о которой здесь говорить нельзя, которая зародилась в Берлине, вышла из наиболее консервативных кругов, но которая не только есть консервативный план, но и охватывает все больший круг сторонников. Эти три политики, по Маклакову, сводятся, в сущности, к двум категориям. «Во-первых, идти с большевиками, но при этом стать разлагающим элементом. Для этого и за границей нужна определенная система действий, нужно отменить блокаду, войти с Россией в наиболее тесный союз, вовлечь их в экономический оборот капиталистических стран и т.д. Очевидно, при такой политике нужно перестать быть эмигрантами и уже совершенно перестать разыгрывать непримиримых, которые отсюда ведут с большевизмом какую-то борьбу. А две другие политики обе сводятся к продолжению военных действий против них в союзе с тем, на кого можно рассчитывать. Из таких союзников пока видно только два, которые друг друга уничтожают: либо поляки, либо Германия... Когда Польша будет большевистской, тогда Германии будет и больше поводов и больше возможностей приступить к усмирению большевизма. Поэтому смотрите спокойно, как большевики будут бить поляков. - Но такое решение, может быть, имеет свое оправдание, если, действительно, большевики будут бить поляков, если не силой оружия, то силой пропаганды. А если вместо этого поляки побьют большевиков, и победа их будет уже не над большевиками, а над Россией? Ну упустим ли мы тогда гораздо более простую и почетную возможность спасти Россию от большевизма, оставаясь в русле не только антантофильском, но даже славянофильском? Не упустим ли мы возможности справедливо размежеваться с поляками на восточной границе и установить с ними те дружеские отношения, без которых вообще Россия не сможет играть той роли в славянском мире, которую мы бы хотели?».

Провозглашение большевиками перехода к новой экономической политике было воспринято патриотически настроенными эмигрантами - либералами как новая фаза в борьбе за эволюцию большевизма в национально - демократическое государство.

Однако вскоре характер экономического развития страны стал внушать серьезные сомнения в том, что началось долгожданное «оздоровление».

Маклаков опасался, что в России «началось не серьезное производство работы, при которой и рабочий и собственник и тот, кто у них покупает, почувствовали связь их интересов, а исключительно спекуляция и нелепое и неприличное проживание даром заработанных денег. Когда смотришь на то, что делается в области работы и торговли, то невольно боишься, что через скорый промежуток времени собственность и капитал, на которые пока возлагаются такие надежды, покажут себя в таком отвратительном виде, что это вызовет новый и на этот раз гораздо более обдуманный и серьезный прилив ненависти к капиталу и буржуазии».

Переписка густо населена людьми: иногда Маклаков писал настоящие исторические портреты - князя Г.Е. Львова, П.Н. Врангеля, А.В. Кривошеина, Б.В. Савинкова. На страницах его писем мелькают П.Н. Милюков, Н.В. Чайковский, П.Б. Струве, С.Н. Булгаков, М.О. Гершензон, В.В. Шульгин, вел. кн. Николай Николаевич и другие. Круг общения Бахметева был уже; наряду с некоторыми российскими деятелями, он встречался с американскими политиками и, в частности, воспроизвел некоторые свои разговоры с Гербертом Гувером.

Широкий и разнообразный круг общения Маклакова обусловливался не только его официальным положением, вынуждавшим прибегать к его помощи людей самых разных политических убеждений, но и личными его качествами - редкими для российского политика терпимостью и умением не переносить политических разногласий в сферу личных отношений. А также, разумеется, большим и незаемным умом, уникальным жизненным опытом и блеском собеседника и литератора. На страницах писем Маклакова то там, то здесь разбросаны заметки и рассуждения о людях, сыгравших немалую, иногда роковую роль в истории России. Маклаков не ставил своей целью создавать некие исторические портреты. Писал он по тому или иному конкретному поводу и совсем не думал о возможной публикации. Более того, как раз для публикации его заметки не предназначались. Написаны они «без оглядки» и очень субъективны. Этим и интересны.

Любопытный эпистолярный «треугольник» образовался между Бахметевым, Маклаковым и кн. Львовым. Маклаков князя откровенно недолюбливал, считал его человеком неискренним и не мог ему забыть двусмысленного к себе отношения в 1917 году; Бахметев, наоборот, Львова ценил; в том числе его умение произвести благоприятное впечатление на американские деловые и политические круги. Львов, политик, в общем, межеумочный, Маклакова также не больно жаловавший, написал как-то Бахметеву после очередного конфликта с русским послом в Париже, связанного с расхождением по вопросам финансирования эмигрантских организаций. «Не перестаю и до сих пор принимать обильный дождь из грязной тучи Гучкова, Маклакова и Ко. И обидно же мне и больно соединять эти два имени вместе, но что же делать - такова действительность. Дошел Вася до уровня Гучкова. Больно мне утрачивать к нему уважение. Не я один - все близкие друзья его давно мучаются за него, заявляют ему о своем прискорбии за его поведение, прибегают ко мне, выражая сочувствие и поздравляя с моральной победой, но мне от этого не легче и хочется простить ему, изыскивая причины в печенке, в почках, в чем угодно, а они обнаруживаются в другой стороне - в отсутствии моральных основ. Дрожит он, не останавливаясь, как стрелка в испорченном компасе, потерявшая свой полюс. Он уехал в Виши, может быть, отдохнет, успокоится, но того, чего, оказалось, нет у него, того не приобретет и все качества его останутся при нем и обнаруженного недочета не поправить и старого отношения к нему не вернешь в сердце своем».

Это письмо, в котором елей перемешан со злобой, послужило поводом для Бахметева изложить свое отношение к Маклакову и сформулировать свое понимание особенностей его позиции. Бахметев мягко, но вполне отчетливо дал понять Львову, что не разделяет его отношения к послу в Париже: «Мне очень интересно Ваша замечание о В[асилии] А[лекчеевиче]. Я искренне его люблю и глубоко сожалел всегда о том, что необыкновенный талант его не только не используется, но часто служит причиной затруднений. В[асилий] А[лексеевич] мне много пишет и из писем его, по преимуществу касающихся положения в России, у меня складывается впечатление, что он, наоборот, прекрасно все понимает. Я привык к тому, впрочем, что Вася не использует своего провидения и что его практическое поведение часто позади ясности и кристальности его анализа. Я даже недавно упрекал В[асилия] А[лексеевича], почему, раз он все так хорошо понимает, он не говорит открыто, что думает, во что верит. Я писал В[асе], что при его авторитете и таланте он мог бы сыграть большую положительную роль. В его мыслях нет и доли реакции и абсолютно никакой солидарности с тенями прошлого, которые так усердствуют в Париже. Правда, он ругает всех: он накален и против Земского союза, и против Учредилки, в своих нападках он не отделяет существенного от преходящего, и практические недочеты затмевают для него правильность позиции. Я был бы Вам очень благодарен, если бы Вы сообщили о [его] политических промахах, т.к. я постарался бы поправить дело, если можно. У меня с В[асилием] А[лексеевичем] искренне дружеские отношения и я могу говорить ему совершенно откровенно».

Корреспонденты пристально следили за происходящим в России; они сразу же и совершенно правильно определили значение тех процессов, которые начались в стране в конце 1927 - начале 1928 годов, т.е. кризиса нэпа и наступления советской власти на крестьянство. Бахметев, отметив, что нэп себя изжил, точно определил, что суть происходящего коренится в политике, а не в экономике; установив господство «в главнейших областях народного хозяйства», «диктаторская власть не может чувствовать себя прочно и спокойно, поскольку главная отрасль хозяйственной жизни страны - земледелие, зависит в конечном счете от доброй воли многих миллионов индивидуальных крестьянских хозяев». Бахметев справедливо указал на «кризис хлебозаготовок» 1927 года как толчок к началу наступления на крестьянство.

У Сталина, - заключал бывший социал - демократ, - «хватит марксистской логики сделать выводы и признать, что «советская власть должна иметь источник земледельческого производства в своих руках, источник, которым она могла бы распоряжаться и маневрируя которым, власть будет таким же господином в области земледельческого производства и обмена, каким она является в области промышленной». Бахметев вспомнил полемику Сталина с Троцким середины 1920-х годов, указывая, что генсек воплощает в жизнь программу своих оппонентов. «Теперь…Сталин ведет в течение нескольких месяцев практическую политику истребления кулака, применяя к нему все чрезвычайные меры военного коммунизма, а теоретически провозглашает совершенно, по-моему, правильную и логическую в коммунистическом смысле доктрину о необходимости, вместо кулака, иметь фабрики хлеба, т.е. колхозы и совхозы, где в сфере правительственных распоряжений будет фабриковаться достаточное количество зерна, чтобы сделать власть независимой от капризов и настроений крестьянских масс». Бахметев предсказал в связи с этой политикой голод, а также в ближайший год - два «динамические сдвиги», сопоставимые с теми, которые произошли в 1921 - 1922 годах.

Маклаков в целом соглашался с бахметевским анализом, указывая, что если следовать учению Маркса о том, что власть должна принадлежать экономически господствующему классу, то происшедшее в России - бессмыслица: «не экономический класс захватил власть, а чисто политическая партия - коммунисты, захватили экономическую жизнь». Поскольку же крестьянство остается «экономически господствующим классом - нельзя, по самому Марксу, чтобы политическая власть принадлежала коммунистической партии; здесь совершенный абсурд и борьба идет между двумя врагами, либо крестьянин как собственник должен исчезнуть, превратиться в крепостного или батрака - рабочего на государственной земле, т.е. вернуться к военному коммунизму, или крестьянин господство коммунистической партии сломит от исхода этой борьбы зависит все будущее России; так как невозможно допустить, чтобы окончательная победа оказалась за коммунистами, то вопрос не в победе, а только в сроке; а от сроков этой победы зависит, что ко времени победы останется от русской культуры».

Если Бахметев безоговорочно желал победы «мужику», то у Маклакова добавлялось к этому чувство горечи; кулак, по его мнению, и так оказался бы на авансцене русской политической жизни, без всякой революции и последующих бедствий, благодаря столыпинской политике и дворянскому оскудению; пройдя через кровавую резню и разорение промышленности, Россия должна была вернуться «на круги своя». Маклаков не винил в этом революционеров, так как считал их или фанатиками, или дураками; гораздо серьезнее были его претензии к либералам, которые «в сущности всей этой революционной глупости потворствовали».

«Вся история России между 18 и 29-м годом, включая НЭП, уступки 25 года и проч., - писал Бахметев, развивая тему, - все сводится к основным противоречиям между коммунизмом и крестьянским бытом; в прошлом этот быт несознательно и тупо постоянно побеждал. Отличие наступившей сейчас схватки мне кажется в том, что в разрешении ее оказывается уже невозможным путь компромисса и полумер. Компромисс и полумеры были по существу пафосом НЭПа. Они были испробованы и отменены. В настоящее время на пути новой крестьянской политики Сталин, мне представляется, действует логично; если бы я был последовательным коммунистом, я бы делал то же самое. Сталин умеет приспособляться и, в отличие от других большевистских политиков, обладает тактическими дарованиями; но мне кажется ошибочным думать, что он оппортунист и что для него коммунизм лишь название Выхода нет, или надо уступать хозяйственному мужику, а это неминуемо ведет к краху коммунизма, или придерживаться сталинской линии до конца Старая история о богатыре на распутье и, повторяю, по мнению последовательного коммунизма другого пути, кроме сталинского, нет».

Маклаков был согласен с Бахметевым, что «катастрофа Сталина неизбежна и что покуда ее не произошло, ничего серьезного в России не будет». «Если даже не будет катастрофы со Сталиным, то он когда-нибудь умрет и тогда произойдет то же самое, что произошло после смерти Николая Павловича». Однако он не был столь оптимистичен в прогнозах, как его заокеанский друг: «Словом, мы можем предвидеть заранее, как российская телега перевернется на косогорьи, но может это быть и раньше получения Вами этого письма, но и через много лет».

За две недели до наступления рокового для русского крестьянства 1930-го года, Бахметев предвидел исключительно глубокую, беспощадную, а потому кровавую и затяжную борьбу между коммунистической властью и крестьянством. Кстати, в этом же письме он высказал весьма любопытное мнение о пятилетке, отличное от большинства эмигрантских аналитиков: «Я совершенно не разделяю мнения, что пятилетка вообще невозможна; одинаково, и в силу тех же причин, я не падаю в обморок от фактов, подтверждающих, что, по крайней мере, до настоящего времени пятилетка выполнялась с успехом и даже с опережением. Советы также неправильно выдвигают успех пятилетки в качестве аргумента в свою пользу, как противники советов видят в ней осколок советского краха. С моей точки зрения постройка заводов, электрических станций и железных дорог вполне осуществимая задача для всякой власти, которая держит бразды правления в своих руках, власти, которая в состоянии поддерживать государственную дисциплину и выкачивать из страны теми или иными путями достаточно для своих предприятий средств. Постройка заводов и фабрик среди обнищалой России ничем не отличается, с моей точки зрения, от постройки еще более бедной России 18-го столетия исключительных по роскоши столичных зданий и пр… Мне представляется, что нелепость пятилетки в самом существе, в ненужности и бесполезности такого строительства для страны, покупательная способность которой составляет одну треть или половину довоенной. Я всегда только с этой точки зрения говорю с американцами, приезжающими из России, которые рассказывают мне о чудесах, виденных там. Я этих чудес не отрицаю; наоборот, очень часто вспоминаю свой прошлый опыт и те заманчивые строительные планы, к которым Россия подошла вплотную перед самой войной. Часто также прибавляю, что самая возможность подобных кунстштюков, несмотря на нелепость большевистской власти и самые невозможные условия государственного быта, показывает, какие силы и возможности таит в себе Россия как таковая».

Бахметев считал, что 1930 - 1931 годы будут решающими для следующих десятилетий жизни России. Ему все более представлялось, что Россия идет к сельскохозяйственной катастрофе. Из чтения советской прессы и других источников он представил, что «в процессе уничтожения кулачества не только уничтожается наиболее ценный человеческий элемент, т.е. наиболее индивидуальные и хозяйственные крестьяне, но равно разбазариваются материальные основы сельскохозяйственного производства, а именно мужицкий сельскохозяйственный инвентарь». «В результате, - предрекал Бахметев, - будет ли это в 30-м или 31-м году… надо ожидать, что производственная анархия и голод проявятся в масштабе, перед которым 20 - 21 годы будут игрушкой». Предсказание, увы, оказалось точным, за исключением разве того, что пик голода пришелся на 1933 год. Бахметев допускал возможность крушения власти, однако его пугала перспектива анархии и гибели немногочисленных культурных элементов страны, которая последует в результате.

Другой возможный вариант развития событий - победа, несмотря ни на что, большевизма. «К сожалению, - констатировал Бахметев, - я отдаю себе полный отчет в пассивности и способности русского народа переносить все и вся. Эти ужасные свойства усугублены бедностью и одичанием, которые произошли в результате революционных событий. Россия и без того пассивная, ослабела до последней меры и возможно, что даже на фоне голода и земледельческой катастрофы она не сбросит стихийным порывом крепко организованную и решившуюся на все власть. Наконец, возможно, что так или иначе, не полностью, а хотя бы наполовину, программу государственной организации земледельческого производства Сталин проведет. Крестьянская нужда и страдания ему нипочем, лишь бы достаточно было хлеба, чтобы поддержать города, железные дороги и армию. Для этого, по существу, не так много уж и нужно. И за счет резкого сокращения крестьянского потребления подобный эксперимент при известных условиях осуществить возможно. Конечно, это значит гибель скота, снова резкое увеличение детской смертности и все другие вещи, но повторяю, с точки зрения политических задач коммунистической власти эти обстоятельства второстепенные. Если же удастся, хотя и наполовину выполнить план, то в этом случае последний самостоятельный, единственный фактор, который во всей большевистской эпопее был непобедим - крестьянство, окажется уничтоженным. Другими словами, господство большевиков над русской землей станет полным и неограниченным ничем. Сколько лет тогда продолжится диктатура большевиков, никто сказать не может. Во всяком случае, думаю, тогда годы эти будут дольше того периода, который практически может интересовать Вас и меня».

Прогнозы Маклакова были также неутешительными. Он предрекал, что если поход большевиков против крестьянства закончится удачей, то это позволит сохранить «единство России и ее империализм, но только ценой чудовищного усиления государственной власти, которое поведет к мировой войне и к концу всей современной культуры в Европе; но неудача большевизма повалит власть в то время, когда все центробежные силы России и все ее внутренние связи находятся в воспаленном состоянии и тогда Россия как единая держава, просто как большое государство ведь быстро развалится. И вот откуда идет мой пессимизм, ибо хорошего выхода для России я уже не вижу».

«Странно сказать, - соглашался с Маклаковым Бахметев, - на мрачной оценке современного момента мы с Вами сошлись больше, чем на любом другом вопросе за все эти годы дружбы и переписки». Однако же Бахметев, несмотря ни на что, старался не терять веры, хотя признал, что может быть, это и глупо. Бахметев по-прежнему делал ставку на «быт», под которым понимал не только «серый и почти дикий уклад крестьянской жизни», но и «всю совокупность жизненной обстановки и ее внутренней динамики, включая сюда и города, и спецов, и потенциальных торговцев, и нэпманов, и армию, одним словом все, что фактически живет, строит, страдает и (здесь Бахметев написал было слово «действует», затем зачеркнул и надписал от руки «шевелится») в России»

Маклаков объяснял некоторый оптимизм, все еще теплившийся у Бахметева, скорее его психологией, нежели опорой на реальный факты. Он не спорил с ним, что «отступление Сталина», т.е. его известное письмо «Головокружение от успехов», не столько сдерживавшее наступление на крестьянство, сколько перекладывавшее ответственность за головотяпство и «перегибы» на «низовых» партработников, «есть победа быта над властью». «… в организме России, - отмечал Маклаков, - еще сохраняются силы, это доказывалось и той реакцией, которую в ней вызвал в свое время нэп и доказывает и теперешнее сопротивление. Конечно, Россия пока еще не умерла; но ее теперешняя реакция напоминает мне все-таки последние содрогания трупа; умирающий может реагировать и на уколы, и на ожоги, и на многое другое, это вовсе не признак победы жизни над болезнью. Большевистская власть держит Россию еще слишком крепко, а, главное, продолжает свою линию слишком последовательно. Конечно, она переборщила, что почувствовала и сама, нужно опять отступление, передышка, но только затем, чтобы безопасно продолжать свою политику. Жизненные силы России оказались достаточными, чтобы ослабить нажим, но ведь только для этого их недостаточно, чтобы сбросить большевизм... и если Россия не сможет сбросить эту власть даже тогда, когда за ошибки в темпе она заплатит миллионами голодных смертей, то ясно, что она не выскочит из рук того, кто ее душит. Рано или поздно, вернее сказать, немножко позже, чем мы думали, а она ее задушит».

Писать, по большому счету, было больше не о чем. Главный предмет переписки - Россия, после очередного массированного кровопускания казалась неспособной к сопротивлению власти большевиков; более того - сформировался слой людей, этой властью вполне довольных и от нее кормившихся. Схема, которую рисовал Бахметев, была воплощена в жизнь. Во всяком случае, надеяться на возвращение эмигрантам не приходилось. Теперь это понимали, по-видимому, не только Маклаков с Бахметевым.

Следующее письмо, скорее записку, Бахметеву Маклаков написал почти два года спустя, 6 апреля 1932 года: «Мне давно нужно было Вам написать, но, по-видимому, те же причины мешают мне, что и Вам, - пытался он объяснить причины затухания некогда столь напряженного диалога. - Писать о пустяках не хочется, а для серьезного письма нет ни времени, ни настроения».

После обмена посланиями на рубеже 1933 и 1934 годов, в которых корреспонденты обсуждали «новый курс» Ф.Рузвельта, переворачивавший представления Бахметева о незыблемости американского индивидуализма и весьма негативно им оценивавшийся, переписка практически замерла, не считая одно - двухстраничных записок, содержащих рекомендации, мелкие просьбы или какие-либо пожелания. «Очевидно, переписываться нам с Вами больше не удастся, - писал Маклаков пять лет спустя после их последнего по времени обмена объемистыми письмами и, как вскоре выяснилось, накануне новой мировой войны. - Оженивыся думает о жене, а неоженивыся - как угодить Господу. Я об Вас узнаю только от времени до времени по Вашим письмам к моей сестре…».

Переписку прервала на шесть лет война.

Любопытный сюжет, характеризующий остро негативное отношение большей части эмиграции к фашизму отражен в сборнике «Чему свидетели мы были…»: 12 февраля 1945 года Маклакова вместе с другими деятелями эмиграции принял посол СССР во Франции А.Е. Богомолов. Обращаясь к советскому послу, Маклаков сказал, что эмиграция хотя и была разнородной, но ее объединяла враждебность по отношению к советской власти. Примирение с ней она считала изменой. «Тяжелое испытание наступило тогда, когда Германия Гитлера начала войну с демократиями, а Советская Россия была с нею в союзе. Эмиграция не понимала смысла такого союза. Но если союз России с Германией и представил бы непреодолимую военную силу, он не мог быть прочным, и мы опасались, что за него позднее заплатит Россия. Поэтому первые успехи Германии в Европе уже казались нам ударами по России. Когда в 1941 году Германия открыто пошла наконец на Россию, опасность казалась громадной: мы боялись, что России не устоять. Тогда в эмиграции произошел глубокий раскол…». Маклаков отмечал, что часть эмиграции все же желала победы Германии, надеясь, что эта победа вернет России возможность «собой распоряжаться». Но большинство считали такую победу, даже на короткое время, величайшим злом для России. Маклаков честно признавал, что действительные события оказались для всех откровением. «Мы не предвидели, насколько за годы нашего изгнания Россия окрепла. Победоносная Германия вынуждена была перед ней отступить. Мы восхищались патриотизмом народа, доблестью войск, искусством вождей, но должны были признать, кроме того, что все это подготовила советская власть, которая управляла Россией…». По словам Маклакова, это поменяло их прежнее отношение к советской власти. «И когда ставленники Гитлера старались привлечь эмиграцию на сторону Гитлера, мы стали вести борьбу с этим течением. Мы указывали, что победа Германии была бы гибелью Великой России, что ее защищает советская власть и что в войне за Россию мы с ней на одной стороне баррикады».

Письма дипломатов насыщены аналитическими выкладками, историческими экскурсами, наблюдениями, фактами и прогнозами. Это - свидетельства сокровенного желания их авторов видеть Россию свободной, мощной и процветающей страной.

Маклаков отмечал: «Я лично считаю вне всякой реальности предположение о войне с Россией для низвержения советской власти и восстановления прежней России; если такая война будет, то фактически поведут ее те, кто хочет еще чем-нибудь от России поживиться. Будет война не с Советами, а с Росисей».

После войны переписка возобновилась, хотя носила столь же спорадический характер. Поводом для ее возобновления послужило то, что Бахметев, без всякой просьбы со стороны Маклакова, переслал ему некоторую сумму денег. Деньги, надо отметить, пришлись весьма кстати. Положение русских эмигрантов во Франции, тем более людей преклонного возраста, было, в особенности в первые послевоенные годы, незавидным. Из-за океана счастливцы, сумевшие выбраться в США еще до войны или вскоре после ее начала, сумели наладить гуманитарные посылки для своих компатриотов. Насколько убог был быт эмигрантов, даже таких сравнительно благополучных, «при должности» (глава «Офиса» по делам русских беженцев во Франции), как Маклакова, свидетельствует одно из послевоенных писем Ариадны Тырковой Бахметеву: «На днях я была у Маклаковых, когда М[ария] А[лексеевна] получила от Вашей жены посылку. И приятно, и грустно было смотреть, с каким удовольствием, с каким веселым аппетитом не только она, но и В[асилий] А[лексеевич] доставали и рассматривали одну вещь за другой…».

Маклаков, благодаря своего заокеанского друга за помощь, вернулся к давнему спору о соотношении прав личности и государства: «Из нашей с Вами переписки можно было бы составить не одну книгу, и очень актуальную. Но я не признаю, что Вы были правы. Этатизм расцвел не только в Европе, но и в Америке, ибо Нью Диль («новый курс» Ф.Рузвельта) был тоже этатизмом и в нем я не вижу ничего реакционного, пока он не выходит за пределы дозволенного и умеет относиться с уважением к правам человека, который требует от государства элементарных забот о себе, «права на труд, права на достойное существование и т.д.». Все это - «права человека». Он переходит границы, когда «право» одного превращается в долг для другого; вопрос, как это сочетать, в чем «государство» ограничено перед правами человека, что государство не смеет делать - это та основная проблема государственности, от решения которой зависит будущее… свобода личности для меня состоит не столько в общем праве человека, сколько в их обеспечении; все зло в том, что право, объективное право, заменилось «волей» тех, кто управляет. Это исключает свободу. Это уже рабство, когда человек должен делать то, что ему прикажут».

Маклаков время от времени делился своими размышлениями: предмет был все тот же - «права человека и государства». Права меньшинства, которому угрожает не только тоталитаризм, но и современное понимание демократии, по-прежнему оставались в центре внимания Маклакова; его беспокойство усиливалось такими тревожными, по его мнению, процессами, как национализация частных предприятий в Англии лейбористским правительством, загнивание парламентской системы во Франции, усиливающееся влияние на Западе коммунистических идей.

«В мыслях мы с Вами идем одной дорогой, - писал он человеку, который понимал его лучше, чем кто-либо другой, - и я думаю, что мы одинаково смотрим на пропасть, куда все с разных [сторон] мы скользим. Тоталитаризм, советский режим - конечно, прямые наследники худших форм деспотизмов и самодержавий; все элементы его управлений имели зародыши там; он только воскресил и обострил старое. Герцен называл когда-то подобный режим Чингисхан с телеграфом; у современных Чингисханов не телеграф, а авионы, газы и атомные бомбы Но и с другого конца, из лагеря свободолюбцев, человеколюбцев, из революционного лагеря - где боролись с деспотизмом, с полицией, с милитаризмом, пришли к тому же концу; это исполнение пророчества Достоевского, осуществление Шигалевщины».

Последний обмен письмами между бывшими послами произошел в феврале 1951 года. Маклаков обратился к Бахметеву по поводу сбора, организованного в Париже в пользу И.А. Бунина, «который очень плох, зарабатывать не может и средств не имеет». «Я ненавижу просить деньги, - писал он, - даже для хорошей цели…». Тем более, что к Бунину отношение было не у всех одинаковым.

Бахметев ответил сразу: «Дорогой Василий Алексеевич. Отвечаю на Ваше письмо о Бунине. Конечно, надо ему помочь. Наш фонд, через который я провожу все мои пожертвования, может дать сбор? в пользу Бунина $100 (по тем временам немалые деньги). Как только Вы мне сообщите, кому перевести деньги и как, мы немедленно сделаем необходимое. Обнимаю Вас дружески. Б.Бахметев».

Это было его последнее письмо. Через полгода Бахметев, 21 июля 1951 года, на 72-м году жизни, скончался близ Нью-Йорка. Его корреспондент, который был старше на 11 лет, ушел из жизни шесть лет спустя.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В заключение данной дипломной работы необходимо сделать определенные выводы. Прежде всего, необходимо отметить достаточно большой интерес к теме политической эмиграции из России, к жизни русского зарубежья в целом, его влиянии и роли в мировых исторических процессах.

Как известно, одной из наиболее сложных и трудноразрешимых проблем в русской истории была, есть и остается эмиграция. Несмотря на кажущиеся простоту и закономерность ее как общественного явления (каждому человеку ведь дано право свободно выбирать место своего проживания), эмиграция нередко становится заложницей тех или иных процессов политического, экономического, духовного или иного характера, теряя при этом свою простоту и самостоятельность. Это особенно наглядно видно на примере нынешнего столетия русской истории. Революционные события 1917 года, последовавшие затем гражданская война и реконструкция системы российского общества не только стимулировали процесс русской эмиграции, но и наложили на него свой неизгладимый отпечаток, придав ему политизированный характер. Так, впервые в истории появилось понятие «белая эмиграция», имевшее четко выраженную идеологическую направленность. При этом игнорировался тот факт, что из 4,5 млн. русских, вольно или невольно оказавшихся за рубежом, лишь около 150 тыс. включились в так называемую антисоветскую деятельность. Но клеймо, поставленное в то время на эмигрантах - «враги народа», еще долгие годы оставалось для всех них общим. То же можно сказать и о 1,5 млн. русских (не считая граждан других национальностей), оказавшихся за рубежом в годы Великой Отечественной войны. Были, конечно, среди них и пособники фашистских оккупантов, и дезертиры, бежавшие за рубеж, спасаясь от справедливого возмездия, и иного рода отщепенцы, но основу-то все-таки составляли люди, томившиеся в концлагерях, и вывезенные в Германию в качестве бесплатной трудовой силы. Но слово - «предатели» - было для всех них единым.

В историю XX века безусловно войдут трагические события в России, вызванные революцией 1917 года, Гражданской войной, массовым исходом россиян за переделы родины. Русское зарубежье после революции приняло новый облик и структуру: возросло численно, воспитав поколения родившихся за границей и впитав всех тех, кто покинул Россию в разное время, развивалось вдали от метрополии. Сам процесс политического становления российской эмиграции был обусловлен целым рядом факторов. Во время Гражданской войны, ставка всех противников большевистской власти делалась на весь офицерско - генеральский корпус бывшей царской армии. Пока у белых был шанс на победу, политические движения и партии, оппозиционные советам, объединились со всем движением, поддерживая его морально и материально. Но попытки свергнуть советскую власть вооруженным путем провалились, что заставило искать новые средства и методы борьбы. Вместе с этим увеличилось число эмигрантов, что активизировало создание и объединение их политических организаций. Российская эмиграция была представительницей «другой», альтернативной России. Это было общество россиян, объединенных иными политическими идеалами, духовными ценностями, культурными традициями, нежели идейно - нравственные устои, укоренившиеся в ходе революции и Гражданской войны в Советской России.

Русские эмигранты внесли ощутимый вклад в развитие мировой науки и техники, в обогащение русской культуры. Тяжелые испытания выпали на их долю. В русском исходе ушли со своих насиженных мест миллионы людей, людей совершенно различных общественных положений, занятий, партийных группировок, навыков, вкусов, образования. Люди эти рассеялись по миру, неся с собой всюду элементы старой русской культуры, спасенной от шквала революции. И потому, куда бы их не занесло, они несли с собой дух родины, и казались не столько противниками «власти», сколько являлись хранителями национальной традиции.

Лучшие представители русской эмиграции сохранили и донесли до нас самые сокровенные архетипы русской национальной культуры, не дали зачахнуть ей вдали от родины.

Проблемы, вокруг которых в свое время велись споры в среде российских эмигрантов, - о будущем России, о государственности и власти, об отношении к религии, о социальной справедливости, о взаимоотношениях интеллигенции и народа, всегда игравшие первостепенную роль в духовной жизни российского общества, актуальны для нас и сегодня. Обращение к гуманистическим, нравственным ценностям национальной культуры, сохраненным в наследии лучших представителей российской эмиграции, может способствовать духовному оздоровлению российского общества.

Наследие российской эмиграции, однако, весьма неоднородно и противоречиво. Существуют различные его оценки и интерпретации. Справедливости ради следует заметить, что в некоторых современных публикациях проявляется стремление перейти от безудержной критики эмиграции к безудержному ее восхвалению. Тенденция, когда все эмигранты превращаются в «узников совести», «истинных патриотов», «борцов против тирании» становится подчас таким же мифом сегодня, как причисление их когда-то советской властью к «кучке отщепенцев», «врагам собственного народа». Естественно, мы, как правило, стремимся обратить внимание на все то лучшее, что сохранилось в культурном наследии российской эмиграции. Но наши соотечественники, покинувшие родину, были живыми людьми, со свойственными человеку слабостями и недостатками. Среди них порой возникали острые споры и противоречия, вызванные трудностями жизни, разным отношением к прошлому России, к Советскому Союзу, друг к другу и т.д., не все сумели сохранить на чужбине высокие моральные качества, не все смогли перенести стойко и достойно тяжелые испытания, выпавшие на их долю. Но что бы там ни было нельзя не испытывать чувства искренней благодарности ко всем нашим соотечественникам в изгнании, сохранившим веру в Россию, в ее историческое предназначение. Среди них было немало ярких личностей, русских интеллигентов, отличавшихся высоким профессионализмом, подлинным патриотизмом, не фальшивой, а беззаветной любовью к России, к русскому народу, к русской культуре.

Это подтверждает в значительной мере исследуемая переписка. В ней довольно четко освещается весь спектр политических и общественных событий и настроений той эпохи. Переписка Маклакова и Бахметева представляет собой ценнейший источник по истории русской революции и Гражданской войны, истории дипломатии 1917 - первой половины 1920-х годов, истории русской эмиграции и культуры. Круг затронутых в переписке тем соответствует основным вопросам российской действительности первой половины прошлого века. Однако значение переписки выходит за рамки только исторического источника. Это своеобразный памятник политической мысли; корреспонденты, убедившись в неудаче попыток свергнуть большевистскую власть вооруженным путем, стремились противопоставить большевистской пропаганде программу «национально - демократического» преобразования России, звучащую вполне свежо и современно. В письмах, которые часто похожи скорее на трактаты, содержатся размышления об устройстве будущей свободной России, об основах русского исторического процесса, тонкий анализ международного положения и идеи о справедливых основах европейского порядка; корреспонденты вели многолетнюю дискуссию о разумном сочетании интересов личности, общества и государства; об американском опыте решения этой проблемы и применимости его в условиях России.

Следует особо отметить качественное археографическое оформление публикации, осуществленное в соответствии со всеми современными правилами издания исторических документов. Передача текста, воспроизводимого без каких-либо сокращений, внимание к мелочам и особенностям текста, интереснейшая вступительная статья, включающая не только археографическую характеристику документов, но также и содержательное историко - источниковедческое исследование, грамотно составленный научно - справочный аппарат, и прежде всего чрезвычайно точные примечания, - все это дополняет богатейший потенциал исследуемой переписки и помогает лучше понять сложную картину истории русской революции и Гражданской войны, русской эмиграции и культуры. В распоряжении исследователей появляется корпус таких источников, авторами которых являются выдающиеся представители высшего интеллектуального круга своего времени, в мировоззрении которых национальные идеалы были слиты с общегуманистическими убеждениями.

Огромное историческое значение переписки Маклакова и Бахметева объясняется тем, что она освещает деятельность антибольшевистской эмиграции, в которой они играли выдающуюся роль, попытки предотвратить признание большевиков союзниками, способствовать интервенции союзников и поддержать антибольшевистские движения на территории России во время Гражданской войны. Но с самого начала их переписка касалась более широкого круга проблем, включая попытку понять природу современного им российского кризиса и перспективы обновления России как демократического, конституционного государства.

Послам приходилось сдерживать амбиции белых генералов и служить своеобразными посредниками между различными политическими силами антибольшевистского лагеря; нередко их деятельность была направлена не столько на представительство интересов российских правительств за рубежом, сколько на воздействие на их внутреннюю политику - против «реставраторства», «монархизма», неумения учесть интересы различных народов, населявших бывшую Российскую империю. После поражения белых именно на послов целиком и полностью легла забота о сотнях тысяч русских беженцев и, в значительной степени, борьба против авантюризма некоторой части генералов, стремившихся продолжить явно обреченную на провал вооруженную борьбу против советской власти.

Уникальность переписки не только в политической значительности обоих корреспондентов, сколько в том, что они были в большей мере мыслителями, нежели деятелями, а эта переписка являлась для Бахметева чуть ли не единственным, а для Маклакова - весьма существенным видом политического сочинительства. Она с предельной точностью и выразительностью отражает их представления о противоречивости тех целей борьбы с советским строем, которые ставили перед собой те его противники, которые считали себя приверженцами «русского национализма», а «своей основной задачей» - «сохранение единой России». Столь же любопытны размышления и споры корреспондентов о принципах межгосударственных отношений в двадцатом веке; о демократии, ее достоинствах и проблемах; об этатизме, правах личности и государства и многом другом.

Исследуемая переписка является уникальным историко - литературным памятником, позволяющим не только по-новому взглянуть на многие аспекты истории России и международных отношений первой трети двадцатого века; это не только первоклассный исторический источник - это настоящий «интеллектуальный роман»; размышления об особенностях исторического развития России и о возможных способах выхода из социальных кризисов могут быть полезны и актуальны и для современных событий (как будто писались для нас, нынешних граждан) и могли бы добавить изрядное количество «горячих углей» в сегодняшние дискуссии о моделях построения современной России. Нетрудно заметить, что проблемы, обсуждавшиеся Маклаковым и Бахметевым, вновь в центре внимания современных политиков и экономистов, мысли, которые высказывались бывшими российскими послами в Париже и Вашингтоне, свежи и современны и становятся доступными читателям как нельзя вовремя. Несомненно, глубину мысли, отточенность стиля, точность и образность характеристик, остроумие этих выдающихся деятелей русской (в случае Бахметева - и американской) политики и культуры смогут оценить не только специалисты, но и все, кто интересуется проблемами истории и культуры России двадцатого столетия.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ

I. Источники:

1. «Совершенно лично и доверительно!»: Б.А.Бахметев - В.А. Маклаков. Переписка. 1919 - 1951. Том 1. Август 1919 - Сентябрь 1921 гг. М., 2001.

2. «Совершенно лично и доверительно!»: Б.А. Бахметев - В.А. Маклаков. Переписка. 1919 - 1951. Том 2. Сентябрь 1921 - Май 1923 гг. М., 2002.

3. «Совершенно лично и доверительно!»: Б.А. Бахметев - В.А. Маклаков. Переписка. 1919 - 1951. Том 3. Июнь 1923 - Февраль 1951 гг. М., 2002.

4. «Чему свидетели мы были…». Переписка бывших царских дипломатов 1934 - 1940 гг. В 2 кн. Кн. 1, 1934 - 1937 гг. М., 1998.

5. «Чему свидетели мы были…». Переписка бывших царских дипломатов 1934 - 1940 гг. В 2 кн. Кн.2, 1938 - 1940 гг. М., 1998.

6. Андреев В. История одного путешествия. Возвращение в жизнь. Через 20 лет. М., 1974.

7. Гиппиус З. Что делать русской эмиграции. Париж, 1930.

8. Любимов Л. На чужбине. М., 1963.

9. Маклаков В.А. Из воспоминаний. Нью-Йорк, 1954.

10. Мейснер Д.И. Миражи и действительность. М., 1966.

11. Милюков П.Н. Эмиграция на перепутье. Париж, 1926.

12. Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М., 1991.

13. Белов В. Белая печать, ее идеология, роль, значение и деятельность. Пг., 1922.

14. Владимиров Л. Возвратите их на родину (Жизнь врангелевцев в Галлиполи и Болгарии). М., 1924.

15. Горбунов М. Торгово - промышленная эмиграция и ее идеология // На идеологическом фронте борьбы с контрреволюцией: Сб.статей. М., 1923.

16. Новиков М. Русская научная организация и работа русских естествоиспытателей за границей. Прага, 1935.

17. Адамович Г.В. В.А. Маклаков. Политик, юрист, человек. Париж, 1959.

II. Литература:

18. Акция Нансена // Родина, 1990, №10.

19. Барихновский Г.Ф. Идейно - политический крах белоэмиграции и разгром внутренней контрреволюции. 1921 - 1924. М., 1978.

20. Будницкий О.В. Б.А. Бахметев - дипломат, политик, мыслитель // Россика в США: Сб.статей, вып.7. М., 2001.

21. Будницкий О.В. Бахметев Б.А. - посол в США несуществующего правительства России // Новая и новейшая история, 200, №1.

22. Ганелин Р.Ш. Россия и США. 1914 - 1917. Л., 1969.

23. Его же. Советско - американские отношения в конце 1917 - начале 1918 г. Л., 1975.

24. Герэн А. Коммандосс «холодной войны». М., 1972.

25. Гордиенко Н.С. Современное православие. Л. 1987.

26. Добрушкин Е.М. История отечественной археографии: современные проблемы и задачи изучения. М., 1989.

27. Думова Н.Г. Кадетская контрреволюция и ее разгром. М., 1989.

28. Жувениль Р., де. Армия наемников. М., 1952.

29. Иоффе Г.З., Кулешов С.В. В.А. Маклаков: вместо подчинения одних другим надо искать равновесие // Кентавр, 1993, №6.

30. Ковалевский П.Е. Зарубежная Россия: История и культурно - просветительская работа русского зарубежья за полвека. 1920 - 1970 гг. Париж, 1971.

31. Комин В.В. Идейный и политический крах русской мелкобуржуазной контрреволюции за рубежом. Калинин, 1977.

32. Его же. Белая эмиграция и Вторая мировая война. Калинин, 1979.

33. Козлов В.П. Теоретические основы археографии. Новосибирск, 2003.

34. Левицкий С.А. Очерки по истории русской философии и общественной мысли. Париж, 1981.

35. Марианьский А. Современные миграции населения. М., 1969.

36. Мухачев Ю.В. Идейно - политическое банкротство планов буржуазного реставраторства в СССР. М., 1982.

37. На службе ЦРУ: Разоблачение антисоветской деятельности Народно - трудового союза. М., 1977.

38. Наш идеал // Православная Русь, 1969, №19.

39. Потапов В.И. Беженцы и международное право. М., 1986.

40. Российские либералы / Под ред. Б.С. Итенберга и В.В. Шелохаева. М., 2001.

41. Семанов С.Н. Ликвидация антисоветского Кронштадтского мятежа в 1921 г. М., 1973.

42. Спирин Л.М. Классы и партии в Гражданской войне в России (1917 - 1920). М., 1968.

43. Степанский А.Д. Археография отечественной истории XX века. М., 2004.

44. Троицкий С.В. О неправде карловацкого раскола. Париж, 1960.

45. Шкаренков Л.К. Агония белой эмиграции. Изд. 2. М., 1986.

46. Его же. В эмиграции // Непролетарские партии в России: Урок истории. М., 1984.

47. Шмидт С.О. Археография. Архивоведение. Памятниковедение. М., 1997.

48. Филиппов С.В. США: Иммиграция и гражданство, политика и законодательство. М., 1973.

III. Справочные и информационные издания:

49. Большая советская энциклопедия. Изд. 1. Т. 65. М., 1934.

50. Русское зарубежье: Золотая книга эмиграции. Первая треть XX века: Энциклопедический словарь. М., 1997.