Блок а. а. - Начало духовного пути александра блока

    О, весна без конца и без краю —
    Без конца и без крат мечта!
    Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!
    И приветствую звоном щита!
    А. Блок
    В целом поэзия Блока воспринимается как на редкость откровенная и искренняя лирическая исповедь, раскрывающая душевный мир человека, потрясенного предельно обострившимися в его эпоху общественно-историческими противоречиями.
    Связующим началом этой поэзии, точкой притяжения ее различных и многообразных тем служит образ самого поэта (или, точнее, лирического героя), от лица которого идет лирическая исповедь. Блок открыто и прямо (как редко кто до него) утверждал в поэзии свою литературную личность, свое 'я'. Он сам охарактеризовал все свои стихи как растянувшийся на много лет 'дневник его жизни'.
    Но великий лирический поэт, говоря о себе и о своем, всегда говорит за всех и об общем. Потому что истинный поэт всегда 'эхо мира, а не только нянька своей души', по крылатому выражению М.Горького. Поэзия Александра Блока потому и приобрела такое мощное и широкое звучание, что этот лирик, сумев почувствовать и воплотить в своем творчестве главное и решающее в жизни века — ту борьбу нового со старым, которая составила основное содержание исторического процесса, обрел право говорить уже не только от своего имени, но и от лица всего своего поколения, от лица тех, кого он назвал 'детьми страшных лет России':
    Рожденные в года глухие
    Пути не помнят своего.
    Мы — дети страшных лет России —
    Забыть не в силах ничего.
    Испепеляющие годы!
    Безумья ль в вас, надежды ль весть?
    От дней войны, от дней свободы —
    Кровавый отсвет в лицах есть.
    Время, история, буря века, бушевавшая вокруг Блока, — вот та среда, в которой рождалась его великая поэзия, и реальная русская жизнь предреволюционных лет всегда просвечивает сквозь ее сюжеты, символы и метафоры. Поэтому глубоко прав был Блок, когда однажды, выступая перед публикой со своими стихами, в ответ на просьбу прочесть 'о России' сказал: 'Это всё — о России'.
    Путь 'среди революций', пройденный Александром Блоком, был отнюдь не легким и не гладким.
    Идут часы, и дни, и годы,
     Хочу стряхнуть какой-то сон,
     Взглянуть в лицо людей, природы,
    Рассеять сумерки времен,.,—
    писал Блок, и именно это составляло суть и пафос его напряженных идейных и художественных исканий. Сумерки того времени, когда он жил и писал, порой, бесспорно, затемняли его зрение. Но вместе с тем сама жизнь властно переучивала поэта, вела его за собой и помогала ему стряхнуть с себя тяготившие его 'сны'.
    А начал Блок как раз с полного погружения в 'сны', с исповедания веры в возможность религиозно-нравственного преображения мира и 'духовного' обновления человечества. Испытывая сильное воздействие модных в ту пору философских и художественных воззрений (особенно глубоким было влияние, оказанное мистическим поэтом и философом Владимиром Соловьевым), он пытался найти в вере в потусторонние 'миры иные' ответ на свои еще неотчетливые духовные запросы и тревожные предчувствия.
    В юношеской лирике Блока ('Стихи о Прекрасной Даме') все овеяно атмосферой мистической тайны и совершающегося чуда. Все в этой лирике 'робко и темно', зыбко и туманно, подчас неуловимо, только 'намек' весенней песни, только клочок светлого неба, какие-то отблески, ка кие-то 'клики'... И все это знаки 'нездешних надежд' на вселенское 'непостижное чудо', на явление Вечной Девы, Прекрасной Дамы, 'величавой Вечной Жены', 'Девы-Зари — Купины', в образе которой для Блока воплощалось некое всеединое божественное начало, долженствующее 'спасти мир' и возродить человечество к новой, идеально-совершенной жизни.
    Предчувствую Тебя. Года проходят мимо —
    Все в облике одном предчувствую Тебя.
    Весь горизонт в огне — и ясен нестерпимо.
    И молча жду, — тоскуя и любя...
    Вхожу я в темные храмы,
    Совершаю бедный обряд,
     Там жду я Прекрасной
    Дамы В мерцаньи красных лампад...
    Эта тема ожидания и предчувствия каких-то чудесных перемен — господствующая в юношеской лирике Блока. Поэт уже и тогда чувствовал неясную тревогу, ловил ее 'знаки', уже и тогда замечал, что вокруг него ширится и растет 'буря жизни' (знаменательно в этом смысле стихотворение 'Гамаюн, птица вещая'), но еще страшился этой бури и пытался укрыться от нее в идеальный мир своей мечты и фантазии, где нет ни человеческих слез, ни мук, ни крови, а только музыка, розы, лазурь, 'улыбки, сказки и сны'.'.
    Даже свои 'земные', вполне реальные переживания и впечатления юный Блок пытался перетолковать в духе мистической веры, как нечто 'сверхреальное'. Впрочем, живое чувство истинного поэта подчас сопротивлялось этому и упрямо прорастало сквозь зыбкую оболочку условного, мифологизированного мира, в котором он пребывал. Поэзия сплошь и рядом побеждала в ранних стихах Блока метафизику. И тогда пейзажи и любовные сюжеты обретали художественную плоть, как, например, в рассказе о безмолвных встречах с любимой девушкой ('Мы встречались с тобой на закате...'), где вечерний туман, рябь воды, камыш и весло, которым вооружена героиня, создают эстетическое, эмоциональное впечатление вне каких-либо мистических истолкований, и даже 'вечерние свечи', загоравшиеся на песчаной косе, теряют свой иносказательный смысл, оказываясь на поверку тонкоствольными соснами, освещенными заходящим солнцем. .
    Конкретно-чувственное, эмоциональное, непосредственное ощущение жизни все более властно проникало в лирику Блока — и тогда появлялись такие стихи, как, к примеру, 'Мне снились веселые думы... ', в которых еще притягательная для поэта тема 'сбывшегося чуда' разрешается в зримой и пластически совершенной картине весеннего ледохода, и ледоход этот не иносказательный, а совершенно реальный, петербургский, и 'веселые красные люди' с топорами — это реальные петербургские плотники, смолившие лодки на Большой Невке, где и наблюдал их поэт.
    Но наиболее существенно, что в интимный лирический мир Блока с каждым годом все более настойчиво врывались впечатления социальной действительности. Мирные деревенские пейзажи, на фоне которых развер тывался мистический роман поэта с его Прекрасной Дамой, вытесняются резко очерченными, часто фантасмагорическими картинами большого города Петербурга. И вот что особенно знаменательно: как только поэт стал внимательнее, пристальнее вглядываться в окружавшую его реальную жизнь, ему открылись ее чудовищные контрасты и непримиримые противоречия — голод голодных и сытость сытых, и в нем громко заговорила совесть.