Салтыков-щедрин m. e. - Иго безумия в "истории одного города" м. е. салтыкова-щедрина

    История города Глупова — это 'история, содержанием которой является беспрерывный испуг', история, которая сводится к тому, что 'градоначальники секут, а обыватели трепещут'. Летопись города Глупова вон лощает наиболее темные стороны истории 'немытой' России, о которой с такой болью говорил Лермонтов.
    Обращение к прошлому в сочетании с острой злободневностью определило особенности языка 'Истории одного города'. Это удивительный сплав старинных речений и новообразований, народно-поэтических форм и слов иностранного происхождения. Такое 'смешенье языков' создает на редкость комический эффект.
    Щедрин мастерски владеет старинным слогом древних летописей, указов, грамот. Столь же мастерски воспроизводит сатирик народно-поэтическую речь. Повествование нередко звучит как народный сказ, в нем встречаются сказочные обороты ('очи ясные', 'добры молодцы', 'долго ли, коротко ли', 'все ельничком да березничком'), слышатся интонации живой устной речи, и тут же употребляются слова современной публицистики.
    Рассказывая о древней истории, о событиях, отнесенных к XVIII веку, сатирик допускает не только в языке, но и в изложении фактов нарочитые анахронизмы, неожиданно вводя в свою летопись упоминание то о железных дорогах, то о 'лондонских агитаторах' (то есть Герцене и Огареве). Глава 'О корени происхождения глуповцев' начинается подражанием 'Слову о полку Игореве', при этом вводятся имена современников Щедрина — ученых-историков.
    Так минувшее и настоящее причудливо переплелись на страницах 'Истории одного города'. Перед нами — художественное исследование самодержавного строя и сущности рабской психологии. Черты ее сатирик находит и в прошлом, и в современности.
    Писатель разоблачает самую сущность самодержавной системы, антинародный характер правящей власти — ив этом прежде всего заключена злободневная направленность его сатиры.
    Уже из 'описи градоначальникам' нетрудно понять, кто правители народа и какова их деятельность. Все это невежды и проходимцы, реформы которых бессмысленны и вредны. Один градоначальник вводит просвещение — другой его упраздняет, один строит город — другой его разрушает, один пренебрегает законами — другой издает их по всякому поводу и без всякого смысла.
    История Глупова свидетельствует о том, что лучше всего народу жилось при градоправителе, который делами совсем не занимался, так как у него была фаршированная голова. А самый старший из всех градоначальников — это градоначальник наиболее деятельный, Угрюм-Бурчеев. Он воплощает в себе самую сущность единовластия, тупой и слепой силы. Щедрин создает незабываемый портрет этого фанатика непреклонности. У него был 'взор, светлый как сталь, взор, совершенно свободный от мысли'. Портрет его дается на фоне такого пейзажа: 'пустыня, посреди которой стоит острог; сверху, вместо неба, нависла серая солдатская шинель...'
    Случайно добравшись до власти, градоначальники столь же случайно сходят со сцены. Судьба их отражает характерные для русского самодержавия дворцовые перевороты, жертвой которых были и цари, и их фавориты.
    Сатирическое обличение направлено не против отдельных личностей; невероятные события, изображенные в 'Истории...', выявляют сущность правительственной системы Российской империи — 'жизнь, находящуюся под игом безумия'.
    Злой сарказм, ненависть и презрение пронизывают страницы 'Истории...', где рисуются образы градоначальников. Иные чувства автора выражены там, где речь идет о народе.
    Скорбной насмешкой и горечью полны страницы 'Истории одного города', рисующие глуповцев, в образе которых писатель воплотил все то темное, косное, рабское, что веками накапливалось в русском обществе и в народной среде 'под игом безумия'. Рабский, бессмысленный страх и холопское начальстволюбие — вот что руководит поступками глуповских обывателей.
    Под игом тупой и жестокой власти нет конца мучениям народным. История глуповцев — это история разнообразных бедствий. То идут войны 'за просвещение', под которым разумеются насильственные посевы горчицы и персидской ромашки, то 'против просвещения'; то наступает засуха, бескормица, то пожары истребляют дома и имущество жителей. 'Не скажешь, что тут горит, что плачет, что страдает; тут все горит, все плачет, все страдает... Даже стонов отдельных не слышно' — так рисуется картина народных бедствий. Века страданий и рабства породили тупую философию.
    Правда, когда становится уж совсем невмоготу, вспыхивают бунты. История Глупова богата бунтами, но каждый из них — 'бунт бессмысленный и беспощадный'. Глуповцы топят в реке, бросают с раската первых попавшихся граждан и легко поддаются усмирению. Бунт завершается повальной поркой, зачинщиков тащат на съезжую, и глуповцы снова предаются страху и трепету. Сущность глуповских бунтов определил один старожил: 'Мало ли было бунтов! У нас, сударь, насчет этого такая примета: коли секут — так уж и знаешь, что бунт!'
    Реакционеры обвиняли Щедрина в глумлении над русским народом. Возражая им, сатирик писал: 'Я люблю Россию до боли сердечной...' Боль эту вызывала забитость, темнота и покорность народных масс, пассивность общества, терпевшего гнет самодержавия. Этой болью полно было сердце всех лучших русских людей. Эта боль была наивысшим проявлением их любви к многострадальной родине.
    Изображая в прошлом — настоящее, в фантастическом — реальное, сочетая комическое с трагическим, широко используя эзопов язык, Щедрин сурово осуждал рабство во всех его проявлениях и призывал сбросить его иго.