Рефераты - Афоризмы - Словари
Русские, белорусские и английские сочинения
Русские и белорусские изложения
 

Чернышевский. Что делать

Работа из раздела: «Литература : русская»


                                   РЕФЕРАТ


                             Чернышевский. Н. Г.



Чернышевский, Николай Гаврилович (12(24).VII.1828, Саратов -  17(29).Х.1889,
там же) -  экономист,  философ,  публицист,  литературный  критик,  прозаик.
Революционный демократ. Родился в семье священника. До 12  лет  воспитывался
и  учился  дома,  под  руководством   отца,   отличавшегося   многосторонней
образованностью,  и  в  тесном  общении   с   родственной   семьей   Пыпиных
(двоюродный брат  Чернышевского - А. Н. Пыпин  -  стал  известным  историком
литературы).
       По собственному признанию, 'сделался  библиофагом,  пожирателем  книг
очень рано...' (Поли. собр. соч. - Т. 1.- С. 632; далее  указываются  том  и
страница). В 1812-1845 гг.  Ч.  учился  в  Саратовской  семинарии,  где  ему
прочили блестящую духовную карьеру (сочинения  Ч.  хранились  в  семинарской
библиотеке). Изучал  многие  языки,  в  т.  ч.  восточные  (под  наблюдением
профессора  Г.  С.  Саблукова  написал  'Обзор  топографических  названий  в
Саратовской губернии татарского происхождения'). Однако духовное поприще  не
влекло Ч., и, не закончив семинарию, он поступил  в  1846  г.  на  отделение
общей словесности философского факультета Петербургского  университета,  где
занимался славянской филологией у профессора И.  И.  Срезневского  (составил
'Опыт словаря из Ипатьевской летописи'); теорией словесности - у  профессора
А. В. Никитенко (написал диссертацию 'О  'Бригадире'  Фонвизина');  всеобщей
историей; физикой (долго работал над проектом вечного двигателя)  и  др.  Но
академические  занятия  составляли  лишь  часть  интересов  Ч.,  все   более
склонявшихся в сторону политики  (он  пристально  следил  за  революционными
событиями в Западной Европе 1848 - 1849 гг.),  философских  и  экономических
учений (А. Сен-Симон, Ш. Фурье, Л. Фейербах и др.) После ареста  петрашевцев
в 1849 г. он отметил в  дневнике,  что  'сам  никогда  бы  не  усомнился  бы
вмешаться в. их общество и со временем, конечно вмешался  бы'  (1,  274).  В
круг друзей Ч. входила М. Л. Михайлов,  петрашевец  А.  В.  Ханыков,  И.  И.
Введенский  (педагог  и  переводчик,  на  вечерах  у   которого   собиралась
радикально .настроенная молодежь). За годы учебы в университете  (1846-1850)
были выработаны основы мировоззрения. Сложившееся  в  1850  г.  убеждение  в
необходимости революции  в  России  сочеталось  с  трезвостью  исторического
мышления: 'Вот  мой  образ  мысли  о  России:  неодолимое  ожидание  близкой
революции и жажда ее, хоть я и знаю что долго, может быть, весьма долго,  из
этого ничего не выйдет хорошего, что, может быть, надолго только  увеличатся
угнетения и т. д. - что нужды? <...> мирное, тихое развитие  невозможно'.  С
1850 г. в дневнике появляются записи  свидетельствующие  об  атеизме.  Форму
борьбы  за  улучшение  человеческой  жизни  видел  Ч.  и  в   художественной
литературе, особенно высоко ценя Н. В.  Гоголя,  М.  Ю.  Лермонтова,  В.  Г.
Белинского, А. И. Герцена, Жорж Санд, Ч. Диккенса Он пробовал  свои  силы  в
прозе (рассказ о Лили и  Гете,  повесть  о  Жозефине,  'Теория  и  практика'
'Отрезанный  ломоть').  Выйдя  из  университета    кандидатом,   Ч.,   после
кратковременной работы репетитором во 2-м кадетском  корпусе  в  Петербурге,
служил старшим учителем словесности Саратовской  гимназии  (1851-1853),  где
говорим в классе 'такие вещи, которые пахнут  каторгой!*  (1,418).  К  этому
периоду относится его сближение  с  сосланным  в  Саратов  историком  Н.  И.
Костомаровым (их объединяло признание огромной роли народа в  истории,  хотя
Костомаров был далек от революционных выводов). В апреле 1853 г. Ч.  женился
на Ольге Сократовне Васильевой, дочери саратовского врача, предупредив ее  о
грозящей ему, вследствие его  образа  мыслей,  опасности:  '...у  нас  будет
скоро бунт а если он будет, я буду непременно участвовать в нем'  (1.  418).
Чувства Ч. к невесте, его мысли о семейной  жизни  запечатлены  в  'Дневнике
моих отношений с той, которая теперь составляет  мое  счастье.  Впоследствии
Ч. посвятил жене романы 'Что делать?' и 'Пролог'. Вернувшись в мае  1863  г.
в  Петербург,  Ч.  преподавал  во  Втором  кадетском  корпусе,  одновременно
готовясь  к  экзаменам  на  степень  магистра  и  работая  над  диссертацией
'Эстетические   отношения   искусства   к   действительности'.   Диспут   по
представленной  еще  осенью  1853  г.   профессору   Никитенко   диссертации
состоялся 10 мая 1855 г. и явился манифестацией  материалистических  иней  в
эстетике, вызвав раздражение университетского начальства.  Диссертация  была
официально утверждена лишь в  январе  1859  г.  Параллельно  шла  журнальная
работа, начатая летом 1853 г. рецензиями в журнале 'Отечественные  записки',
издаваемом А; А. Краевским. Решающее значение для всей дальнейшей судьбы  Ч.
имело его знакомство осенью 1853 г.  с  Н.  А.  Некрасовым  и  окончательный
выбор - весной 1855 г. - между 'Современником' и 'Отечественными  записками'
в пользу некрасовского журнала. С того  времени  Ч.,  вышедший  в  отставку,
занимался почти исключительно журнальной работой для 'Современника' (в  1858
г. редактировал и 'Военный сборник').
      Сотрудничество Ч. в 'Современнике' (1854- 862), где  его  роль  быстро
стала ведущей (Некрасов  в  августе  1856  г.,  уезжая  почти  на  год  1*а'
границу,  передал  редакторские   полномочия   1.),   пришлось   на   период
общественного подъема. (вязанного  с  подготовкой  крестьянской  реформы.  *
революционной ситуации (1859-1861). Под руководством Ч.  и  Некрасова,  а  с
1857 г. и Добролюбова определилось революционно-демократическое  направление
журнала.  Изменялся  состав  сотрудников:  постепенно  уходили   критики   и
писатели либерально-дворянской ориентации А. В. Дружинин, В. П.  Боткин,  П.
В. Анненков, Н. Толстой, А. Н. Майков, А. А. Фет,  И.  С.  Тургенев,  Д.  В.
Григорович и др.), уступая место иномышленникам  его  руководителей  (М.  Л.
Михайлову, Н. В. Шелгунову, М. А. Антоновичу, Г.  3.  Елисееву  и  др.),  по
преимуществу из разночинцев.  В  тематике  статей  журнала  возрастала  роль
политических,  экономических  вопросов:  с  июня  1858г.  появляется  особая
рубрика 'Устройство быта помещичьих крестьян', в 1859 г.  журнал  становится
'литературным и  политическим'.  направление  и  тактику  'Современника'  не
полностью принимали издававшие в Лондоне газету 'Колокол'  Герцен  и  Н.  П.
Огарев, питавшие  в  период  подготовки  крестьянской  реформы  определенные
иллюзии относительно политики Александра II. В  июне  1859  г.  Ч.  ездил  в
Лондон объясняться с Герценом по поводу  его  статьи  'Very  dangeruos!!'  в
'Колоколе' (№ 44), содержащей резкие выпады в адрес 'Современника'  в  связи
с ироническим освещением в  журнале  'обличительной'  литературы  (материалы
сатирического отдела 'Свисток', статья 'Литературные мелочи  прошлого  года'
Н. А.  Добролюбова).  Следствием  поездки  было  примирительное  выступление
Герцена в 'Колоколе' (№ 49),  однако  полностью  разногласия  искоренены  не
были;  надежды  Герцена  на  правительство  окончательно  будут  убиты  лишь
пореформенной реакцией.
      С 1854 г. Ч. вел в 'Современнике'  отдел  критики  и  библиографии.  В
конце 1857 г. он передал его Добролюбову. Встреча и многочасовая  беседа  Ч.
с Добролюбовым в апреле  1856  г.  завершилась  приглашением  Добролюбова  в
постоянные сотрудники 'Современника' и положила начало дружбе,  очень  много
значившей для обоих. Ч. полностью полагался на Добролюбова как  соредактора,
заботился о его бытовых, денежных делах. Он очень тяжело пережил его  раннюю
смерть в ноябре 1861 г. 'Я тоже полезный человек, но лучше бы  я  умер,  чем
он... Лучшего своего защитника потерял  в  нем  русский  народ  писал  Ч.  о
Добролюбове. Ч. собрал и уже в 1862 г.  частично  опубликовал  'Материалы  к
биографии Н. А.  Добролюбова',  подготовил  первое  собрание  его  сочинений
(Добролюбов Н. А. Соч.: В 4 т. -Пб., 1862).
      С   приходом   Добролюбова   в   'Современник'    Ч.    сосредоточился
преимущественно  на  политической  (в  1859-1862  гг.  он  вел   ежемесячные
политические обозрения), экономической, философской темах. В  серии  статей,
посвященных классовой борьбе во Франции с  ее  революционными  кульминациями
1830 и 1848 г.: 'Кавеньяк' (Современник 1859.-№ 1,  3);  'Борьба  партий  во
Франции при Людовике XVIII  и  Карле  Х'  (1858.-  №  8,  9);  'Франция  при
Людовике Наполеоне'  (не  пропущено  цензурой,  1859);  'Июльская  монархия'
(1860) и др., Ч., широко привлекая материалы западных  историков  (Ф.  Гизо,
Л. Блана и др.), интерпретировал события в свете интересов 'работников'.  Он
подчеркивал бесплодность борьбы за политические преобразования, если они  не
приводят к  улучшению  материальных  условий  рабочих,  лицемерие  либералов
('умеренных  республиканцев'),  в  решительные  моменты  предающих  интересы
народа. Считая общественный строй Западной Европы  выше  русских  феодально-
крепостнических порядков, Ч. в  то  же  время  отмечал  формальный  характер
свободы западного 'работника'  -  'на  факте  -  раба  нищеты'.  Он  подверг
критике    развиваемый    многими    буржуазными    экономистами     принцип
невмешательства  государства  в   частное   предпринимательство,   свободной
конкуренции:   'Тюрго'   (1858.-№   9),   'Экономическая   деятельность    и
законодательство'  (1859.-№   2).   В   противовес   'теории   капиталистов'
(оправдывающей получение прибыли, в т. ч. земельной  ренты,  собственниками,
не  участвующими  в  производительном  труде)  Ч.  развивает,  опираясь   на
некоторые положения классиков английской политической  экономии  (А.  Смита,
Д.  Рикардо),  'теорию  трудящихся',  согласие  которой  необходимо  'полное
соединение качеств собственника и работника в одном  и  том  же  лице'.  При
этом Ч., вслед за  Фурье.  Р.  Оуэном,  подчеркивает  преимущества  крупного
производства,  объединения  работников  -  'товарищества'   -   как   формы,
наилучшим образом  удовлетворяющей  потребностям  личности;  в  апелляции  к
потребностям  и  ограничении  их   'разумными'   проявлялся   антропологизм,
просветительский рационализм Ч. ('Капитал  и  труд',  1860.-№  1).  Наиболее
полно свои экономические воззрения Ч. изложил в примечаниях  и  переведенным
им 'Основаниям политической Экономии' Дж. - Ст. Милля (1860.-№  2-4,  6-  8,
11) и в 'Очерках из политической экономии (по Миллю)'  (1861.-№  6-10.  12).
Он вскрыл тщетность усилий Милля сочетать интересы капиталистов  и  рабочих,
несостоятельность   учения   Т.   Мальтуса   о   превосходящем   возможности
производства  росте  народонаселения,  обосновал  проект   социалистического
общественного устройства. К. Маркс писал в послесловии  ко  второму  изданию
'Капитала' о книге  Милля:  'Это  -  банкротство  'буржуазной'  политической
экономии, что мастерски показал уже в своих 'Очерках  политической  экономии
(по Миллю)' великий русский ученый и критик Я. Чернышевский'.  (К.  Маркс  и
Ф.  Энгельс  об  искусстве  -  Т.  1.-  С.  524).  Применяя  разрабатываемую
экономическую  теорию  к  специфическим  условиям  России,  Ч.   подчеркивал
важность сохранения - после отмены крепостного права -  крестьянской  общины
как естественной основы 'товариществ',  считал  возможным  благодаря  общине
избежать  для  России  мучительной   капиталистической   ступени   развития.
('Критика философских предубеждений против общинного  владения'.  1858  -  №
12; 'Экономическая деятельность и законодательство'. 1859 - №2; 'Суеверие  и
права  логики',  1859  -  №10).  Такой  взгляд,   характеризующий   Ч.   как
крестьянского,  утопического  социалиста,  отличался  в  то  же   время   от
славянофильского преклонения перед общиной (для Ч.  она  признак  отсталости
страны), от  антитезы  молодой  России  и  старого  Запада:  'Запад,  далеко
опередивший  нас,  далеко  еще  не  исчерпал   своих   сил...'   (7,   618).
Убежденность в прогрессе, несмотря  на  драматизм  многих  эпох  -  источник
исторического оптимизма Ч. ('Апология сумасшедшего'; не пропущена  цензурой,
18611 'О причинах падения Рима'. 1861.-№ 5).
      Наиболее системное выражение взгляды Ч. на природу, общество, человека
получили в его  главной  философской  работе  'Антропологический  принцип  в
философии'  (1860.--№  4-5).  Творчески  развивая  антропологическую  теорию
Фейербаха,  Ч.  вносит  в  нее  классовые  мотивы,  тем  самым   преодолевая
антропологизм  и  устанавливая  иерархию  'эгоизмов':   '...общечеловеческий
интерес стоит выше выгод отдельной нации, общий интерес  целой  нации  стоит
выше выгоды  отдельного  сословия,  интерес  многочисленного  сословия  выше
выгод малочисленного' (7, 286)., В целом статьи Ч. своей  неизменно  сильной
стороной имеют защиту интересов самого 'многочисленного сословия' -  русских
крестьян, французских рабочих, 'простолюдинов'. Он 'был также  революционным
демократом,  он  умел  влиять  на  все  политические  события  его  эпохи  в
революционном  духе,  проводя  через  препоны  и   рогатки   цензуры    идею
крестьянской революции, идею борьбы масс за; свержение всех старых  властей.
'Крестьянскую реформу' 61-го года, которую либералы сначала подкрашивали,  а
потом  даже  прославляли,  он  назвал  мерзостью,  ибо  он  ясно  видел   ее
крепостнический характер, ясно видел, что крестьян обдирают гг.  либеральные
освободители, как липку'
      Отношение Ч. к правительственной  кампании  по  крестьянскому  вопросу
менялось по мере того, как прояснялась суть реформы. Начиная с  1857  г.  Ч.
регулярно освещал  экономические  и  политические  аспекты  темы,  доказывая
необходимость освобождения крестьян с землей, без выкупа или  с  минимальным
выкупом,   сохранения   общины,    установления    крестьянского    местного
самоуправления и др. ('О  новых  условиях  сельского  быта'.,  1858.-№  2-4;
полемика с противниками крестьянской общины, выступавшими  в  'Экономическом
указателе' И. В. Вернадского; ведение с июня  1857  г.  рубрики  'Устройство
быта помещичьих крестьян' и др.). Убедившись же  в  грабительском  характере
готовящейся   реформы,   Ч.   бойкотирует   предреформенный   ажиотаж;    по
обнародовании манифеста 19 февраля 1861 г. 'Современник' прямо не  отозвался
на него. В 'Письмах без адреса', написанных  после  реформы  и  адресованных
фактически Александру II (опубл. ,  за  границей  в  1874  г.),  Ч.  обвинил
самодержавно -бюрократический режим  в  ограблении  крестьян,  имеющем  одно
положительное следствие - рост  политического  самосознания  народа:  'Когда
люди дойдут до мысли 'ни от кого другого не могу я ждать  пользы  для  своих
дел', они непременно и скоро сделают вывод, что им самим надобно взяться  за
ведение  своих  дел'.    Рассчитывая   на   крестьянскую   революцию,   круг
'Современника' во главе с  Ч.  в  1861  г.  прибегал  к  нелегальным  формам
борьбы. Ч. написал  революционную  прокламацию  'Барским  крестьянам  от  их
доброжелателей  поклон'.  Вместе  с  воззванием   'К   молодому   поколению'
Шелгунова  (при  возможном  участии  Михайлова),  'Русским  солдатам  от  их
доброжелателей поклон и 'Русским солдатам'  Шелгунова  прокламация  Ч.  была
осуществлением   плана   обращения   к   различным   слоям   населения.   По
воспоминаниям членов 'Земли и воли' (А. А. Слепцова, Л. Ф.  Пантелеева),  Ч.
был причастен к этой подпольной организации, созданной с  целью  руководства
крестьянским восстанием, ожидаемым к весне 1863 г. (по окончании  'временно-
обязанного состояния крестьян', т. е. их работы на помещиков).
      В обстановке растущей пореформенной реакции (расстрел  крестьян  в  с.
Бездна Казанской губ., репрессии против студентов и закрытие  Петербургского
университета, арест Михайлова, В. А. Обручева и др.) внимание III  отделения
все  более  привлекает  деятельность  Ч.  С  осени  1861  г.  за  ним   была
установлена полицейская слежка (использовались и такие средства, как  подкуп
прислуги). Но Ч. был умелым конспиратором, в его бумагах не находили  ничего
подозрительного. В июне 1862 г. было запрещено  на  восемь  месяцев  издание
'Современника' и 'Русского слова'.
      7 июля 1862 г. Ч. был арестован у  себя  на  квартире  (жена  с  двумя
сыновьями гостила в Саратове). Поводом для  ареста  послужило  перехваченное
на границе письмо Герцена и Огарева к Н.  А.  Серно-Соловьевичу,  в  котором
предлагалось издавать 'Современник' в Лондоне или в Женеве. В  тот  же  день
Ч. стал узником Алексеевского равелина Петропавловской крепости, где  пробыл
до вынесения приговора - гражданской казни, состоявшейся 19 мая 1864  г.  на
Мытнинской прощали. Он был лишен всех прав состояния и присужден к 14  годам
каторжной работы в рудниках, с последующим поселением  в  Сибири;  Александр
II сократил срок каторги до 7 лет.  Судебный  процесс  по  делу  Ч.  тянулся
очень долго из-за отсутствия прямых улик; роковую роль в нем, как и в  делах
Михайлова и арестованного  позднее  Шелгунова,  сыграли  написанные  Вс.  Д.
Костомаровым (участвовавшим в напечатании прокламаций) фальшивые  бумаги.  В
вину Ч. вменялись,  помимо  написания  'Барским  крестьянам...',  также  его
подцензурные статьи в 'Современнике'; Ч. и  его  друзья  тщетно  боролись  с
полным отсутствием законности.
      В крепости Ч. обратился к  художественному  творчеству.  Здесь,  с  14
декабря 1862 г. по 4 апреля 1863 г.,  был  написан  роман  'Что  делать?  Из
рассказов о новых  людях'.  За  ним  последовали  оставшиеся  незаконченными
повесть 'Алферьев' (1863)  и  роман  'Повести  в  повести'  (1863),  'Мелкие
рассказы' (1864). Увидел свет - по недосмотру  цензуры  -  лишь  роман  'Что
делать?' (Современник. - 1863.-ЛГо 3-5).
      20 мая 1864 г. Ч. под конвоем отправили в Е Сибирь, где  он  находился
сначала на руднике Кадае Нерчинского округа (месте каторги и  скорой  смерти
Михайлова), а с сентября 1865 г. -  в  тюрьме  Александровского  завода.  По
официальному разрешению в Кадаю в августе 1865  г.  приезжала  на  несколько
дней О. С. Чернышевская  с  сыном  Михаилом.  Круг  общения  Ч.  на  каторге
составляли политические заключенные (С. Г. Стахевич. П. Ф. Николаев и  др.),
впоследствии вспоминавшие о читках Ч.  не  дошедших  до  нас  художественных
произведений, в особенности сожалевшие о  пропаже  отосланного  в  Петербург
Пыпину романа  'Старина',  вобравшего  в  себя  обширный  автобиографический
материал. Его продолжением был 'Пролог. Роман из начала шестидесятых  годов'
(написан в 1867- 1870 гг.; первая  часть  -  'Пролог  пролога'  -  опубл.  в
Лондоне в  1877  г.;  в  России  роман  был  издан  полностью  в  1906  г.).
Сохранились также пьесы 'Драма без развязки',  'Мастерица  -  варить  кашу',
повесть 'История одной девушки', рассказы 'Кормило кормчему',  'Знамение  на
кровле' и др.; почти  все  они  были  задуманы  как  части  неосуществленных
полностью больших циклов.
      Каторга, срок которой истек в 1871 г., оказалась преддверием к худшему
испытанию - поселению в Якутии, в городе (а в  сущности  в  глухом  поселке,
где  тюрьма  была  лучшим  зданием)   Вилюйске,   отличавшемся   губительным
климатом. Здесь Ч.  был  единственным  ссыльным  и  мог  общаться  только  с
жандармами и местным  якутским  населением;  переписка  была  затруднена,  а
часто специально задерживалась. Все же Ч. узнал  в  1877  г.  о  смертельной
болезни Некрасова и успел передать ему - в письме к Пыпину - слова  любви  и
прощания (15, 86-88). Т. к. бумаги Ч. отбирались при  обысках,  он  писал  и
сам уничтожал написанное (из созданного в  Вилюйске  сохранились  две  части
романа 'Отблески сияния').  Только  в  1883  г.,  при  Александре  III,  под
давлением требований  'Народной  воли'  Ч.  было  разрешено  переселиться  в
Астрахань. Резкая перемена климата очень повредила его здоровью.
      Годы крепости, каторги и ссылки  (1862-1883)  не  привели  к  забвению
имени и сочинений Ч.- его слава мыслителя и революционера росла,  вдохновляя
на смелые планы его освобождения (ему пытались устроить побег Г. А.  Лопатин
в 1871 г., И. Н. Мышкин в 1875  г.,  оба  были  арестованы;  были  и  другие
попытки). Сам Ч. никогда не просил о смягчении своей  участи,  в  частности,
летом 1875  г.  отказался  от  подачи  прошения,  к  которому  его  пытались
склонить власти. 'А что касается лично до меня, - писал он жене в  1871  г.,
- я сам не умею разобрать, согласился ли б я вычеркнуть из моей судьбы  этот
переворот, который  повергнул  тебя  на  целые  десять  лет  в  огорчения  и
лишения. За тебя я жалею, что было так. За себя самого  совершенно  доволен.
А думая о других, - об этих десятках миллионов нищих, я  радуюсь  тому,  что
без моей воли и заслуги придано больше прежнего силы и авторитетности  моему
голосу, который зазвучит же когда-нибудь в защиту их' (14, 504).
      По приезде в Астрахань Ч. надеялся вернуться к  активной  литературной
деятельности, однако публикации его работ,  хотя  и  под  псевдонимом,  были
затруднительны. Основным источником заработка, в  котором  крайне  нуждалась
семья Ч., стали переводы, тяготившие  Ч.  тем  более,  что  его  глубоко  не
удовлетворяли субъективно - идеалистические  воззрения  авторов  переводимых
книг ('Энергия в природе' В. Карпентера, многотомная 'Всеобщая  история'  Г.
Вебера и др.).  Используя  приемы  работы  с  Миллем,  Ч.  снабжал  переводы
вступительными статьями, послесловиями, нередко выбрасываемыми при  издании.
Все же Ч. удалась опубликовать  некоторые  собственные  философские  работы:
'Характер человеческого знания' (Русские  ведомости  1885.-  М.  63-64,  под
псевдонимом Андреев), 'Происхождение теории благотворности борьбы за  жизнь'
(Русская мысль. - 1886. - ЛГ 9, за подписью Старый трансформист).  Вместе  с
написанным  в  1888  г.  предисловием   к   предполагаемому   3-му   изданию
'Эстетических отношений...' (состоявшемуся лишь в 1906  г.)  эти  работы  Ч.
заключают   в   себе    резкую    критику    неокантианства,    агностицизма
('иллюзионизма'), характерного для многих  философов  и  естественников  тех
лет. Из художественных сочинений Ч. опубликовал 'Гимн  Деве  неба'  (Русская
мысль. - 1885.- № 7, под  псевдонимом  Андреев).  Писал  повесть  'Вечера  у
княгини  Старобельской'.  Получив  спасенные  Антоновичем  после  ареста  Ч.
'Материалы к биографии Н. А. Добролюбова', готовил  их  к  изданию  и  успел
опубликовать первый раздел (Русская мысль.  -  1889.-  №  1-2).  Первый  том
вышел в 1890 г., после смерти Ч.
      При всей интенсивности работы Ч. самые дорогие для него  замыслы  -  в
частности, создание  давно  задуманных  популярных  энциклопедий  по  разным
отраслям знаний - осуществить  не  удалось.  В  июне  1889  г.  .Ч.  получил
разрешение вернуться на родину, в Саратов. Он строил большие планы  несмотря
на резко ухудшавшееся здоровье. Умер от кровоизлияния в мозг,  похоронен  на
Воскресенском кладбище в Саратове.
      В разностороннем наследии Ч. важное место занимают работы по эстетике,
литературная критика, художественное творчество. Во всех  этих  областях  он
выступил новатором, возбуждающим по сей  день  споры;  к  Ч.  применимы  его
собственные слова о Гоголе как писателе из  числа  тех,  'любовь  к  которым
требует одинакового с ним настроения души, потому что их деятельность'  есть
служение определенному направлению нравственных стремлений' (3, 21).
      Эстетическая теория Ч., изложенная в  его  диссертации  'Эстетические,
отношения  искусства  к  действительности'  (Спб.  ,  1855).   а   также   в
авторецензии (Современник. - 1855.- № 6) и ряде работ  1854  г.  (из  них  в
особенности важна статья 'О поэзии. Сочинение Аристотеля'  //  Отечественные
записки. - 1854.- № 9). знаменовала перелом в  истории  эстетики,  разрыв  с
ее, идеалистической традицией. Концепции искусства  как  создания  идеала  в
эстетике Г. В. Ф. Гегеля (и его популяризатора Ф. Фишера, часто  цитируемого
в диссертации) Ч. противопоставил  материалистическую  формулу  прекрасного:
'прекрасное есть жизнь', 'прекрасно то существо, в котором  видим  мы  жизнь
такою, какова должна быть она по  нашим  понятиям;  прекрасен  тот  предмет,
который выказывает в себе жизнь или напоминает  нам  о  жизни...'  (2,  10).
Объективным критерием прекрасного выступает у Ч. превосходство предмета  над
другими  в  данном  роде  (при  существенной  оговорке,  что  не  все   роды
прекрасны). В субъективном же критерии прекрасного - 'наших понятиях'  -  Ч.
подчеркнул  социальную  обусловленность  эстетических   вкусов   (разных   в
крестьянской среде и у аристократии), отказывая многим из них  в  истинности
(напр. романтическому 'увлечению бледною, болезненною красотою'  -  2,  11).
Так   антропологическая,    фейербаховская   посылка   об   общечеловеческих
потребностях  осложняется  указанием  на  социальную   почву   эстетического
идеала. Считая, что потребности (не  болезненно-фантастические)  человека  в
прекрасном  вполне  удовлетворяются  действительностью,  Ч.   пересматривает
вопрос о содержании искусства, расширяя его границы  до  'общеинтересного  в
жизни' (2, 82). и о его задачах. Первая из них - воспроизведение жизни  была
намечена, по Ч., еще в античной эстетике) (Платон,  Аристотель),  полагавшей
сущность искусства в подражании человеческой жизни  (Ч.  отмечает  искажение
этой мысли классицистами, говорившими  о  подражании  природе  в  искусстве:
'подражание природе  чуждо  истинному  поэту,  главный  предмет  которого  -
человек' (2, 278). Однако воспроизведение жизни, хотя и  требует  активности
художника - 'способности отличать существенные черты от несущественных'  (2,
80),  составляет  лишь  формальное  начало  искусства.  Две  другие  задачи,
искусства  -  объяснение  жизни  и  вынесение  приговора  ее  явлениям;  они
особенно полно могут быть  осуществлены  в  литературе  ('поэзии'),  которая
'представляет  полнейшую  возможность  выразить  определенную  мысль.  Тогда
художник  становится  мыслителем,  и  произведение  искусства,  оставаясь  в
области искусства, приобретает значение научное' (2, 86).
      В содержании искусства - 'учебника жизни'  -  подчеркивается  общее  с
наукой и нравственной деятельностью человека.
      Манифест материалистической эстетики Ч. не свободен  от  противоречий.
Блестяще показав жизненную основу прекрасного и типического и призвав  в  то
же время художников к овладению передовым  мировоззрением,  Ч.  недостаточно
связал  субъективную  сторону  содержания  искусства  (объяснение  жизни   и
вынесение приговора) с творческим, в  т.  ч.  формотворческим,  процессом  и
ограничил роль фантазии. В результате положение о том, что 'жизнь не  думает
объяснять нам своих явлений', в  то  время  как  'в  произведениях  науки  и
искусства это сделано (2, 87), осталось в значительной  мере  декларативным,
поскольку не была до конца прослежена специфика объяснения жизни  на  'языке
искусства'. Недооценка Ч. творческой типизации, особенно  заметная  на  фоне
гегелевского учения об идеализации в искусстве,  отчасти  была  полемической
издержкой 'апологии действительности  сравнительно  с  фантазиею'  (2,  89).
Уязвимым было  и  отрицание  закономерности  трагического,  сведение  его  к
'ужасному в человеческой жизни' (2, 301). Впоследствии Ч.  показал  огромную
роль творческой типизации, на службе у которой и состоит фантазия,  вымысел.
Так в творчестве Пушкина им подчеркнута огромная  роль  долго  обдумываемого
плана, предшествующего исполнению: 'Прояснить в  своем  уме  основную  мысль
романа  или  драмы,  вникнуть  в  сущность  характеров,  которые  будут   ее
проявлять своими действиями. сообразить положения лиц, развитие сцен  -  вот
что 1 важно...' (2, 452).
      Диссертация  Ч.,  большинству  читателей  известная  по  авторецензии,
вызвала острые дискуссии. Ее не приняли многие ведущие  писатели  и  критики
(Тургенев, Л. Толстой,  Анненков,  Дружинин  и  др.),  упрекавшие  автора  в
умалении искусства. Эстетика была областью, где  раньше  всего  обнаружились
расхождения между  либералами  и  демократами  присутствовавший  на   защите
диссертации Шелгунов  отметил,  что   'умственное  направление  шестидесятых
годов <...> в первый раз в своем зачаточном виде  было провозглашено в  1855
г. на публичном  диспуте в Петербургском университете'
      Литературная критика Ч., опирающаяся на его эстетическую теорию, в  то
же время понималась им как публицистическая деятельность, для которой  важны
тесная связь с читателем и  понимание  его  интересов:  'Отвлеченные  истины
могут быть уместны в ученом трактате,  но  слова  публициста  должны  прежде
всего сообразоваться с живыми потребностями  известного  общества  в  данную
минуту' (5, 648). Такими Ч.  считал  'слова'  Г.  Э.  Лессинга,  Белинского.
Собственно критике, ее истории и теории, посвящены программные  статьи:  'Об
искренности в  критике'  (1854.-№  7);  цикл  'Очерки  гоголевского  периода
русской литературы' (1856.-№ 12, 1856.-№1 1-2, 4, 7, 9-12), к ним  примыкает
цикл 'Лессинг, его время, его жизнь и деятельность' (1856.-№  10-12;  1857.-
№ 1-4, 6). где  деятельность  немецкого  просветителя  осмысляется  в  свете
сходной русской общественно- литературной ситуации.
      В соответствии с  выдвинутыми  в  диссертации  задачами  искусства  Ч.
считает (в статье 'Об искренности в  критике')  важнейшим  критерием  оценки
произведения истинность его общей идеи, 'мысли'. Ее фальшивость  оправдывает
резкость тона критика, менее всего щадящего признанные  авторитеты:  '...жар
нападения должен быть соразмерен степени вреда для  вкуса  публики,  степени
опасности,  силе  влияния,  на  которые  вы  нападаете'  (2,  257).  Поэтому
'превосходная в художественном отношении, но приторная' поэма  Гете  'Герман
и  Доротея'  заслуживает  более  строгого  суда,  чем  какая-нибудь   другая
идиллическая  поэма  какого-нибудь  посредственного  писаки'  (2,  257).   С
нелицеприятной  критикой  выступил  сам  Ч.  в  своих  первых  рецензиях  на
произведения популярных писателей: 'Роман и повести М.  Авдеева'  (1854.-  №
2),  'Три  поры  жизни.  Роман  Евгении  Тур'  (1854.-  №  5),  выявляя   их
подражательность,  пустоту   содержания,   ложный   пафос.   За   'ошибочное
направление' (2, 240) - идеализацию патриархального купеческого  быта  -  он
осудил пьесы 'Не в свои  сани  не  садись'  и  'Бедность  не  порок'  А.  Н.
Островского: 'бедность не порок.  Комедия  А.  Островского'  (1854.-  №  5),
резко разойдясь в оценках с 'органическим' критиком А.  А.  Григорьевым.  На
примере этих не свободных от славянофильских мотивов пьес Ч. доказывал,  что
'ложные по своей основной мысли произведения - бывают слабы даже и  в  чисто
художественном  отношении'  (2,   240).   Последующая   оценка   этих   пьес
Добролюбовым  в  статье  'Темное  царство',  в  соответствии  с   принципами
'реальной критики', будет значительно мягче.
      В 'Очерках...' Ч. охарактеризовал,  через  их  отношение  к  Гоголю  и
гоголевскому,  до  сих   пор   'единственному   сильному   и   плодотворному
направлению' (3, 6), деятельность ведущих критиков, журналистов  30-40  гг.:
Н. А. Полевого.  О.  И.  Сенковского,  С.  П.  Шевырева,  круга  пушкинского
'Современника', Н. И. Надеждина,  Белинского  (имя  которого,  по  цензурным
условиям, было названо лишь в пятой  статье  цикла).  Подчеркнуты  некоторые
общие условия эффективности критики: наличие  системы  убеждений;  забота  о
распространении своих мнений в публике (чуждая критикам пушкинского круга  -
почитателям Гоголя); эстетический вкус; умение 'говорить о  том,  что  нужно
нашей  публике  в  наше  время'  (3,   225)   отличающее   Белинского.   Как
'образователя' Белинского Ч. выделяет Надеждина, привившего русской  критике
начала эстетики Ф.  Шеллинга:  'От  него  узнали  у  нас,  что  поэзия  есть
воплощение идеи <...>; что красота формы состоит в соответствии ее с  идеею'
(3, 163-164). Но первое проявление самостоятельности русской мысли Ч.  видит
в Белинском и его сподвижниках, последовательно развивших  и  применивших  к
русской действительности диалектику Гегеля. Белинского Ч. считает  и  первым
историком  русской  литературы,  определившим  исторические  заслуги  многих
писателей до Пушкина (М. В. Ломоносова, Г. Р. Державина. Н. М.  Карамзина  и
др.)  и  тем  самым  положившим  'границы  отрицанию'  (3.193),  которое   у
противников классицизма (Полевой) и романтизма (Надеждин)  было  абсолютным.
В деятельности Белинского Ч. в особенности выделяет  40  гг.,  когда  критик
преодолевает  идущий  от  гегелевской  системы  'квиетизм'   и   проникается
передовыми стремлениями времени (важнейшие из них - 'гуманность и забота  об
улучшении человеческой жизни' - 3, 302). Отсюда и горячая  защита  Белинским
Гоголя, 'натуральной школы', и полемика с  апологетами  'чистого  искусства'
(а  по  существу  принципа  'эпикуреизма').   Ч.   подчеркнул   возрастающую
публицистичность  критики  Белинского,  статьи  которого  за  1846-1848  гг.
изобилуют рассуждениями об отраженных в произведении общественных  вопросах:
'...в осьмой  и  девятой  статьях,  заключающих  разбор  'Онегина',  эпизоды
подобного рода занимают уже наибольшее число страниц' (3, 275).
      Акценты,  расставленные  Ч.   в   его   разборе   критики   Белинского
(предпочтение последнего периода, оправдание публицистических отступлений  и
др.), как  и  интерпретация  творчества  Пушкина  и  Гоголя,  расходились  с
мнениями 'эстетической' критики. Борьба между  либералами  и  демократами  в
середине  50  гг.  нередко  формулировалась  ее   участниками   как   защита
'пушкинского'   или   'гоголевского'   направления   в   литературе,    чему
способствовали издания сочинений обоих писателей, осуществленные  Анненковым
и П. А. Кулишем. Наиболее развернутым ответом на 'Очерки...' Ч.  со  стороны
'эстетической' критики была статья Дружинина 'Критика  гоголевского  периода
и наши к ней отношения' (Библиотека для чтения. - 1856.-№  11),  где  Пушкин
интерпретировался  как  поэт   'чистого   искусства',   противопоставляемого
'дидактике'. Ч.  откликнулся  на  издания  Пушкина  -  еще  до  'Очерков...'
('Сочинения А. С. Пушкина' // Там  же.  -  1855  -  №  2-3,  7-8)  и  Гоголя
('Сочинения и письма Н. В. Гоголя' // Там же.  -  1857.-№  8),  подчеркивая,
что при огромности заслуг Пушкина  как  первого  русского  поэта-  художника
(здесь Ч. опирался на суждения Белинского) творчество Гоголя гораздо  больше
связано с современной  русской  действительностью:  он  'первый  научил  нас
знать наши недостатки и гнушаться ими' (4, 665). За анализом Ч.  трагических
заблуждений Гоголя и их истоков (этой  цели  служила  отчасти  и  статья  об
одном из духовных учителей Гоголя: 'Сочинения В. Жуковского' //  Там  же.  -
1857.- № 5) проступал  идеал  критика  -  гармония  между  мировоззрением  и
творчеством писателя.
      Сложность  проблемы  соотношения   мировоззрения   и   творчества,   в
особенности реалистического,  с  которой  столкнулся  Ч.  прежде  всего  при
анализе наследия Гоголя, стимулировала  эволюцию  его  критического  метода.
Предвосхищая обоснованные позднее Добролюбовым  в  статье  'Темное  царство'
(1859)  принципы  'реальной  критики',   он   высоко   оценивает   некоторые
произведения за реализм отражения жизни, даже при  уязвимости  их  авторской
тенденции. Так, у А. Ф. Писемского. воззрение которого на  крестьянский  быт
'не  подготовлено  наукой'  (4,  571),  Ч.  находит  социальное   обличение,
вытекающее из самой  достоверности  изображения  ('Очерки  из  крестьянского
быта А. Ф. Писемского'.- 1857.-№ 4). Не оспаривая прямо  тургеневскую  мысль
о стихийности чувства, выразившуюся в повести  'Ася'  ('Русский  человек  на
rendez-vous' // Атеней.  -  1858.  -  №  18),  Ч.  подчеркивает  зависимость
характера героя, господина  М  (которому  свойственна  эта  стихийность)  от
условий  его  формирования:   'Лучше   не   развиваться   человеку,   нежели
развиваться без влияния мысли об общественных  делах,  без  влияния  чувств,
пробуждаемых участием в них'  (5,  169).  Разбор  любовного  сюжета  повести
перерастает  в  суд  над  дворянским  либерализмом,  не   подготовленным   к
'решительной минуте', под которой имеется в виду прежде  всего  освобождение
крестьян. Важнейшим  открытием  Ч.,  сделанным  также  на  базе  'реального'
метода, было определение особенностей  таланта  молодого  Л.  Толстого:  его
формы психологизма (изображения 'диалектики  души'),  находящейся  в  прямой
связи с пафосом писателя -  'чистотой  нравственного  чувства'  ('Детство  и
отрочестве).  Сочинения  графа  Л.  Н.  Толстого.  Военные  рассказы  Л.  Н.
Толстого'.  1856.-№  12).  Некоторая  избирательность  анализа,  выявляющего
прежде всего сильные, реалистические моменты содержания, была в то же  время
продуманной тактикой Ч. по отношению к  писателям  либерально  -  дворянской
ориентации.
      Однако критический метод Ч. видоизменялся  в  зависимости  от  свойств
произведений: последовательная демократическая  авторская  тенденция  всегда
поддерживалась Ч. (хотя и не заменяла для него таланта: '...тенденция  может
быть хороша, а талант слаб...'- 14, 322). К анализу тенденции в  особенности
располагала лирика. Любимейшим поэтом Ч. был Некрасов; не  имея  возможности
писать о поэзии соредактора 'Современника', Ч. в. 1856  г.  (когда  Некрасов
был. за границей) поместил в  журнале  (№  11),  по  выходе  'Стихотворений'
Некрасова,  столь  выразительную  подборку   его   произведений   ('Поэт   и
гражданин'.  'Забытая  деревня',   'Отрывки   из   путевых   записок   графа
Гаранского'), что она повлекла за собой цензурное  предостережение  журналу.
Ч. предсказал долгую жизнь поэзии Огарева  ('Стихотворения  К.  Огарева'  //
Там же. - 11850.- № 9), утверждающей счастье 'жить для других'  (3,  565)  и
напоминающей о Герцене (имя которого было под запретом),  высоко  ценил   А.
В. Кольцева ('Стихотворения  Кольцева')   и  др.  В  прозе  он  приветствует
'Губернские очерки' М. Е. Салтыкова-Щедрина ('Губернские очерки' // Там  же.
- 1857 -  №  6),  обнаружившие  в  авторе  более  высокий,  по  сравнению  с
гоголевским, уровень теоретического  обобщения:  'Теперь,  например,  Щедрин
вовсе не так инстинктивно смотрит на взяточничество - прочтите его  рассказы
'Неумелые' и 'Озорники', и вы  убедитесь,  что  он  очень  хорошо  понимает,
откуда возникает взяточничество, какими фактами оно  поддерживается,  какими
фактами оно могло бы   быть  истреблено.  У  Гоголя  вы  не  найдете  ничего
подобного мыслям, проникающим эти рассказы'  (4,  633).  Противопоставленные
'обличительной'  кампании, нападающей на отдельные злоупотребления  (комедия
В.  А.  Соллогуба  'Чиновник'   и   др.).   'Губернские   очерки'   подробно
комментируются   Ч.   для   доказательства   наивности   надежд    на   силу
нравственного  примера,  якобы   способного   'устранить   действие   закона
причинности, по которому нравы народа сообразуются  с  обстановкою  народной
жизни' (4. 289).
      Отрадный симптом 'значительной перемены в  обстоятельствах'  (7,  884)
видит Ч. ('Не начало ли перемены?' - 1861.-№ 11) в рассказах В.  Успенского,
пишущего 'о народе правду без всяких прикрас' (7, 856). По Ч..  в  рассказах
Успенского преодолевается традиция 'идеализации'  народа  ('Шинель'  Гоголя,
Григорович,  Тургенев),   которому   нельзя   было   помочь   ничем,   кроме
сострадания. В этом последнем большом  критическом  разборе  Ч.  чувствуется
ожидание близящейся народной революции: подчеркивая силу 'рутины', обычая  в
жизни массы,  критик  отмечает  возможность  'минут  одушевления'  и  ставит
сложную проблему руководства стихийным движением. Литературная  критика  Ч.-
органичная часть его революционной публицистики.
      Художественное творчество Ч. не было  только  вынужденной  в  условиях
изоляции формой работы:  о  склонности  к  беллетристике  свидетельствуют  и
пробы пера в студенческие годы, и психологическая  детализация  в  дневниках
(1847-1853); кроме того, он имел богатый  опыт  литературного  критика.  Как
художник Ч. более всего  связан  с  традицией  философской  просветительской
прозы (Лессинг, Д. Дидро. Вольтер, А. Н. Радищев, Герцен), выступая в то  же
время новатором, в особенности в разработке политической темы.  В  контексте
русской  литературы  60  гг.   созданный   Ч.   тип   'разумного   эгоиста',
просветляющего  разумом  стихию  чувств.   противостоит   различным   формам
противоречивого сознания. свойственного героям Тургенева,  Л.  Толстого,  Ф.
М.  Достоевского  и  др.   Не   свободная   от   просветительских   иллюзий,
утверждаемая  Ч.  концепция   гармоничной   личности,   встающей   на   путь
революционной борьбы без пафоса  жертвенности,  вырастала  прежде  всего  на
почве  исторической  реальности.  Герои  Ч.  'были   типичны   и   в   своем
рационализме и в своем  героизме,  что  обусловило  огромный  резонанс  'Что
делать?'  и  реализм  последующих  произведений,  имеющих  менее  счастливую
читательскую судьбу.
      В 'Что делать? Из рассказов  о  новых  людях'  Ч.  продолжил  открытую
Тургеневым 'Отцах и детях' тему нового общественного деятеля. в основном  из
разночинцев,   сменившего   тип   'лишнего   человека'.   По   отношению   к
тургеневскому  роману  произведение  Ч.  полемично:   'нигилизму'   Базарова
противостоят  позитивные  взгляды   'новых   людей',   его   одиночеству   и
трагической смерти  -  их  сплоченность  и  стойкость  ('Отцы  и  дети'  как
необходимый фон  восприятия  подчеркнуты  фамилиями  Кирсанова  и  Лопухова,
последняя напоминает о словах Базарова: '...а из меня лопух расти  будет...'
- Тургенев И. С. Поли. собр. соч. и писем: В 30 т. - М., 1981.-  Т.  7.-  С.
121).
      Несмотря на 'эзопов язык', используемый в борьбе с цензурой  (названия
глав, акцентирующие любовно-семейный сюжет, авантюрно-  интригующее  начало,
загнанный  в  глубь  повествования   сюжет   об   'особенном   человеке'   -
революционере, система перифраз, аллегорий, цитат и пр.),  мировоззрение  Ч.
нашло в романе четкое  выражение,  чему  способствовала  активность  автора-
повествователя как интерпретатора  событий.  Через  голову  'проницательного
читателя' автор многократно обращается  к  части  публики,  способной  стать
'новыми людьми', разъясняя  ей  конкретную  программу  действий.  Это  роман
художественно-публицистический.
      Действительность  предстает  в  'Что   делать?'   в   трех   временных
измерениях: прошлое  -  'старый  порядок',  идейно  изживший  себя,  хотя  и
господствующий; настоящее (деятельность 'новых людей'); будущее  (его  абрис
в духе идей утопического социализма дан в 'Четвертом  сне  Веры  Павловны').
Через все произведение проходит антитеза старых и  'новых  людей',  поступки
которых кажутся странными  обывателям  (Марье  Алексеевне,  'проницательному
читателю');  их  удивление,  непонимание  -  источник  комических  ситуаций.
Отношение  к  представителям  прошлого  дифференцировано:   жизнь   праздная
(Сторешниковы.  Серж)  на  аллегорическом  языке  романа  -  'фантастическая
грязь'; трудовая, в заботах о куске хлеба, вырабатывает 'злые',  но  дельные
характеры (Марья Алексевна) - это  'реальная  грязь',  из  которой  'родится
пшеница' ('Второй сон Веры Павловны')-
      Романтический   пафос    произведения    -    в    устремленности    к
социалистическому идеалу,  будущему,  когда  тип  'нового  человека'  станет
'общею натурою всех людей' (Что делать? - С. 149; далее  указываются  стр.).
Прообразом будущего выступают и личные отношения 'новых людей',  разрешающих
конфликты на основе гуманной теории 'расчета выгод' (новая  мораль  оттенена
традиционностью сюжетного мотива любовного  треугольника:  Вера  Павловна  -
Лопухов  -  Кирсанов),  и  их  трудовая  деятельность  (организация  швейных
мастерских, учеба Веры Павловны на врача и  др.).  Эти  подробно  освещенные
сферы жизни  'новых  людей'  соотнесены  с  потаенным,  'эзоповым'  сюжетом,
главным героем которого выступает  профессиональный  революционер  Рахметов.
Но он не одинок: упоминается о 'восьми  образцах  этой  породы',  несомненно
участие в нелегальной  борьбе  Лопухова  -  Бьюмонта  после  его  ухода  'со
сцены', мужа 'дамы в трауре' и др. Темы любви,  труда,  революции  органично
связаны   в   романе,   герои   которого   исповедуют   'разумный   эгоизм',
стимулирующий  нравственное  развитие  личности:  'О,  сколько   наслаждений
развитому человеку! Даже то, что  другой  чувствует  как  жертву,  горе,  он
чувствует как удовлетворение себе,  как  наслаждение,  а  для  радостей  так
открыто его сердце, и как много их у него!'  (С.  233).  На  высшей  ступени
этой лестницы развития стоит  'особенный  человек'  Рахметов,  сын  богатого
помещика,  ушедший  в  революцию,  'ригорист',  живущий  только   интересами
'дела'.  В  ссылке  на  'натуру',  разную  у  'обыкновенных  порядочных'   и
'особенных'  людей,  сказался  антропологизм   Ч.   Реалистический   принцип
типизации последовательнее выдержан в Рахметове, суровое  мужество  которого
продиктовано условиями революционной борьбы нач. 60 гг. Призыв к светлому  и
прекрасному будущему, исторический оптимизм Ч., мажорный финал сочетаются  в
романе с осознанием трагической судьбы его 'новых  людей':  '...еще  немного
лет, быть может и не лет, а месяцев, и станут их  проклинать,  и  они  будут
согнаны со сцены, ошиканные, страмимые' (С.49).
      Публикация романа вызвала целую бурю в критике. На фоне многочисленных
обвинений  Ч.  в  безнравственности,  отсутствии  художественности  и   пр.,
остроумно высмеянных  в  сатирических  стихах  В.  С.  Курочкина  в  'Искре'
('Молодая жена! Ты 'Что делать?' взяла?';  'Нет,  положительно,  роман  'Что
делать?' нехорош!', 1863), выделяется  серьезностью  разбора  статья  Н.  Н.
Страхова 'Счастливые люди'. (Библиотека для чтений. - 1865.- №  4).  Признав
жизненную основу и 'напряжение вдохновения'  автора,  'органический'  критик
оспорил рационализм и оптимизм 'новых людей' (скрытого  трагизма  романа  он
не увидел) и отсутствие между ними  глубоких  конфликтов.  М.  Е.  Салтыков-
Щедрин ('Наша общественная жизнь' // Современник. - 1864.- № 1, 3),  выразив
сочувствие общей идее романа, отметил, что в ее  воплощении  автор  'не  мог
избежать некоторой произвольной  регламентации  подробностей...'  (Салтыков-
Щедрин М. Е. Собр. соч.: В 20 т. -М.,  1968.  -Т.  6.  -  С.  324).  Горячим
пропагандистом романа стал Д. И. Писарев, выступивший с  подробным  анализом
его содержания ('Новый тип' // Русское слово. - 1865.- № 10; впоследствии  1
статья была названа 'Мыслящий пролетариат').
      Исключительное место в русской литературе занимает  'Что  делать?'  по
силе воздействия  на  общественную  жизнь:  под  его  влиянием  устраивались
мастерские, коммуны, в частности 'коммуна' В. А.  Слепцова  (см.:  Чуковский
К. И. История слепцовской коммуны Чуковский К. И, Люди и книги  шестидесятых
годов. -  Л.,  1934)..  Герои  Ч.  и  в  особенности  Рахметов  повлияли  на
формирование характера  многих  деятелей  освободительного  движения.  Роман
стимулировал нравственные и художественные искания  русских  писателей:  как
последователей Ч. ('Степан Рулев' Н. Ф.  Бажин?),  'Андрей  Кожухов'  С.  М.
Степняка-Кравчинского, 'На жизнь и смерть' В. В. Верви-Флеровского  и  др.),
так и оспаривающих его взгляды, концепцию личности ('Записки  из  подполья',
'Преступление и наказание' Достоевского,  'Некуда'  Н.  С.  Лескова,  'Живой
труп' Л. Толстого и др.).
      К 'Что делать?'  тематически  близки  написанные  в  крепости  повесть
'Алферьев', роман 'Повести в повести', цикл 'Мелкие рассказы'.  Здесь  также
противопоставлены 'новые' и старые люди и  утверждается  странная  в  глазах
обывателя - не своекорыстная и свободная от лицемерных условностей  -  новая
мораль. Однако решение образа  автора  здесь  иное:  он  скрыт  за  системой
рассказчиков. Стремление к 'объективным' способам изображения  характерно  и
для последующих произведений ('История одной  девушки',  'Отблески  сияния',
пьесы и др.), включая 'Пролог. Роман из начала шестидесятых годов'.
      В 'Прологе' (предназначавшемся для публикации за рубежом) политическая
тема непосредственно  отражена  в  сюжете,  в  особенности  в  первой  части
('Пролог пролога'), где воссоздана на широкой прототипической основе  борьба
демократов с либералами и консерваторами в  связи  с  начатой  в  Петербурге
предреформенной  кампанией  (действие  происходит   в   1857   г.).   Вождем
демократов выступает журналист  Волги',  в  котором  узнаются  многие  черты
самого Ч. Незаконченность второй  части  ('Из  дневника  Левицкого  за  1857
год'), посвященной в основном жизни Левицкого (его прототип - Добролюбов)  в
деревне. не позволяет в полном объеме судить  о  деятельности  этого  героя,
революционная направленность которой подчеркнута тщательной конспирацией.  В
изображении 'новых  людей'  Ч.  отходит  от  принципа  группового  портрета,
используемого в 'Что делать?' (характеристики Лопухова и  Кирсанова).  Герои
существенно  расходятся  в  понимании  перспектив  общественного   развития,
спорят по тактическим вопросам  (политический  реализм  и  'апатия'  Волгина
противостоят  нетерпению  Девиц-  кого,   некоторым   либеральным   иллюзиям
Соколовского и в  особенности  Нивельзина).  Оценивая  в  конце  60  гг.  (в
условиях  спада  крестьянского  движения,  эволюции  либерализма,   развития
народничества) предреформенную 'весну'. Ч. в гораздо большей степени, чем  в
'Что делать?', обнажает трудности, стоящие перед 'мужицкими'  демократами  в
связи с  неподготовленностью  масс  к  революции.  Трезвый  анализ  Волгиным
общественно-политической ситуации, его революционная  тактика  -  не  только
ретроспекция Ч.. но и, вероятно, предостережение народникам (с  которыми  он
тесно общался в Александровском заводе).
      В юмористическом ключе изображены .в романе либералы -  'прогрессисты'
(Рязанцев и его почитатели), в  гротескно-сатирическом  -  правительственные
чиновники  -  деятели  реформы   (Савелов,   Чаплин).   Их   беспринципность
проявляется не  только  в  политике,  но  и  в  личных  отношениях  (история
Савеловой). Своеобразной параллелью к трудностям  политического  руководства
массами выступает в романе, тема  помощи  отдельной  личности.  В  ошибочных
первоначальных   прогнозах   Волгина   относительно   Савеловой.   Левицкого
относительно Анюты, Настеньки, в его тщетной попытке воздействовать на  Мерк
ощутима автополемика с 'Что делать?' (история  Настеньки  Крюковой  и  др.).
Однако автополемические мотивы 'Пролога' не следствие  пересмотра  концепции
личности  и  теории  'расчета   выгод';   рассуждая,   извлекая   уроки   из
заблуждений,  главные  герои  проходят  школу  самовоспитания,  учатся  быть
руководителями. Факты повседневности  осмысляются  как  симптомы  тенденций,
которые нужно учитывать в политике (случай с Чекаловым).  В  целом  'Пролог'
свидетельствует о развитии революционной мысли Ч. в пореформенный период.

      Соч.: Полн. собр. соч.: В 15 т. 1 Под обш. ред. Б. Л. Козьмина и  др.-
М.. 1939-1953. Т. 16 (дополнит.): Что делать? Из рассказов о новых  людях  1
Изд. полют. Т. И. Орнатсная и С. А. Рейсер. -Л., 1975


ref.by 2006—2022
contextus@mail.ru